Александр И. Строев
99 Москва
Как разделать Вальдшнепа
Время не определено, но век, вероятно, XIX… Не понимаю, кто я и как меня зовут… Огюст Луи Мари Николя или Луи Жан… Я поливаю что-то из шланга, потом сам оказываюсь мокрый, облитый с головы до ног каким-то подонком… Я не могу увидеть кто он… Изображение дрожит, и дальше – чёрные пятна и царапины… Цифры какие-то… Крупно с человеческий рост…
– Я считаю до трёх, и на счёт "три" Вы просыпаетесь!
…Я проснулся от того, что в комнате запахло задутыми свечами. Потом зазвонил телефон. Стараясь продрать глаза, я долго шнырял по квартире в надежде определить по звуку, где накануне я распрощался с трубкой. Свечей нигде не было.
Свеч или свечей? Плечей или плеч?! Руки затекли, вальяжно заложенные за голову в ночи, так, что рук тело не чувствовало! Чем взять трубку телефона – было тревожной загадкой. Скорее всего, это конец моей распущенной жизни, и кому-то придётся до конца дней ухаживать за моим членом и всеми его проявлениями!!! Зеркало в сортире, где валялся на полу телефон, пришло во спасение! Руки были на месте, их просто нужно было стряхнуть вниз как беспомощные верёвки, скрученные за головой, и носом нажать кнопку ответа лежащей на полу трубки, инвалидно прильнув к ней ухом. Свечи?! Откуда им взяться? Окна были закрыты – надуть не могло, а звонки не прекращались, как последняя надежда. Кто-то непременно подойдёт! Не может не подойти и не ответить! Так как точно обязан был быть хотя бы пару часов назад уже дома. Иначе бессмысленно всё. И опускаются руки…
Я пил, чтобы забыть о своём бренном и больном теле. Не для того, чтобы потерять его, а просто, чтобы забыть о нём. Чтобы боль не мешала летящему духу заглядывать во все закоулки пещер сознания, промытые солёными потоками слёз мирового океана, особенно, когда ночью бесстрашно переплываешь запрудную пресноту Патриарших. Чтобы лень тела не отравляла любопытства и его бодрости.
Без тела нет жизни духа, но дух – паразит!
Важно знать пропорции и состав коктейля "Выключатель"! Но они меняются день ото дня. То бессовестными производителями компонентов, то просто бренное тело начинает привыкать и капризить, требуя новых смесей! И шизоидно-гениальные замесы Венички с веточкой жимолости тут не пригодны. Не зря крепкая связь этих молекул называется Spirit, а без латыни и попросту – Дух! Нужно, чтобы тело не мешало Мечте!
– … что ещё говорит?!
– … Снял в Пеште у Саграда Фамилии желторотую привокзальную шлюху в белой юбке в чёрный горох…
– "Саграда Фамилия" в Барселоне! Какой ещё вокзал?! В Будапеште – туева хуча всего, только не Гауди! Он не выезжал никогда из города, пока его трамваем не разутюжило…
– Наверное… Потом поймали Пятёру-баклажан… По дороге купили в баре на вынос Блэк Лэйбл…
– …Что?! Где?! Какую "Пятёру"?!
– …"ибн-ба-ба-от-тен-ки-не раз-ли-ча-ет!" – вот так и сказал… Был под газом уже. Выпили ещё – у него опал, его вырубило, шлюха расплакалась. С утра – дверь открыта: мебель и ценности на месте – бутылки нет!
– Хач-мобилей в Европе нет! И в баре на вынос не дают. В Москве он был. Подписка о невыезде. И дальше крутите. Что там эти творцы употребляют?!! "Тво" или "тва", кстати, как думаешь?!
У праведной жизни нет сценария. А если и есть – он достаточно скуден: нырнуть в Африку, захлебнуться сухостью в бунгало под вентилятором, источившись поносом от незримо-новой примеси к Н20 и не успеть стать причиной спасения страждущих… Или вдохнуть горячую точку, в леденящем крылья ноздрей горном полушарии, в надежде обрести смысл своего существования, если снова не потерять себя, по крайности, для родных и близких – безорденноносным куском хладного мяса, обнаруженным мягким носом в тающих снежинках, звенящего медалями Лабрадора. И блазнить себя, что именно Ты ступаешь своей босоногой совестью по Тверди, а все остальные прожигают свои ступни о шашлычные угли.
