Все оставили берег. Сурикэ шел впереди; он внимательно осматривал деревья; обе женщины и граф шли скоро, насколько было возможно; однако же Сурикэ, казалось, беспокоился, некоторое движение, происходившее в лесу и которое было понятно охотнику, заставило его удвоить предосторожность.
Вдруг он остановился, поднял Марту на руки и сделал знак графу последовать со Светом Лесов его примеру, но она отказалась от предложенной ей помощи и бегом направилась за Сурикэ и графом.
Внезапно послышался в недалеком расстоянии ужасный воинственный крик, и почти в ту же минуту показались бежавшие сломя голову человек двадцать ирокезов в своих живописных военных костюмах.
Они вдруг остановились.
Набег не удался; Сурикэ засел в груде камней, то есть в развалинах выдающегося поста крепости, почти исчезнувшего, но все еще могущего, по крайней мере в течение часа, защитить тех, кто нуждался в убежище.
Краснокожие или, вернее сказать, партизаны, переодетые краснокожими, очутились под огнем форта, и две бомбы, попавшие в самую середину и положившие семь человек на месте, отрезвили нападавших, и они исчезли так же быстро, как и появились, хотя охотник и граф успели послать им вслед еще две пули.
Итак, зачинщики потеряли девять человек убитыми из-за того только, чтобы убедиться, что гарнизон форта Дюкен был настороже.
Немножко дорого!
- Идем! Теперь, по крайней мере, нам нечего бояться, - сказал Сурикэ.
Все пустились в путь. Крепость была не более как на расстоянии ружейного выстрела.
- Посмотрите, - проговорил Сурикэ, проходя мимо неприятельских трупов, - посмотрите, граф, это не краснокожие - это белые… англичане, они свирепее индейцев; они скальпируют не только мужчин, но даже женщин и детей; вот какую войну ведет с нами эта нация.
- Какой позор! - отвечал граф, отворачиваясь с отвращением.
- Г-н Лебо, - сказала в волнении Марта, - позволите ли вы мне поблагодарить вас.
- Я исполнил только свою обязанность, - отвечал молодой человек, - вам служить - уже само по себе награда.
- Не знаю почему, г-н Лебо, но, несмотря на все, что вы сделали для меня, не знаю почему, мне кажется… может быть, я ошибаюсь… - Она остановилась с шаловливой улыбкой.
- Не понимаю, - отвечал изумленным тоном молодой человек.
- Я хочу сказать, как мне кажется, вы чувствуете ко мне, как бы это выразиться, что-то вроде… нерасположения, да, именно, нерасположения.
- Я?
- Да, вы.
- О, мадемуазель! - вскричал печальным тоном молодой человек. - Можете ли вы это думать?
- Ведь обстоятельства подтверждают мое предположение.
- Этого быть не может; я только вас одну люблю и одною вами восхищаюсь; одно ваше слово, одно движение, один взгляд ваших нежных глаз - и я готов пожертвовать жизнью. О, мадемуазель, вы разбиваете мое сердце; как я осмелюсь теперь показаться вам на глаза?
- Я вас успокою, - отвечала Марта с прелестной улыбкой. - Теперь сознаюсь, что я ошиблась и раскаиваюсь; не говорите много, г-н Лебо, - прибавила она. - Вы говорите немного, но имеете дар в нескольких словах ясно поставить вопрос и ответить на него; впрочем, вы, может быть, вовсе не думаете того, что сказали мне.
- О, если бы я смел, то, может быть, мне удалось бы убедить вас, что я и вполовину не выразил того, что испытывал каждый раз, когда мне выпадало счастье видеть хоть на минуту вас.
- Ваши слова, г-н Лебо, ясны, и тот, кто вас не понимает, - умышленно притворяется; что же до меня - я вас вполне поняла. Сказать ли вам?
- Я с радостью вас слушаю.
- Я хотела сказать вам, что я обладаю хорошею памятью; я никогда не забываю, - продолжала она, ударяя на каждом слове, - да, я не забываю того, что раз мне сказано, что бы то ни было.
- Слишком много чести для меня!
- Теперь мы хорошо поняли друг друга, не правда ли? - спросила Марта.
- О, да.
- Итак, теперь вы не будете более избегать встречи со мною?
- Никогда. Я не знаю почему, но мне казалось, что вы презираете меня.
- Мне вас презирать? С какой стати?
- Не простой ли я только охотник?
- Но вы сами желаете быть им, и от вас зависит изменить свое положение.
- Все говорят мне так, это правда, но я счастлив таким, каким я есть; свободный как воздух, я принадлежу только себе. На что лучшее я могу надеяться? В особенности же теперь, когда я знаю, что вы не гнушаетесь мною, я вполне счастлив.
- Хорошо, г-н Лебо. Я также счастлива, узнав, что и я ошибалась.
