Один из величайших литературных памятников XVI века - поэма "Араукана", созданная испанцем Алонсо де Эрсилья. К моменту выхода в свет этой поэмы уже много было написано о трагедии, разыгравшейся в Южной Америке, где испанские завоеватели пядь за пядью захватывали земли, веками принадлежавшие местным индейским народам, истребляя или порабощая их, разрушали великолепные памятники их культуры и насаждали свои бесчеловечные порядки, закладывая основу колониальной империи. Уже написана была грубоватая солдатская книга Берналя Диаса, сподвижника Кортеса, лично участвовавшего в разгроме древнего ацтекского царства и полудюжины других, более мелких индейских государств; уже существовала книга Лас-Kacaca, честного патера, пытавшегося защитить индейцев от зверства завоевателей и организовать подобие медленного приобщения их к "благам" европейской цивилизации. Эрсилья запечатлел трагедию колонизации Южной Америки в поэтическом произведении, подобных которому мировая литература не знала вплоть до поэм Пабло Неруды. Эрсилья был младшим офицером в испанской экспедиции, направленной против союза племен чилийских индейцев - Арауко, и сделался очевидцем варварских действий поработителей. Сюжет его поэмы основан на историческом факте; в ней рисуется восстание араукан, которые не только дали отпор испанцам, но и навязали им затяжную, тяжелую войну. Ища ответа на вопрос о причинах длительных неудач испанского отряда, гуманист и ученый Эрсилья приходит к выводу, что индейцы защищали свою свободу и что их борьба была справедливой. Поэт отдает должное личной храбрости своих соотечественников, братьев по религии и по оружию, но он полон восхищения мужеством, мудростью и человечностью индейцев, которые становятся истинными героями его поэмы (потому она и названа "Арауканой"), Пусть в поэме есть элементы условности и стилизации, пусть чилийские индейцы нередко выглядят в ней как древние греки, как троянцы, рассуждающие о спасении родного города; поразительно, что европеец, сын кровавой и жестокой эпохи первоначального капиталистического накопления, отдал дань уважения и сочувствия индейским народам, погибавшим в неравной борьбе с колонизаторами.
К лучшим образцам испанской ренессансной лирики близки сонеты великого португальского поэта Луиса Камоэнса, отмеченные высоким мастерством и страстным трагическим мироощущением. По новому для иберийской поэзии сложному психологизму и глубине мысли сонеты Камоэнса напоминают сонеты Шекспира.
В поэме "Лузиады" - литературном памятнике мирового значения - Камоэнс создал истинный эпос Ренессанса. Это произведение задумано как национальная героическая поэма в духе "Одиссеи" или "Энеиды", которая прославила бы португальцев - потомков легендарного Луза, лузитан (как называли их римляне). "Лузиада" повествует о морском походе одного из "великих капитанов" той эпохи, Васко да Гамы, проложившего путь в Ост-Индию вокруг южных берегов Африки, и о первом проникновении португальцев в эту страну. Небывало яркие описания чужой природы, то ласкового, то беспощадного моря со смерчами и бурями, сказочного Каликута и тропических островов, восточного базара, экзотических одежд и обычаев туземцев Камоэнс почерпнул из своих личных впечатлений: опальный придворный, потом каторжник, наемный солдат, он долго служил в португальских войсках, оперировавших за океаном, и делил ратные труды и опасности с простыми людьми своей страны. И хотя сюжет поэмы окружен мифологической рамкой и олимпийские боги участвуют в действии, как у Гомера, помогая или чиня препятствия Васко да Гаме и его храбрым спутникам (Венера - союзница славного португальца, а Вакх - его противник), страницы ее дышат жизненностью. Неразрывная связь с реальной действительностью, с народом, стоящим у парусов, весел и пушек и встречающим шквалы и копья своей грудью, сообщили поэме Камоэнса достоверность поэтического документа, бессмертие пережитого, чего не было ни у Ариосто, ни у Тассо, при всем блеске их поэтического гения. "Лузиада" - подлинное порождение эпохи великих географических открытий; в мировой литературе нет памятников, которые с такой силой зафиксировали бы ее дух.
