Комбайнером, сутенером,
Истребителем мышей,
Академиком, минером -
Эти выгонят взашей.Тайн мадридских не скрывая,
Я добавлю, что вот-вот
Станет книжка трудовая
Толще, нежели живот.И могу побиться на спор
(Так рублей на двадцать пять),
Что дадут мне новый паспорт.
Стану ягодкой опять.Горьковатой, потому как
Сладость барышням грозит,
А пока – рожденный в муках
Ленинградский одессит.Тридцать лет как из-за парты.
Поседел, наел бекон.
Кое-как упали карты.
Жребий брошен в Рубикон.Не обучен гнуть фаланги,
Льстить себе, что знаменит,
А весьма приличный ангел
Опекает и хранит.И прощает, слава богу,
Разгребая к свету путь,
Что учился понемногу
Как-нибудь, чему-нибудь.
Мысли о школе
Торя свой путь, навряд ли оглянусь,
Когда окликнет девочка, как муза.
Зато могу под вывеской: "Кому за…"
Трясти жирок, как гузкой резвый гусь.
Все реже я торжественно клянусь,
Как пионер Советского Союза.Я позабыл заветы Ильича,
Владимира и даже Леонида.
Склеротик, такова твоя планида.
Огарок – это бывшая свеча.
И будь в стакане что-нибудь налито,
За них не выпью, голову леча.Про барабан и медную дуду
Не выдавлю банального сонета,
Перед глаголом впихивая "не до",
Не допишу, до сути не дойду,
А статус одноклассника найду
В рассказах дочки, в недрах Интернета.Найду останки школьника в себе,
Которого еще не доконали
И, как котенка, в жизнь не окунали,
А посадили в мягкое купе…
Считает льдинки в Крюковом канале
Сутулый школьник из 8-го "б".
Пиит
1
Младой пиит пяти годов
Стоит на шатком табурете.
Он выше чуть не на две трети
Чем дядя, что уже готов
Уснуть в салате-винегрете.
А рядом родственные леди,
Все в завитушках цвета меди,
Не закрывают алых ртов,
Покуда он рифмует Гдов,
Где отдыхал о прошлом лете.
2
Подрос талантливый пиит.
Ему пошел второй десяток.
Самостоятельно стоит
И выступает против взяток.
Он восклицает, что нельзя так.
Мздоимца рифмами кроит
От самой маковки до пяток.
Растут крыла из под лопаток…
Две тети выпали в осадок,
Как будто маленький друид
Наплел сомнительных колядок,
А дядя лоб и пару прядок
В жарком от юноши таит.
3
Пииту больше двадцати.
Он и удобрен, и окучен,
Армейской мудрости обучен,
Кирзой блестящей окаблучен,
Но не поймет, куда идти.
Еще спиралью не закручен
Маршрут дальнейшего пути.
Он прочитал про скрип уключин,
Про красоту речных излучин,
Про счастье (Господи, прости).
Свисают крылья ниже брючин
И начинают пол мести…
Вид добрых тетушек измучен:
Не до поэзии, поди,
А дядя пьян, как боров, тучен.
Крест забулдыги злополучен
И не снимается с груди.
4
Тридцатник с маленьким хвостом.
Гремит на кочках колесница.
Пиит давно успел жениться,
Но снилась не жена, а Ницца,
И он склонялся над листом.
Она звала его скотом
И забывала извиниться.
Он наваял бесценный том
(Не тот, где каждая страница
Блестит в окладе золотом,
Но всякий город и станица
Должны задуматься о том,
Что под обложкою теснится).
Болит у тети поясница,
Трясется дядина десница.
И на лице его спитом
Горячка шепчет: "Пунш со льдом".
Про это ведает дурдом -
Вполне душевная больница.
5
Пииту больше сорока.
Жена уходит спать к Аркашке.
Он описал в многотиражке,
Как будет мять ему бока.
Его чеканная строка
Гудит в разорванной тельняшке.
Торгуют ею на Апрашке
Два неопрятных чудака.