- Клянусь вам еще раз в том, что вы заблуждались! Продолжая такой задушевный разговор, молодые люди не нашли дорогу слишком длинною, напротив, может быть, она даже показалась им слишком короткою.
Войдя в крепость, молодая девушка простилась с Шарлем, сказав ему только:
- Надеюсь, мы скоро увидимся.
Охотник почтительно поклонился и удалился, все более погружаясь в свои мысли.
Конечно, он был бы чрезвычайно удивлен, если бы кто-нибудь сказал ему, что он имел с молодою девушкою самое определенное объяснение в любви.
Это ему сердце говорило, и он с молодой девушкой дал ему свободу; сам же он не помнил даже слов, произнесенных им; прелестнее же всего было его отчаяние, что он не умел воспользоваться случаем, чтобы узнать чувства молодой девушки к себе.
Что касается Марты, такой наивной и чистой, то она любила и дала себе слово при первой же встрече с молот дым человеком заставить его объясниться в своих чувствах.
Это ей удалось; успех превзошел ее ожидания.
- Мне удалось заставить его признаться, что он любит меня; я это знала давно, но какой огонь, какое красноречие и глубина души! Он любит меня почти так же, как и я его; к несчастью, он через час все позабудет; что за странный характер; у него какое-то недоверие к самому себе, которое всегда удерживает его во всем, что бы он ни начинал, если только возле него нет человека, который его хорошо понимает и заботится, чтобы он был на своем месте.
Пока молодая девушка рассуждала так, граф Меренвиль, Шарль Лебо, Бесследный и Тареа собрались на совет под председательством начальника форта с целью принять необходимые меры, чтобы провести живыми и невредимыми пятерых женщин в Луизиану, где у графа в окрестностях Нового Орлеана, была прекрасная плантация.
Граф Меренвиль, обязанный возвратиться к своему посту в тот же день, оставил жену, дочь и Марту де Прэль на попечение Сурикэ. Свет Лесов находилась под покровительством гуронов.
- Что вы думаете предпринять, г-н Лебо? - спросил граф.
- Очень просто, граф, прежде всего, мне не нужно ни солдат, ни милиционеров.
- Ого! - отвечал Меренвиль. - Вот двойное исключение, которое мне кажется странным.
- Ничуть, граф, - отвечал, улыбаясь, охотник, - милиционеры и солдаты имеют неоспоримую цену, это так; но здесь, вместо того чтобы быть полезными, они только стали бы вредить нам.
- Не понимаю.
- Я сейчас объяснюсь, граф.
- Чем весьма меня обяжете.
- Дело не в том, чтобы вести войну здесь.
- В чем же? - спросил граф, нахмурив брови.
- Дело в том, - отвечал охотник, - что нам надо пройти громадное пространство, где на каждом шагу наши враги, так как все английское население против нас; мы должны избежать неприятностей встречи и пройти среди врагов так, чтобы они не видали, не слыхали нас и даже не подозревали о нашем присутствии; нам нужно действовать, как действуют индейцы, чтобы лучше обмануть тех, которые более всего заинтересованы в приобретении наших скальпов.
- Я вполне с вами соглашаюсь, г-н Лебо, - сказал Меренвиль. - С Бесследным и Тареа вы пройдете всюду.
- Мы постараемся, граф, и сделаем все возможное, но не ручаемся ни за что.
- Я уверен, - отвечал граф, - что на вас можно вполне положиться. Когда вы отправляетесь?
- Сегодня, в десять часов вечера.
- Отлично, у меня еще будет время проститься со своим семейством; доверяю вам, г-н Лебо, все, что у меня есть дорогого на свете; вот вам моя рука, и заранее, что бы там ни случилось, благодарю вас.
Граф и Лебо, обменявшись рукопожатием, расстались. Было пять часов вечера.
Граф оставил форт и выступил во главе многочисленного отряда, вызванного генералом Монкальмом.
Граф был печален и несколько бледен, сердце его сжималось.
Было ли то зловещее предчувствие? Это мы увидим впоследствии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
КАК ПУТЕШЕСТВОВАЛИ ПО КАНАДЕ
ВО ВРЕМЯ ВЛАДЫЧЕСТВА ФРАНЦУЗОВ
Около восьми часов вечера Мишель Белюмер вернулся в крепость.
Он только что произвел рекогносцировку с целью убедиться в том, что все проходы свободны.
Целых четыре часа он старательно обыскивал кусты и ничего не нашел, кроме прежних следов, которые шли от крепости; единственные свежие следы английских партизан направлялись точно так же от Канады к Виргинии.
В десять часов лесные охотники и индейские вожди собрались на великий совет.