Итак, от Данте до Бена Джонсона и Лопе де Вега, от зари XIV до середины XVII века - вот пределы, в которые укладывается развитие культуры Возрождения и его поэзия.
Все последующие времена черпали из сокровищницы этой поэзии. К своим провозвестникам - поэтам XVI века восходит французский классицизм; Джон Мильтон - крупнейший английский поэт XVII столетия - опирался на многоязычное наследие ренессансной поэзии; немецкая литература XVII века, вырабатывая стойкость и мужество перед лицом испытаний Тридцатилетней войны, нашла поддержку в поэтическом наследии предыдущего столетия, а в конце XVIII века Гете и Шиллер обратились к эпохе Возрождения, создавая бунтарские титанические образы Карла Моора и Фауста. Когда Вольтер в середине XVIII века предпринял попытку оживления героического эпоса в поэме "Генриада", он в предисловии назвал Ариосто и Тассо, Камоэнса и Эрсилью как своих предшественников в этом жанре наряду с Гомером и Вергилием. Еще больше обязана шутливой эпической поэме итальянского Возрождения Вольтерова "Орлеанская девственница".
Романтики в любой литературе Западной Европы были продолжателями и учениками мастеров эпохи Возрождения. Ее полнокровное, человечное искусство служило образцом для многочисленных прогрессивных поэтов XX века. Художник социалистического реализма, Иоганнес Р. Бехер нашел нужным в свои исследования о современной литературе включить "Малое учение о сонете" - этюд, содержащий внимательный анализ шести языковых аспектов сонета: французского, немецкого, английского, итальянского, португальского и испанского.
Данте, Шекспир, Лопе де Вега, Сервантес, изданные на многих языках народов СССР, стали не просто нашими современниками, но и нашими соратниками. Как и картины художников Возрождения, драматургия, песни и стихи ренессансных поэтов вошли в культурный обиход советского человека.
Один из титанов Возрождения - Джордано Бруно - назвал свою книгу: "Диалог о героическом энтузиазме". Такое название очень точно определяет духовную атмосферу Возрождения, запечатленную в поэзии XIV - XVI веков. Эта поэзия раскрыла красоту человека, богатство его внутренней жизни и неисчислимое разнообразно его ощущений, показала великолепие земного мира, провозгласила право человека на земное счастье. Литература Возрождения подняла призвание поэта до высокой миссии служения человечеству.
Колумб открыл пути к новому континенту. Континент чувств и мыслей, найденный поэтами Возрождения, был не меньшим открытием.
Р. Самарин
ИТАЛИЯ
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ
"Вовек не искупить своей вины…"
Перевод Евг. Солоновича
Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: настолько низко пали
Они, что Гаризендой пленены,
Откуда взор охватывает дали,Не видели прекраснейшей жены,
Прошедшей рядом (чтоб они пропали!),
И я считаю - оба знать должны,
Что сами путь погибельный избрали.А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
Что не сказало им, куда глядеть.И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость,
Я их убью, чтоб не глупили впредь.
"О бог любви, ты видишь, эта дама…"
Перевод И. Голенищева-Кутузова
О бог любви, ты видишь, эта дама
Твою отвергла силу в злое время,
А каждая тебе покорна дама.
Но власть свою моя познала дама,
В моем лице увидя отблеск света
Твоих глубин; жестокой стала дама.
Людское сердце утеряла дама.
В ней сердце хищника, дыханье хлада.
Средь зимнего мне показалось хлада
И в летний жар, что предо мною - дама.
Не женщина она - прекрасный камень,
Изваянный рукой умелой камень.Я верен, постоянен, словно камень.
Прекрасная меня пленила дама.