Он попросил врача на Пряжке
Подстричь не крылья, но рога,
Чтоб не ветвились из фуражки…
Рванули тетушки в бега:
Они сварили дяде бражки,
А дядя выпил из баклажки
И склеил оба каблука.
6
Пииту ровно пятьдесят,
Но не спешат друзья к застолью,
Розовощеких поросят
Не натирают перцем, солью,
Над горемычною юдолью
Заздравный тост не голосят
Ни за лося, ни за лосят.
Давно привыкнув к своеволью,
Съезжает крыша вместе с толью
Из Гдова в Сергиев Посад
Мажорной доремифасолью.
Давно смирившись с этой ролью,
Он ждет ее, как адресат,
Посылкой или бандеролью,
А крылья, траченные молью,
В шкафу задрипанном висят.
7
Шестой десяток за спиной.
Там, где росли когда-то крылья,
Бутылку белого открыл я
И поманил: "Идем со мной".
Мы накатили по одной.
А в это время под луной
Паслась пегасья эскадрилья,
И видя немощь и бессилье,
Взяла пиита в мир иной.
Губу до боли закусил я,
Нарезал окорок свиной
И помешал вино с виной.
Боткинская больница
1
Я в клетке принуждал себя запеть.
Другие не запели, а могли ведь.
За Мань, за Вань, за Дань, за Дунь, за Петь
Я должен эту клетку осчастливить.Я в раж вошел и выловил кураж.
Душе и требухе моей так лаком
Лечебницы известной антураж,
В народе именуемой бараком.Мне б связки соловьиные иметь,
И я под стать Бетховену и Листу
Под звон горшков (чем не литавров медь)
Пропел бы славу инфекционисту.Воспел бы незабвенное панно,
Где безымянный автор недофрески,
С Петром в Европу вырубив окно,
Помыл его, повесил занавески.А в то окно летит в одном белье
Пленительное тело ангелицы,
Преодолев немало сотен лье
До акваторий северной столицы.За нею князь, он зыркает сычом.
Бесстрашный витязь, видимо, не в духе:
Мол, кто сюда заявится с мечом,
Определенно сдохнет от желтухи…Я влип, причем не в сахарный сироп
И, несмотря на влажную уборку,
Упитанный, прожорливый микроб
В палате с пола слизывает хлорку.
2
Лечили поэтов и в Риме, и в древней Элладе,
Но ведал про это Гомер или, скажем, Катулл,
А русская женщина в белом изящном халате
Легко починила поэту поломанный стул.
Орел
Цветастый и громкий, как табор,
Идущий пускай в Зурбаган,
Вагон упирается в тамбур,
Где я не увижу цыган.В замызганных окнах халупы
Бегут то береза, то ель,
И пляшут клубы́, словно клу́бы
Цыганочку с выходом в щель.Утихли девчонки-звоночки,
Надев простыней паранджу.
Я в мрачной стою одиночке,
Но будто бы я в ней сижу.Ребенка подмыли. Подгузник
Сменили. Про совесть, про честь
Сказали. Я рядом, как узник.
Меня подмывает прочесть:"Сижу, так сказать, за решеткой,
В темнице холодной, сырой,
Вскормленный паленою водкой,
Сырком с кабачковой икрой.Кровавы когтистые лапы",
Но где мой орел-побратим?
Жужжащая муха могла бы
Пропеть мне: "Давай улетим".Конечно, могла бы, хотя нет,
За тем ли я в тамбур забрел,
Ведь знаю, куда ее тянет,
А значит, мне нужен орел.Мы сможем в Крыму приводниться.
Но где вы, орлы без корон?
– Орел, – говорит проводница.
Иду покурить на перрон.
Экскурсия в Иерусалим
Кошерной каши выкушав половник,
Пронырливый и скользкий, как налим,
Экскурсовод вещал, что я паломник
И поднимаюсь в Иерусалим.Душа духовной жаждою палима.
Нутро рассохлось без дождей и рос.
– Где ты видал болтливого налима? -
Второе я мне задало вопрос.– Возможно, в мутных водах Иордана,
Где чудотворны рыбы и хлеба, -
Ответил я негаданно-нежданно
(Помилуй, Боже, грешного раба).Снесло в кювет аллюзий нереальных,
Разгладило и сплющило мозги:
Нет никаких досок мемориальных,
А каждый камень требует доски,Атласных лент, дежурных ликований.
