Почти одновременно с "Вестником Иностранной Литературы" заинтересованное внимание к начинающему драматургу-символисту стал выказывать театральный, музыкальный и художественный журнал "Артист". В анонимном "Иностранном обозрении", помещенном в январском номере за 1892 г., произведения Метерлинка удостоились не менее подробного освещения. "Мы давно должны были, – начинал свой обзор автор, – познакомить читателей с новым, весьма любопытным, явлением в области иностранной драматургии. Мы откладывали свое сообщение, ожидая, что интерес к этому явлению исчезнет, и курьез утратит свою притягательную силу. Но потому ли, что курьез слишком оригинален, или потому, что в солидных сферах драматической литературы царствует затишье, – упомянутая нами новость с каждым днем становится новее и популярнее" – настолько, что новоявленный "бельгийский Шекспир" затмил самых популярных драматургов новейшего времени, Г. Ибсена и А. Стриндберга, "оригинальностью своего дарования". Обозреватель подробно останавливается на последнем из опубликованных к тому времени произведений Метерлинка, одноактной драме "Семь принцесс" ("Les sept princesses", 1891), подчеркивая, что выстраиваемые автором драматургические ситуации, подернутые "какой-то таинственной дымкой, дышащей на зрителя ужасом и нервной дрожью", не поддаются однозначной разгадке: "Можно думать, что это – аллегория смерти, хотя слово "смерть" ни разу не произносится в течение пьесы. Может быть, это – идеальное изображение любви в лице Урсулы, умершей с отчаяния в тщетном ожидании милого? Может быть, здесь кроется преступление жестокой ревности шести принцесс к их сестре, предпочтенной принцем? Многим именно и является особенная прелесть в этой тайне, другим драма Метерлинка может показаться простым бредом слишком утонченного, а то и просто расстроенного воображения. Но никто из читателей не станет отрицать своеобразного колорита драмы, немногими чертами внешней обстановки и отрывочными фразами производящей по временам глубокое впечатление". Дав следом столь же подробное изложение драмы "Слепые", критик приходил к выводу о глубокой симптоматичности пессимистической драматургии Метерлинка как проявлении "глубокого недуга, терзающего все силы природы современного человека, – и мысль, и чувство, и воображение": "Метерлинк наравне с Нитче ‹…› – настоящее знамение нашего времени".
В "Иностранном обозрении", помещенном в следующем номере "Артиста", снова шла речь о Метерлинке; на этот раз излагались "Принцесса Мален" и "Непрошенная", причем отдавалось должное драматургическому мастерству автора: "Нельзя не подивиться силе впечатления, производимого автором, путем самых простых, почти безмолвных сцен". А в приложении к мартовскому номеру того же журнала была напечатана "L’intruse" в переводе Е. Н. Клетновой под заглавием "Втируша". Наконец, год спустя в "Артисте" была опубликована развернутая статья известного литературного и театрального критика И. И. Иванова "Метерлинк и его драмы" (как явствует из текста этой статьи, именно Иванов ранее знакомил читателей с бельгийским драматургом в рубрике "Иностранное обозрение"). В этой статье творчество Метерлинка рассматривалось в самом широком плане – как характернейшее выражение европейского символизма, с его представлением о "тайне" как истинном содержании искусства: "Не идея, а эмоция, не анализ, а чувство, не ясное и определенное представление, а смутное предчувствие". Дарование Метерлинка критик признает неоспоримым, выделяющим его из ряда других представителей новейших поэтических течений ("… среди символической литературы именно только драмы Метерлинка представляют интерес – литературный и психологический") и даже допускающим параллели с творчеством Достоевского, сосредоточившего "всю силу своего дарования на раскрытии именно таких драматических моментов, какими вдохновляется Метерлинк"; в его драмах "всегда присутствует известная объединяющая идея", "пред нами несомненно новый и оригинальный способ – воплощать настроения в живых образах".