То ли дело преступление! Да сам хотя бы его сценарий! Когда ты обретаешь связь со всем миром, и он наполняется пониманием, смыслом и красками! Кровь твоя по-другому бежит по сосудам и, может быть, в обратную ото всех сторону! Ты начинаешь, наконец-то, понимать, вопреки своему сраному детству и целомудренной бесполезности школ, как устроена жизнь в своей собственной самости и на самом деле!
Ты – антипод, заряженный другими ионами! У тебя есть задача! И точно вокруг магнита устанавливаются вкруг тебя все скудные ценности и блестящая в своём великолепии бессмыслица окружающего мира. Это и есть – Шедевр! Всё наполняется Хрипом и Тишиной… И в моих руках был сценарий!
Когда в 37 лет узнаёшь о том, что у петуха нет х…я, а его половые железы выведены в клоаку и акт топтания курей завершается анальным поцелуем с излиянием петушьего семени в любимую в эти секунды жертву продолжения курячьего рода, об этом следует серьёзно задуматься! По крайней мере, увериться в том, что в окрылённой, но нелетающей среде всё точно происходит через ж…пу!
Знал ли об этом за секунды "ДО"… ещё не раненный летающий Пушкин, целясь в Дантеса, и стоил ли надгробных свеч этот повторный всполох самолюбия A.C., когда все формальности для разрешения конфликта этим тонкоусым Жоржем Шарлем под "петушьими" покровами Геккерна были трусости ради и жизни для, но всё же совершены?
Долго потом ещё не рождённые пока потомки мои будут вспоминать своего папу в слезах в дверях прихожей, с большим и круглым значком "Пушкин – 1999" на бейсболке и двумя бутылками "ШэПэ" в руках – дескать, "чернила добыл для Творчества и ничего лишнего, дети, мои! Мать, открывай книжный шкаф – кое-чего сейчас перечитывать будем!"
Я никак не могу понять, где проходит граница между тобой самим и вымыслом, в который ты ныряешь, чтобы произвести на свет новую нереальную реальность. Где эта разница между сном и явью, где сон важнее и реальнее яви?
Когда руки пришли в себя, я, "Он" или "Alter Ego", или Имярек, – назовём это так, – сумел выбрать мелочь из взмокшей похмельной ладони, гудящей покалываниями от перекрытого ночью кровоснабжения, достаточный звон для обретения бутылки кваса.
В голове продолжал крутиться телефонный диалог на полу в туалете, ошеломивший Имярека своим спокойствием и тишиной, такой, будто нельзя было потревожить уснувшего где-то праведным сном под кисеёй младенца.
Поверить в это было нельзя. Только снова задать себе очередной вопрос "почему происходит shit? И если происходит, то непременно с тобой?" Твоя что ли планида на п. Земля быть вмешанным Всевышним миксером в коктейль кошмаров, чтобы внести зерно рассудка и минимальной пользы в чужое рукотворство, а потом отряхиваться от всей этой невыносимой слизи!?
– Спишь или проснулся уже?! (как первое, так и второе неочевидно)
– Давно уже встал! Вот пытаюсь начать делами заниматься! – голос Имярека бодр, как голос любого только проснувшегося, на неизвестный и, возможно, наиважнейший звонок о предстоящих радужных перспективах творческого партнёрства. Потом приходится бороться с вялостью языка, чтобы не выдать, скорее всего, неважную, но всё-таки ложь.
– Ваш жилец – мёртвый…
(вспоминаю наканунную и ничего непредвещавшую оговорку про что-то товарища от поэзии: "жилец-нежилец" – А-ха-хах!!!)
– … Голый и в странной позе. Всё залито кровью. Запёкшейся. Дышать нечем – шторы задёрнуты. Духота жуткая. Я должна как раз по делам уходить. Через сколько будешь??? Мы вызвали Скорую и органы…
– Кто это – Мы???