Индейских начальников было пятеро: Тареа, старшина племени Бобров, Тигровая Кошка, Опоссум, Пекари и Черный Медведь. Четыре последних получили свое название во время войны; болтавшиеся на их поясах скальпы и бесчисленное количество волчьих хвостов, прикрепленных к мокасинам, подтверждали справедливость данных кличек; под начальством этих вождей было шестьдесят самых лучших избранных воинов; Сурикэ, Бесследный, Мишель Белюмер были здесь. Ожидали еще одного - Мрачного Взгляда, но он не приехал. Весь караван их состоял, кроме двух горничных, двух служителей, из семидесяти восьми краснокожих, охотников, дам и их прислуги.
Вожди медленно сошлись и сели вокруг огня, разведенного по приказанию Тареа.
Каждый занял место, смотря по званию и по положению в войске.
Пионеры, в числе которых было более чем половина индейцев, сели также у очага…
Сурикэ был общим голосом избран старшим вождем экспедиции.
Положение молодого человека было очень серьезно.
Он подвергался большой ответственности; но, как мы уже сказали, Шарль Лебо был воплощением самопожертвования.
Он не просил этой чести и на первое предложение взять на себя обязанности вождя положительно отказался, заявляя, что не обладает качествами, нужными для управления экспедицией.
Но граф Меренвиль и сам Монкальм так убедительно просили его, что он должен был согласиться и дать слово.
Дело шло о том, чтобы рискуя жизнью, помочь одному семейству, которое он не только глубоко уважал, но в котором принимал самое горячее участие.
Даже не принимая во внимание его личные чувства и интересы, он не имел права отказаться от должности вождя, что бы его ни ожидало.
Да, это было невозможно.
Он отлично понимал и, покорный голосу совести, принял предлагаемое.
Когда все вожди расселись вокруг огня, неизбежно разводимого при каждом заседании совета, один воин из племени гуронов, заменяя собой на этот раз гашесто, глашатая племени, взял калюмэ - громадную трубку мира, которая никогда не должна была касаться земли, и набил ее священным табаком, который курят только в самых важных случаях.
Зажженная трубка прежде всех была подана Тареа как старшине; он затянулся, выпустил дым на все четыре стороны и сделал знак воину, который тотчас же передал калюмэ начальнику экспедиции.
Сурикэ, затянувшись довольно сильно, передал ее своему соседу, и трубка, переходя из рук в руки, обошла три раза весь кружок.
Когда она дошла в четвертый раз до Тареа, он докурил ее до конца и высыпал пепел в огонь.
- Да благословит нас Бог Воконда, которому известны наши добрые намерения, - сказал вождь, - он знает, что на нашем сердце нет кожи, слова, исходящие из нашей груди, не вероломны, потому что наш язык чист и справедлив, мы хотим только добра. Воконда, видя все это, улыбается нам, потому что он так же безгранично добр, как могуществен; наш путь прямой, он будет нам покровительствовать; великий совет начался.
Тареа сел.
Воцарилось продолжительное молчание.
Каждый, казалось, размышлял о великих словах старшины, думал о трудностях и опасностях в предстоящей борьбе за осуществление предначертанной им цели.
Наконец Сурикэ встал, молча поклонился всему обществу и, чувствуя на себе с любовью и любопытством устремленные взгляды всего кружка, потому что его все знали и сильно любили, заговорил:
- Друзья мои и братья, - начал он, - вы знаете, зачем мы собрались на этот великий совет: дело идет о покровительстве и защите от всевозможных оскорблений семейства одного бледнолицего начальника, которого мы любим и глубоко уважаем; я считаю лишним восхвалять перед вами этого начальника, вы сами хорошо видите, как дружественно относился он ко всем, особенно к краснокожим; но это не относится к делу, вот в коротких словах вопрос нашего совета: мы приглашены конвоировать и сопровождать семейство бледнолицего вождя до плантации на берегу Миссисипи, до того большого каменного города, который французы назвали Новым Орлеаном. Как распределим мы наше путешествие и остановки? Поднимая вопрос о путешествии, мы должны задать вопрос о войне, который, естественно, для нас чрезвычайно важен. Говоря короче, как нам путешествовать? Отправимся ли мы одним караваном или же разделимся на несколько партий? Что лучше? Поедем ли мы водой или же сушей? Скажите выгоды и неудобства того и другого способа путешествия. Ехать ли нам день и ночь или же только ночь, а может быть, только день. Теперь - вопрос войны, который, по нашему мнению, самый серьезный: пойдем ли мы враждебно или дружественно? Как лучше или как приличнее для нас? Вот, братья вожди, вопросы, которые мой долг велит вам предложить и которые должны быть решены до нашего отъезда; вожди племени Бобров, я сказал все; хорошо ли я говорил, великие люди?
Сурикэ сел.
Глубокое молчание снова воцарилось в совете.