Статья И. Иванова во многом отразила общую тональность восприятия раннего творчества Метерлинка в русской печати первой половины 1890-х гг. Последняя оказалась в целом гораздо более терпимой к бельгийскому драматургу, чем к другим его западноевропейским собратьям по символистскому движению, не говоря уже об отечественных приверженцах этого направления, неизменно попадавших под ожесточенный критический обстрел или становившихся объектами грубого глумления. Разумеется, звучали голоса, полностью отрицавшие художественную ценность творений Метерлинка, в которых распознавались лишь "дешевые средства оригинальничанья, рассчитанного на то, чтобы поразить чем-то новым, небывалым". При этом от одного автора к другому перекочевывал один и тот же критический тезис: бельгийский драматург не пробуждает эстетические чувства, а лишь травмирует нервную систему читателей и зрителей. Метерлинк, по мнению П. Н. Краснова, пытается вызвать "впечатления суеверного ужаса", достигаемые "сочетанием туманности с грубостью": "Цель Метерлинка навести на читателя ужас, и с некоторыми слабонервными лицами это ему действительно удается". Особенно часто подобные заключения выносились по поводу первых постановок Метерлинка на русской сцене – "Втируши" на сцене Охотничьего клуба 3 мая 1894 г. и "Тайн души" ("Intérieur", 1894) в театре Литературно-артистического кружка 28 ноября 1895 г.
Тем не менее именно Метерлинка выделяли критики-традиционалисты из общего ряда символистов-декадентов; оценивая его произведения, они стремились продемонстрировать свою готовность к восприятию "истинного" символизма и толерантность собственных эстетических воззрений. А. И. Богданович рассматривал Метерлинка как "несомненного символиста", в отличие от многочисленных "неудачных подражателей": "Первое, что резко отделяет его от русских его коллег, это простота языка, в котором нет ничего вычурного, деланного, безвкусного или фальшивого. Его язык является резкой противоположностью изысканности и утонченности других символистов"; содержание пьес Метерлинка сводится, при отсутствии "внешнего действия", к "чрезвычайно яркому представлению внутреннего мира" людей: "Получается как бы наша жизнь, но очищенная от всех лишних, ненужных правил, действий и декораций ‹…› Цель Метерлинка и состоит в том, чтобы показать эти драгоценные качества души в те исключительные минуты, когда условности рушатся сами собой и на первый план выступает наше сокровенное "я"". А. Г. Горнфельд, рецензировавший первый сборник драм Метерлинка в русском переводе, оказался весьма пристрастен к их автору: "Необходимости в переводе драм Метерлинка на русский язык мы положительно не видим ‹…› знакомить нашего читателя с неопределившимися литературными индивидуальностями, значение которых подлежит еще обсуждению, кажется нам излишним"; но критик все же констатировал в произведениях бельгийского символиста определенные достоинства – оригинальность ("Он создал свой жанр, не чуждый искусственности, быть может, жизнеспособный лишь в умелых руках своего творца, но в некоторых своих элементах новый и интересный"), умение "заменить интерес к личностям интересом к действию, к той элементарной трагедии, которую переживают эти абстрактные "общечеловеки"", а также отсутствие в драмах Метерлинка "многих недостатков того литературного течения, к которому он принадлежит: нет исключительного культа формы и тщетного стремления действовать на читателя какими-либо экстравагантными средствами".