Мы вошли в пору скачка возраста, когда врачи и полицейские-милиционеры вдруг стали моложе нас.
Поднимаюсь на лифте 11 этажей, стараясь сохранять спокойствие случайного прохожего до той точки, пока он не стал очевидцем.
– Сюда нельзя!
– Погоди! Вы кто?! А-a, Вас, что ли ждём!?
(Какое-то дежа-вю!) Несколько дней назад на этой площадке у лифтов на голову ни в чём неповинных соседей за полночь обрушилась киносъёмка в рифму настоящей реальности, где я разводил мизансцену следственных действий после убийства человека прямым ударом ножа в шею.
– Я – представитель хозяйки квартиры… Муж;… Жена в командировке. Квартиру снимали…
– Снимали? Соседи сказали, что здесь несколько дней назад снимали кино. Вам что-то известно?
– Что-то известно… Снималя… Я режиссёр. А снимали… в смысле – убитый квартиру арендовал у нас.
– Про убийство откуда известно?
(Как в кино ей богу!)
– … Позвонила мать жены. Тёща. Сказала, что обнаружила труп.
– В квартире нашли бумаги с датой съёмки и диалогами сцен.
– Возможно… Бывает такое…
– Описания сцен совпадают с характером и деталями того, с чем мы сейчас разбираемся… Курите?!
– Да…
– На балконе общем покурим, пока эксперты работают…
Покурить было чудовищным предложением. В воздухе стояла взвесь от пожара шатурских торфяников, а убийственная жара 2010 лета от Р.Х. бесполо перетаптывалась с ноги на ногу.
– Вот гель для посуды и щётка. Идёмте.
– Куда???
– После "прокатки" руки отмоете.
– Дактилоскопии, в смысле?
– Именно! Детективы снимаете?!
– …
– Потом у следователя несколько вопросов к Вам профессиональных будет.
Мои впечатления равны наблюдению стоматолога заглянувшего в пасть запустившей себя старухи. Мы поднимаемся по выщербленным ступеням плохо пахнущего пролёта, с отёкшей грибком штукатуркой, с нижней на верхнюю челюсть двухэтажного особняка отделения (тогда ещё милиции) на Пятницкой. Драный местами и закудрявленный линолеум коридора с забившимся в раны мусором с подошв пострадавших, свидетелей, подозреваемых, осуждённых, конвоиров автозаков, прокуроров, экспертов, оперативников, следователей, служебных собак, кинологов. И пух-перо голубей, по дури залетевших в открытые окна, потеряв своё добро, в истерике улепётывая от рук правосудия.
Какая всё-таки чудовищная самодеятельность! Кювета советских времён для проявки отэкспонированной фотобумаги и резиновый валик для накатки отпечатков на сушильный барабан "АПСО". В кювете типографская краска.
– Раскройте ладони кверху. Большие пальцы давайте.
Теперь все по очереди. Теперь целиком ладони.
Валик эксперта готовил неповторимый отпечаток моих рук для эксклюзивного тиража хиромантам-любителям от следствия.
После каждой точки в предложении, длани мои плотно прижимали к формуляру без подписи с квадратными окошками, беспардонно выкручивая пальцы, как качелю пресс-папье в начале XIX-го века, с разницей, что письменный стол, на котором меня катали, лет сто назад как утратил свою изумрудно-суконную обивку.
Руки мои были очернены подозрением – я попал в кастинг-базу предполагаемых преступников.
– … Так. Значит, съёмка проходила в Вашей квартире?
– Да. Такое случается по вине тех, кто предоставляет локации.
– Во сколько съёмочная группа покинула объект?! Вы последний, кто общался с убитым. О чём вы говорили?!
– … прошу прощения, Вы уверены, что внимательно меня выслушали? Мы в четвёртый раз круги нарезаем.
– И в пятый, и в шестой, и в седьмой раз нарезать будем, пока не собьётесь.
– Собьюсь?! С чего это?!
– Вы последний, кто видел убитого живым! Момент не очень красивый!