И Питер мой на прозвища не скуп,
Но тут почти что семьдесят названий.
Пупок Земли по сути – целый ПУП.Кто рвал его, кто комкал, кто мутузил,
И нынче то взорвут, то подожгут.
Его сто раз завязывали в узел
И двести раз закручивали в жгут.Веками льются слезы бедных сирот.
Шесть дней рвались снаряды о броню.
Построил Стену местный зодчий Ирод.
Спущусь-ка и слезинку оброню.
Галопом по…
И перестань, не надо про Париж.
Ю. Кукин
– Comment ça va, mon cher, parlez-moi,
Как Notre-Dame? Как Louvre и Sorbonne, а?
Встречал потомков Карла Валуа?
С Бурбоном выпил рюмочку Бурбона?– Я предпочел бы самый кислый морс,
Ведь Карл помер вкупе с Бонапартом.
И не похож Париж на Гельсингфорс
С холодным ненавязчивым поп-артом.Мужик из бронзы в шляпе – скукота.
У нас их тьмы усатых и скуластых,
Вот бронзовой русалки нагота,
И львы вокруг безгривые да в ластах.Фигурка нимфы – чистый эталон,
Но рядом дочь – выгуливай и пестуй,
И ждет паром, изящный, словно слон,
За что и назван "Финскою невестой".Чухонский лев не то что леопард,
Русалка – дочь француза, но не финна,
А мы в каюте. Он – не Бонапарт,
Она не очень чтобы Жозефина.Но словно Ванга или Мессинг Вольф,
Дочь в смысле эзотерики игрунья
И заявляет: "Звать его Рудольф,
А спутница – не Фрося и не Груня,Но Виолетта". Это не претит
Мне, похвалив любимое потомство,
Чтоб приподнять настрой и аппетит,
Испить немного водки за знакомство.
Но время гонит. Цигель ай люлю.
Жмет теснота в каморке без оконца.
Тем более я сауну люблю,
Она – приют убогого чухонца.И мать его джакузькину, хотя
Та, вероятно, все же итальянка.
Мозги горячим паром кипятя,
Я жирный крест черчу на слове "пьянка",Долой коньяк, и виски, и абсент.
Давясь, жую сазана с пармезаном:
Посредственны да Винчи и Винсент,
Когда в желудке кофе с круассаном.Жаль, не судьба набить кубышку впрок
До новых блюд от камбуза парома…
Германию оставлю между строк,
Упомянув, что гида звали Рома.Виват, Париж. Ты спрашивал: "ça va?"
Comme сi, comme ça. Париж великолепен,
Но спать хочу, поскольку я сова
И мне с утра что Ренуар, что Репин.Шумели Елисейские луга
Невдалеке от Эйфелевой пашни…
Отель, вручи казенные блага.
Прими меня, разуй и одомашни.Мне что Тулуз-Лотрек, что Васнецов.
Устал донельзя. Боты как вериги.
Путеводитель есть, в конце концов,
И гид, а в скобках – уроженец Риги.Размякло тело, ноги как ватин.
Мозг – старая бракованная флешка:
Вокзал у них – собрание картин.
Дом Инвалидов – вовсе не ночлежка.Французской кухне спето сто осанн,
А я спою им, кто такой Кутузов.
С таким лицом мне дали круассан,
Как будто это норма ста французов.Переживу на хлебе и воде.
Докормят дома зразиной с пельменем.
Нехватку калорийности в еде
Духовной пищей быстренько заменим.Замена каше – Лувр и Версаль.
Уже ребром не ставится вопрос каш,
Лишь роскошью глаза мне не сусаль,
Но, Боже мой, какая это роскошь!И сразу из огня да в полымя:
Скачок от менуэта до брейк-данса.
Перелетаем, голову сломя,
В американский штат от ля Дефанса.И сразу в липкий, сладостный ликер:
Карабкаемся к мученикам в гору,
До кружевной, воздушной Сакре-Кер,
К ее витиеватому декору,И вниз, но ты, mon cher, не зубоскаль,
Когда альков супругою не занят,
Идет monsieur гулять на Place Pigalle.