На этот раз оно было непродолжительно; предложенные вопросы были очень серьезны, всем хотелось говорить, только каждый боялся начать первым; наконец один молодой, но пользующийся громкой репутацией вождь встал и начал говорить.
Как только вождь заговорил, все спешили высказать свое мнение; Тареа встал после всех, он говорил долго, умно и осторожно, со всех сторон разбирая по очереди предложенные вопросы и давая каждому из них крайне умное решение. Когда все мнения были совершенно свободно высказаны, все замолчали. Речь Тареа имела большой успех; его доводы были убедительны или, по крайней мере, казались такими.
Один Сурикэ не высказывал своего мнения; когда дошла до него очередь, он говорил только о своем положении и средствах, необходимых для успеха предполагаемой экспедиции.
Тареа, окончив свою речь, сел. Сурикэ с улыбкой протянул ему трубку; это была великая милость с его стороны, которую ждали все присутствующие, что доказывал легкий шепот одобрения, пробежавший по всему кружку, разделявшему честь, оказанную охотником их вождю.
Сурикэ встал, продолжая улыбаться.
Подумав немного, он начал свою речь.
Он говорил долго, красноречиво, увлекая всех слушателей, жадно пожиравших его глазами и ловивших на лету каждое его слово.
Его речь была полным опровержением речи Тареа, он доказал им ясно, что все аргументы Тареа, великолепные в принципе, совсем не так хороши; закончив свою речь, он заявил, что все сказанное им было продолжением и подтверждением бесподобной речи старшины племени гуронов, что он соединил только в одно целое все гениальные аргументы вождя Тареа.
Сурикэ говорил, что река Прекрасная впадает в Миссисипи у Красной палки, плантации графа Меренвиля, следовательно, путешествие водой, как более быстрое, а главное не оставляющее никаких следов, что очень важно, имело все преимущества за собой.
Для этого будут приготовлены две пироги.
Одна большая, с багажом и четырьмя слугами отправится вперед для безопасности, чтобы осмотреть все кустарники и камыши, покрывающие берега реки.
За ней выйдет вторая пирога с дамами.
Сурикэ и Мишель Белюмер, с десятью избранными воинами под предводительством Пекари, будут охранять дам.
Эта вторая пирога должна постоянно держаться по крайней мере на 4 или 5 лье от первой.
Остальные же воины под начальством Бесследного и Тареа отправятся по берегу реки, чтобы наблюдать по крайней мере на расстоянии двух выстрелов, за безопасностью пирог, идя при этом так, чтобы видеть обе пироги разом; что касается англичан, которых они могли встретить на каждом шагу, то было решено избегать столкновения с ними насколько возможно, но, если будет необходимость, то вступать с ними в бой, стараясь не брать никого в плен во избежание дальнейших неприятностей.
Сурикэ смолк; все выражали ему горячее сочувствие. Тареа первый поздравил его с успехом блистательной речи; не было ни одного недовольного планом охотника.
Трубка опять пошла из рук в руки; когда ее выкурили, все встали и разошлись, чтобы приготовиться и в полночь уже отправиться в путь.
- Вождь, - сказал Сурикэ Тареа, уходя вместе с ним с совета. - Вождь, вы молоды еще, через несколько лет ваше красноречие достигнет своего полного развития, и вы будете величайшим и известнейшим вождем в нашем родном совете.
Вождь улыбнулся.
- Сурикэ добр, он что думает, то и говорит, его язык правдивый, он сам того не замечает; Тареа говорил слишком скоро, нетерпеливо, но не глупо. Сурикэ же - воплощенное красноречие, его слова метки и верны, это все понимают и все восхищаются им; вождь гуронов производит впечатление на глаз, Сурикэ - на ум и сердце; благодарю, Сурикэ, благодарю, бесконечно добрый, ты дал хороший урок своему другу, вождю Тареа, которым он непременно воспользуется.
И вождь горячо пожал протянутую руку молодого охотника; они расстались на несколько времени - час отъезда был близок.
Охотник взял на себя сообщить дамам о времени отъезда; для этого он должен был явиться в салон губернатора, у которого они были в обществе офицеров крепости.
Шарль Лебо убедительно просил дам не опаздывать, быть скромными, насколько возможно; багаж был уже готов, и солдаты взялись перенести его на одну из пирог, приготовленных предусмотрительным охотником.
В назначенный час Тареа и Бесследный вышли со своими воинами из крепости и скрылись в чаще девственных лесов, покрывавших берега Огио, Миссури и многих других речек и рек; в ту эпоху больше занимались междоусобными войнами, чем приведением в порядок своих владений; это продолжалось почти до войны за независимость, т. е. до тех пор, пока англичане и французы не были окончательно изгнаны из их дивных колоний третьим разбойником, которому, по всей вероятности, предстояла та же роковая участь.