– … последний из съёмочной группы! И то, может быть, не последний! И что?! Кстати, в кино говорят – крайний.
– Только мы не в кино, сударь…
– … да, вот ещё… Он стоял у подъезда с пивом и не уходил, хотя поздно было. Может и ждал кого-то. С косой…
– Кто чаще бывал в квартире убитого девушки или мужчины?
– … понятия не имею. Он не так давно квартиру снимать у нас начал. Только день рождения отметил. Разрешения спрашивал. Там и те и другие были. Радуга на флаге – что ли ваша версия?!
– Он – метросексуал был, скорее…
– Какой сексуал?!
– Мужчина, который за собой ухаживает, как мужчины за собой не ухаживают…
– Ясно… Где Вы находились в ночь убийства?!
– … заход прямо киношный! Вы сами-то знаете, когда оно произошло?!
– Мы закончили по экспертам… Сейчас окна и двери откроем – запах пойдёт… Или уходите, или придумайте что-то…
– Надо этого товарища в квартиру завести на предмет реакции…
Память, как пылесос, начинает всасывать всё, что видят заливаемые потом с бровей глаза.
Иногда по позе трупа можно определить обстоятельства трагедии за исключением жертв пожаров. Все они одинаково обретают позу боксёра, который не устоял на ринге жизни в битве с огнём. Данный случай был особый, точно стоп-кадр фотофиксации для судей спортивных состязаний по прыжкам в воду. Он выхватывал фазу первой трети пути ныряльщика (в засохшую на диване лужу крови) в тот момент, когда он ещё не успел раскрыться для прямого вхождения в сухую корку кровавого бассейна.
– Боже! Какой кошмар! – вытолкнуло из уст моё пошатнувшееся тело.
Вероятно, это бесчеловечно с гуманистической точки зрения, но первым что мне стало жаль, оказался диван. Думаю, что и вытолкнутая в полумрак реплика относилась к нему.
Диван был несравнимо моложе того, чья кончина повлекла за собой и его печальный конец. Но за диваном для меня стояла целая цветная и неподдельная история счастливого прошлого, в одно мгновение промелькнувшая перед глазами, как автотрак "MAN", с вышедшими из строя тормозами, на опустевшем хайвэе. Убитый же был узнаваемым на улице многочисленными владельцами ящиков молодым и перспективным тележурналистом. Но, особенно теперь, меня это никак не могло развлечь! Знакомые миллионам черты лица и незнакомое обнажённое тело в беспрецедентной духоте и жаре сильно тронули пятна трупного разложения. Не помню, чтобы я слышал запах! Точно где-то на приборной доске, сгоревший предохранитель вырубил тумблер "Обоняние". Глаза хлёстко фиксировали детали и отправляли их в долгосрочную память с неизвестной задачей в ту ячейку, где сохранился отражённый о кухонный кафель голос жертвы несколькодневной давности:
– Вы не знаете, как разделать вальдшнепа? Речь шла о кулинарном сюрпризе гостям предстоявшего 26-летия. Вот и всё, что осталось. И ничего больше. Плюс вдалеке что-то пешковское: "Такую песню, там-там, испортил!" А вся мебель, дверные косяки, ручки дверей, стёкла балкона, подоконники, раковины, ванная, электроплита, холодильник, микроволновка, посуда и местами стены были усажены терракотовой пылью дактилоскопического порошка.
Понимая, что за мной пристально наблюдают, я приложил ладонь к косяку двери, повторно пошатнувшись, как бы от ужаса произошедшего, там, где кисточка эксперта с кирпичной пудрой ещё не прогулялась, (важно было чем-то обозначить для любопытных отсутствие страха "не наследить!" в мнимой ими концепции моей причастности) перекрестился и, пятясь, покинул это пропитанное проклятием место.
– Нужно будет с нами сейчас проехать. "Прокатить ручки". Переживаете сильно за что-то?!
– ???
– Выхлоп такой, что с ног валит! Кстати, неплохая бы могла быть реклама для вашего фильма!