Его под вечер к пигалицам тянет.Меня ж в отель, поскольку рядом дочь,
Я нежно чадо втискиваю в опус.
Мыслишки, говорю, сосредоточь.
Нас ждут две башни и один автобус.Он унесется быстро, как сапсан,
От Бельмондо, Делона и Ришара.
Съедаем наш последний круассан,
Объев Париж от клерка до клошара.Официант, прости за это нас,
Не матерясь, шепни о моветоне,
А нас уже заждались Montparnasse,
La tour Eif el и сказка на ладони.Еще б денечек – это как порез.
Болит, зудит, но в Бельгию пора нам,
Где у детей в Брюсселе энурез
Так благотворно брызгает по ранам.И пляшет дождь, и пляшет стар и млад,
И яйца бьет – нелепая причуда,
И кружева, и темный шоколад,
Гран Плас и дождь, но площадь – просто чудо.А утром без таможенных постов -
Нутро наружу, фиги из карманов -
Въезжаем в мир каналов и мостов
И сексуальных велонаркоманов.И ты, mon cher, до пакостей охоч?
Но мне мозги не пудри этой пудрой.
Я ж говорил – со мною рядом дочь.
Она скромна, как агнец белокудрый,И я, баран кудрявый, но седой,
Мне отбелить свой собственный пора б лик,
Но для начала, справившись с едой,
Неплохо бы запрыгнуть на кораблик.Я улей мыслей зря разворошил.
Назад бы вставить каждую детальку,
Чтоб уяснить: какой из водных жил
Вручил бы пальму, вымпел и медальку.На Амстеле не стал бы я врагам
Желать жилья: не дом, а хлев для чушки.
Прибились к неопрятным берегам
Плавучие избенки и лачужки.С пороков собирают барыши,
И коноплей проедены умишки,
Но до чего ж каналы хороши,
Забавны кособокие домишки.Веселый стольный город Амстердам!
Фасады – словно ящики комода.
А с Сены я увидел Notre Dame
И выгнул спину, вспомнив Квазимодо.Мост Александра – вот апофеоз.
Я рядом с ним позирую у борта.
Подумаешь, врожденный сколиоз.
Я снова грудь выпячиваю гордо.Фанфары, туш. Фужер шампанским вспень.
По бархату пурпурного настила
Нева течет на высшую ступень.
Она сегодня тоже победила.Я ей готов всю жизнь платить оброк.
Рожден на свет таким неволюбивым…
Ну а пока оставлю между строк
Германию с сардельками и пивом.Отчалил сине-белый эшелон,
А я заметил некой Виолетте,
Что, вероятно, замуж вышел он,
Раз из невесты превратился в леди.Такую мог бы вылепить Сидур
В порыве неосознанной любови к
Натурщице, а в чреве – Помпадур
И верный фаворит ее Людовик.В бокалах сок, компот и лимонад.
Мне лимонадом голову задело.
Ты говоришь – подшучиваю над
Тобой слегка. Ну есть такое дело.Конечно, море водки, пива воз.
Я не хочу на печень сыпать соль вам.
Запишем так: я впал в анабиоз
И называл Людовика Рудольфом.Ел дорогие, сытные харчи,
А с сыту-пьяну что за серенада.
Ты песен хочешь – Кукина включи.
Он напоет, что про Париж не надо.
Иван-дурак
Ясно как день был у матери в чреве чем -
Сорным ростком, захворавшим непрухою.
Не получился Иваном-царевичем,
Меду не выпил на свадьбе с лягухою.Насмерть приклеилось прозвище чертово.
С детских раскрасок ничем не стереть его.
Мне бы Ивановой славы Четвертого.
Мне бы крупицу величия Третьего.Слышу насмешки, мол, что взять с лоха с того.
Даже не справится в ДОЗе станочником.
Переобует котяру блохастого,
Сядет на пони с кривым позвоночником.Среднему – мельница, в клеточку лопасти.