Ты ударял о камень жесткий камень;
Удары я сокрыл, - безмолвен камень.
Я досаждал тебе давно, но время
На сердце давит тяжелей, чем камень.
И в этом мире неизвестен камень,
Пленяющий таким обильем света,
Великой славой солнечного света,
Который победил бы Пьетру-камень,
Чтоб не притягивала в царство хлада,
Туда, где гибну я в объятьях хлада.Владыка, знаешь ли, что силой хлада
Вода в кристальный превратилась камень;
Под ветром северным в сиянье хлада,
Где самый воздух в элементы хлада
Преображен, водою стала дама
Кристальною по изволенье хлада.
И от лица ее во власти хлада
Застынет кровь моя в любое время.
Я чувствую, как убывает время,
И жизнь стесняется в пределах хлада.
От гибельного, рокового света
Померк мой взор, почти лишенный света.
В ней торжество ликующего света,
Но сердце дамы под покровом хлада.
В ее очах безлюбых сила света,
Вся прелесть и краса земного света.
Я вижу Пьетру в драгоценном камне,
Я вижу только Пьетру в славе света.
Никто очей пресладостного света
Не затемнит, столь несравненна дама.
О, если б снизошла к страданьям дама
Средь темной ночи иль дневного света!
О, пусть укажет для служенья время, -
Лишь для любви пусть длится жизни время.И пусть Любовь, что предварила время,
И чувственное ощущенье света,
И звезд движенье, сократит мне время
Страдания. Проникнуть в сердце время
Настало, чтоб изгнать дыханье хлада.
Покой неведом мне, пусть длится время,
Меня уничтожающее время.
Коль будет так, увидит Пьетра-камень,
Как скроет жизнь мою надгробный камень,
Но Страшного суда настанет время,
Восстав, увижу - есть ли в мире дама
Столь беспощадная, как эта дама.В моем, канцона, скрыта сердце дама.
Пусть для меня она застывший камень,
Я пламенем предел наполнил хлада,
Где каждый подчинен законам хлада,
И новый облик создаю для света,
Быстротекущее отвергну время.
"Недолго мне слезами разразиться…"
Перевод Евг. Солоновича
Недолго мне слезами разразиться
Теперь, когда на сердце - новый гнет,
Но ты, о справедливости оплот,
Всевышний, не позволь слезам пролиться:Пускай твоя суровая десница
Убийцу справедливости найдет,
Которому потворствует деспот,
Что, ядом палача вспоив, стремитсяЗалить смертельным зельем белый свет;
Молчит, объятый страхом, люд смиренный,
Но ты, любви огонь, небесный свет,Вели восстать безвинно убиенной,
Подъемли правду, без которой нет
И быть не может мира во вселенной.
ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА
"В собранье песен, верных юной страсти…"
Перевод Евг. Солоновича
В собранье песен, верных юной страсти,
Щемящий отзвук вздохов не угас
С тех пор, как я ошибся в первый раз,
Не ведая своей грядущей части.У тщетных грез и тщетных дум во власти,
Неровно песнь моя звучит подчас,
За что прошу не о прощенье вас,
Влюбленные, а только об участье.Ведь то, что надо мной смеялся всяк,
Не значило, что судьи слишком строги:
Я вижу нынче сам, что был смешон.И за былую жажду тщетных благ
Казню теперь себя, поняв в итоге,
Что радости мирские - краткий сон.
"О вашей красоте в стихах молчу…"
Перевод Евг. Солоновича
О вашей красоте в стихах молчу,
И уповать не смею на прощенье,
И, полагаясь на воображенье,
Упущенное наверстать хочу.Но это мне, увы, не по плечу,
Тут не поможет все мое уменье,
И знает, что бессильно, вдохновенье,
И я его напрасно горячу.Не раз преисполнялся я отваги,
Но звуки из груди не вырывались.
Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь?Не раз перо я подносил к бумаге,
Но и рука, и разум мой сдавались
На первом слове. И опять сдались.
"Мгновенья счастья на подъем ленивы…"
Перевод Вяч. Иванова
Мгновенья счастья на подъем ленивы,
Когда зовет их алчный зов тоски;
Но, чтоб уйти, мелькнув, - как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.Скорей снега согреются, разливы
Морей иссохнут, невод рыбаки
В горах закинут, - там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивыИз одного истока, Феб зайдет, -
Чем я покой найду иль от врагини,
С которой ковы на меня куетАмур, мой бог, дождуся благостыни.
И мед скупой - устам, огонь полыни
Изведавшим, - не сладок, поздний мед!
"О благородный дух, наставник плоти…"
Перевод Евг. Солоновича
О благородный дух, наставник плоти,
В которой пребыванье обрела
Земная жизнь достойного синьора,
Ты обладатель славного жезла,
Бича заблудших, и тебе, в расчете
Увидеть Рим спасенным от позора, -
Тебе реку, грядущего опора,
Когда в других добра померкнул свет
И не тревожит совесть укоризна.
Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна
Надеется, своих не чуя бед?
Ужели силы нет,
Чтоб разбудить лентяйку? Что есть духу
За волосы бы я встряхнул старуху!Едва ли зов, тем паче одинокий,
Ее поднимет, спящую таким
Тяжелым сном, что трудно добудиться.
Но не случайно днесь рукам твоим,
Способным этот сон прервать глубокий,
Былая наша вверена столица.
Не медли же: да вцепится десница
В растрепанные косы сей жены,
В грязи простертой, и заставит вежды
Открыть ее. К тебе мои надежды
Сегодня, римский вождь, обращены;
Коль Марсовы сыны
Исконной вновь должны плениться славой
То это будет под твоей державой.Остатки древних стен, благоговенье
Внушающие либо страх, когда
Былого вспоминаются картины,
Гробницы, где сокрыты навсегда
Останки тех, кого не надет забвенье,
Какой бы срок ни минул с их кончины,
И прошлых добродетелей руины
С надеждой ныне на тебя глядят.
О верный долгу Брут, о Сципионы,
Узнав, что в Риме новые законы,
Вы станете блаженнее стократ.
И думаю, что, рад
Нежданным новостям, Фабриций скажет:
"Мой славный Рим еще себя покажет".На небесах, за дольний мир в тревоге,
Святые души, оболочку тел
В земле оставя, заклинают ныне
Тебя раздорам положить предел,
Из-за которых людям нет дороги
В дома святых, и бывшие святыни
Безлюдные стоят в земной пустыне,
Разбойничий напоминая грот:
Меж алтарей и статуй оголенных
Во храмах, для молений возведенных,
Растет жестоким заговорам счет.
Все днесь наоборот,
И нет чтобы Творца восславить боем,
Колокола зовут идти разбоем.Рыдающие женщины и дети,
Народ - от молодых до стариков,
Которым стало в этом мире дико,
Монахи, бел иль черен их покров,
Кричат тебе: "Лишь ты один на свете
Помочь нам в силах. Заступись, владыко!"
Несчастный люд от мала до велика
Увечья обнажает пред тобой,
Что Ганнибала бы и то смягчили.
Пожары дом господень охватили,
Но если погасить очаг-другой
Решительной рукой,
Бесчестные погаснут притязанья,
И бог твои благословит деянья.Орлы и змеи, волки и медведи
Подчас колонне мраморной вредят
И тем самим себе вредят немало.
По их вине слезами застлан взгляд
Их матери, которая воззвала
К тебе, в твоей уверена победе.
Тысячелетие, как в ней не стало
Великих душ и пламенных сердец,
Прославивших ее в былое время.
О новое надменнейшее племя,
Позорящее матери венец!
Ты муж, и ты отец:
Увы, не до нее отцу святому,
Что предпочел чужой родному дому.