Однозначно негативное отношение к Метерлинку было заявлено в нашумевшей книге Макса Нордау "Вырождение", переведенной в 1894 г. на русский язык. Признаки вырождения Нордау выявляет едва ли не во всех художественных явлениях современности, и произведения Метерлинка дают для немецкого публициста в этом отношении самый благодарный материал: "… мы имеем дело с мистиком, бессвязным, слабоумным, окончательно впавшим в ребячество"; пьесы Метерлинка, согласно Нордау, – это "компиляция из Шекспира в переделке для детей или дикарей", а их автор – "умственный урод". Аттестации, которыми наградил Метерлинка Нордау, в российской печати не вызвали полного доверия; напротив, даже такой антагонист по отношению к символистам, каким заявил о себе Н. К. Михайловский, счел необходимым противопоставить непререкаемому диагнозу, провозглашенному борцом с "вырождением", свидетельства французского журналиста Жюля Гюре, который, встретившись с Метерлинком, обнаружил в нем не потенциального пациента психиатрической клиники, а исполненного жизненной силы, здравомыслящего и вполне прагматичного человека. "Да и как назовешь продуктом вырождения этого здоровенного фламандца с широкими плечами, румяными щеками, хорошим аппетитом", – добавляет от себя Михайловский. "Очевидно, Метерлинк не "невропат" и не декадент мысли", – резюмирует И. Иванов, опираясь на впечатления того же французского репортера.
Примечательно, что поклонником драм Метерлинка оказался А. С. Суворин – литератор, всецело сформировавшийся в досимволистскую эпоху, но проявлявший живой и непредубежденный интерес к новейшим художественным веяниям (в частности, поощрявший творческие искания Мережковского). Он опубликовал в приложении к "Новому Времени" свой перевод одноактной драмы Метерлинка "Intérieur" под заглавием "Тайны души"; понимая, что массовый читатель его газеты способен встретить эту публикацию с недоумением и раздражением, Суворин поместил накануне в "Новом Времени" свою статью "Маленькая драма", в которой с сочувствием характеризовал искания символистов как "юношеский бунт против усвоенных форм мысли и искусства", а о Метерлинке отзывался с особенной похвалой: "Среди декадентов Метерлинк является звездою по своей искренности, соединенной с поэтическим талантом". Суворин попытался раскрыть перед читателем своеобразие и глубинный смысл того необычного художественного мира, который выстраивает драматург-символист: "Встречаешь что-то новое, как будто детское и как будто серьезное вместе с тем. Знакомишься с чем-то таинственным, с какими-то тончайшими проявлениями души человеческой и природы в их гармонии между собою. ‹…› Это жизнь теней, но в них вы чувствуете свою душу в ее бессознательных, по крайней мере, движениях".
Тогда же Суворин напечатал "Тайны души" вместе со своим предисловием отдельной брошюрой. За этим массовым изданием последовало в начале 1896 г. издание вполне элитарное (200 экземпляров "на роскошной веленевой бумаге" и 10 экземпляров на японской бумаге) – пять драм Метерлинка в русском переводе (без указания, кем выполнены эти переводы). В предисловии "От редакции" сообщалось, что Метерлинк – "одно из наиболее известных литературных имен нашего времени", но при этом само имя облекалось весьма осторожными формулировками, с явным опасением прогневить неподготовленного читателя: "Мы сознаем ‹…›, что те самые особенности таланта Метерлинка, которым он обязан своей славой, едва ли способны доставить ему обширный круг читателей в России. Метерлинк не из тех писателей, которые нравятся и завлекают. Его трудно читать, с ним нужно свыкнуться. Многие будут сбиты с толку его совершенно своеобразным стилем, кратким, отрывистым, как будто небрежным; этой видимой бессвязностью диалога, туманностью выражения, призрачностью его персонажей. Многих может оттолкнуть от Метерлинка его односторонность, исключительность мрачного колорита в его драмах, постоянные сумерки как на сцене, так и в душе действующих лиц. Нужно ли говорить, что, если мы и не отрицаем крайностей, зато видим в его пьесах и крупные достоинства, заставляющие нас забывать о детальных недочетах?" О достоинствах сочинитель этого текста предпочел умолчать, однако изысканный облик издания, осуществленного с подлинной любовью к своему предмету, дает основания предполагать, что достоинства Метерлинка представлялись анонимным инициаторам первого собрания его пьес на русском языке немалыми и безусловными.