Старшему – дом и отца филантропия.
Младшему – два полушария глупости
И приключений на два полупопия.Кто с трюфелями мне выделит вазочку?
Трюфели съели, шампанское выдули.
Кот затоптал сапожищами сказочку,
Мне в нее визы французской не выдали.Слишком мала и весьма однопланова
Квота для третьего сына отцовского.
Если и вспомнят про детство Иваново,
То не мое, а Андрея Тарковского.
На всю Ивановскую
Поднять бы над Ивановскою гвалт
У полноводной речки темно-серой
В районе Володарского моста,
Где крест вознесся над моей карьерой,
Едва рожденной с чистого листа.
Так после заполнения реестров
Весьма ритмичным грохотом кувалд
Закончилось раскачиванье фалд
Оповещавших улицу оркестров.Я вовсе не рассчитывал на туш,
Но чтобы сразу скорбный марш Шопена
И беспросветный морок впереди…
(Карьера, говорят, второстепенна.
Скончалась, так уже не береди,
А шею напряги и поднатужь:
Хомут вакантный выделят савраске
И объяснят, что есть другие краски.
Не налегай на сажу или тушь.)Мост этим утром в пробке не застыл.
Упоминать не стану номер рейса,
Иначе суть – пустопорожний треп.
Я не добыл с вершины эдельвейса,
И у подножья злата не наскреб.
Лишь повстречался с ласковым вампиром.
Он клык вонзил и след его простыл…
Коричневея сталинским ампиром,
Ивановская тихо кажет тыл.
"Какая позитивная динамика…"
Какая позитивная динамика
В том, что стучало в ухо из динамика,
Звало меня: "Поспей чувак за нами-ка".
Но это сон. Пока вы спите, я
Скормлю заговоренные корения,
Утихомирю ваши ускорения,
Все расскажу вам о вреде курения
И небесспорной пользе пития.Что много негативной энергетики
В том, что с помоек слили в энергетики,
Сложили в шелестящие пакетики.
Я это вылью в яму или ров.
А молодого стриженого рэпера
Переключу на Малера и Вебера,
Мир живописным станет, словно темпера
Работы итальянских мастеров.
Акросонет
Абориген из града на болотах,
Навар снимая с драгоценных слов,
Естественно, писал о позолотах
Блескучих шпилей, пышных куполов.Он мог о пролетающих пилотах
Слова найти, воспеть сорвиголов.
Ершей словесных тьмы в студеных водах
Рек и каналов, щедрых на улов.Обжечь стихами всех детей Дедала
Епархия его не принуждала,
Увенчан ли, увечен ли герой,Но с вечною нехваткой капитала
Аэрофлотом, в птице из металла,
Сам улетал, покуда был настрой.
Акростих
Дарю, дорогие, вам целую дюжину строк.
Единой колонной взовьются они, как знамена.
В желаньях фриволен, но в строчках и рифмах я строг.
Абсурдно писать, что люблю я вас всех поименно:
Матрен, Изабелл, Ефросиний, Гертруд, Пелагей,
Полин, Серафим, Каролин, Беатрис и Наталий.
Амур намекнул, что не близок еще апогей,
Рабом ли очей стал, слугой ли пленительных талий,
Носителем слов, а обязан – носителем тел.
А должен успеть подбежать и в уме ее взвесить,
Сто десять примерно? Q-10 ей? Буду кудесить,
А жир растворится, чтоб чувственный мир загустел.
"Я по утрам, надев очки…"
По утрам, надев трусы…
А. Вознесенский
А мне летать охота.
Ю. Энтин
Red Bull окрыляя-я-я-ет.
Рекламный слоган
Я по утрам, надев очки,
Гляжу: весна настала,
Летать охота, девочки,
Преемницы Дедала.Я сторонюсь чужих невест,
Как римляне Нерона,
Но выявляет допинг-тест
Прилив тестостерона.Ходил бы прямо, как тура,
Но гонит кровь турбина,
И выявляют доктора
Подъем гемоглобина.Меня не слопал злобный тролль
Депрессии и сплина,
И выявляет фейс-контроль
Следы адреналина.