Мне становится беспомощно и бессмысленно страшно. От страха победно встаёт мой член в пограничном состоянии извергнуть свой ключевой смысл. И, возможно, в последний раз. Как с этим быть!? Мы с ним – разные люди!
По дороге в прокуратуру, как на несданном в 90-ом году экзамене в Истфак РГГУ, он предательски орошает штаны, мешая в сознании страх, ужас, безнаказанность и удовольствие. Время – то блуждает настоящим и будущим, то точными маршрутами прошлого существует во мне!
Как-то с друзьями мы путешествовали по закоулкам родины, где не ступала наша нога, зато другие оттоптали их непримерно и вдоволь. Храмы, монастыри – всегда неожиданно любимая тема в путешествии. Когда не знаешь чем заняться, заполняет желание очистить Ся в оправдание бесцельности своего кратковременного пребывания за пределами привычного псевдомаршрута "дом – работа – работа – дом". На сей раз это был Кром во Псковах, сдобренный желанием, покорить провинцию показом собственной кинонетленки в новых медиахоромах местного Драмтеатра имени бессмертного поэта А.СП. – догадайтесь сами, кроме того, что Кром в году 2013 взошёл-таки в десятку "Символов России". Сколько же веков надо было стараться!!! А трёхглавый в перламутровых бликах жгучего северо-январского постобеденного солнца Троицкий собор – просто Чудо, внутрь которого мы не преминули попасть во перву главу!
Любезный наканунный приём провинциальных настоек ещё и к вечеру давал о себе знать кратковременными желаниями прояснить то ризо-, то местоположение отдельных исторических персонажей. Нелепы, но смешны были шутки: отчего на входе во храм молодая, но точно не матушка, хоть и в платке, торгует коктейльными трубочками и флаерами "за здравие" и "за упокой". И, тем не менее, перекрестившись, как верующие, но, точно не зная во ЧТО, угомонив похмельное богохульство, в грешном трепете, (сошедшем внезапно), пристально и подробно мы обошли весь храм с немалыми остановками для чтения музейных экспликаций и созерцанием священной иконоживописи, что точно и всегда проходит мимо острого взгляда истых верующих.
Взгляд, как всегда, потянуло, куда нельзя. Даже охранный дедушка с умным видом стоял в полевой форме, скорее собственного обретения, но "ура!" новой и, затянутая строительной лентой колыбель, невесть кого, упокоенного во мрамор с потёртой до нечитабельности насечкой щербато-золочёного шрифта́, привлекла наш незакусивший скоромными и шустрыми предпапертными пирожками взгляд.
И так и сяк пытался я разглядеть, подлезть и прознать, которому же праху удостоено это троицыно место. Белоусый дедушка осёк попытку вторжения в неизвестность! На вопрос "Что охраняет?" внятно ответить не смог, но серьёзен был крайне.
– Князь там, что ли из Новгорода какой-то… Я-то тут работаю просто…
Яйца почесал и занавеску задёрнул, за которой одному ему только видимые были сокровища – грязный чайник, электроплитка с пригаром, спорт-шаровары с НЕО-тстиранной двойной сплошной, и в чайной оскомине выщербленная кружка.
Спасением от незнания "княжеской Истины" явилась женщина в тонком духовом платке, вздёрнутом электричеством от начёса над завитыми волосами сантиметров на пять-восемь от предполагаемой головы. Вероятно, она неоднократно, но по знакомству с седоусым закамуфлированным старцем, в нелегитимный период ремонта свята места, проникала за ленточное ограждение и в строительные леса, как и только что на глазах наших. Целовала трещины мрамора на гробнице, рьяно крестила верхнюю треть собственного тела и со значением удалялась, намагничивая полковничий, хоть и в отставке взгляд.
– Матушка! (а матушка была и лет наших моложе, и чернозём сознания отложил на неё отпечаток расстояния в возрасте между нами непреодолимый, вероятно, даже ввиду околостоличной жизни), скажите, а чьи это мощи?! – "не будь дурой", спросила моя жена.
И были мы, как из огромного чана с кипящим отваром шиповника животворящего окачены и взглядом, и отношением, и словом!