– Защитник имеет вопрос к матери потерпевшей. Он спрашивает.
– Вы, кажется, вдова?
– Вдова.
– Богато живете?
– Чего богато? Чего спрашиваешь? Нашел богатство у бобылки!
– Покровские Кузнецовы побогаче вас будут?
– Известно, богаче. Кузнецовы хорошо живут?
– А Григорьевы?
– А Григорьевы и того лучше.
Елизавета Кудряшова.
– Знаете вы семью Ивановых?
– Знаю.
– Где работает мать и где дочь?
– На фабрике.
– В одном корпусе?
– Нет, в разных.
– А вы?
– Тоже на фабрике.
– В каком корпусе?
– С дочерью вместе.
– И на работу вместе ходите?
– Бывает, и вместе.
– Знаете вы Ольгу Петрову?
– Знаю.
– С детства?
– Да.
– Что она за девушка?
– Хорошая девушка.
Следующий вопрос обойти нельзя, потому что в противном случае он будет задан прокурором. Но ответ будет неудовлетворительный.
– Не было ли у вас с нею какого-нибудь разговора про Анну Иванову и Василия Григорьева?
– Никакого такого разговора у нас не было.
Ольга Петрова.
На тот же вопрос свидетельница со слов Елизаветы Кудряшовой повторяет слова Анны Ивановой: "Этот – не Васька, не уйдет".
– Не знаете ли, как относились старики Кузнецовы к сватовству Василия Григорьева?
– Говорили, отец не хотел отдавать Василисы.
– Как вы думаете, почему?
– Мы так думали, что он не одобрял Василия.
– Вообще не одобрял или за кого-нибудь особо?
– Да говорили, за Анну.
Возможно, что председатель или обвинитель укажут, что этот ответ нарушает 718 ст. у.у.с. Придется подчиниться и прекратить вопросы в этом направлении. Остаются два свидетеля доброй славы подсудимого. Одного из них защитник спросит между прочим, что за девушка Ольга Петрова, правдивая или нет. Ответ:
– Правдивая.
Посмотрим, что имеют в своем распоряжении стороны. Обвинение имеет прямые показания потерпевшей и ее матери, т.е. лиц, в высшей степени заинтересованных. Но так как обе женщины внушают доверие и две свидетельницы удостоверили нравственную безупречность девушки, то положение подсудимого нельзя признать безопасным.
На стороне защиты имеется: а) отрицание подсудимого, б) хорошие отзывы о нем; то и другое почти не имеет значения; в) показание Ольги Петровой. Это важнейшее обстоятельство во всем судебном следствии. Решение присяжных будет зависеть от того, поверят они ей или нет. Елизавета Кудряшова теперь утверждает, что не слыхала от Анны Ивановой роковых слов: "Не Васька, не уйдет". Ясно, что она друг Ивановых; следовательно, невероятно, чтобы эти слова были ее вымыслом. Поэтому, если она передала их Ольге Петровой, они действительно были сказаны Анной Ивановой. Этот вывод не имеет логической достоверности: но противоположное предположение – о вымысле со стороны Кудряшовой – не имеет никакой опоры в деле, и благодаря этому приведенный вывод представляется в оценке присяжных несомненным. Это, вероятно, не сознается ими с полной отчетливостью, но подразумевается с достоверностью. Итак, вопрос в том, кто сказал правду: Ольга Петрова или Елизавета Кудряшова? Мы должны предположить, что обвинитель не упустил спросить кого-нибудь из свидетелей о Кудряшовой, и про нее, как про Ольгу Петрову, было сказано, что она не способна солгать. При равенстве прочих условий, конечно, пришлось бы поверить ей, а не Ольге Петровой, потому что последняя слишком близка к подсудимому. Но тут защитник может привести несколько соображений, взятых им не из головы, а из дела, соображений, уже промелькнувших в мозгу одного или нескольких присяжных во время судебного следствия.
Василий Григорьев и Анна Иванова были знакомы, и он, вероятно, бывал у нее; он приезжал в деревню за некоторое время до предполагаемого преступления.
Отец Василисы Кузнецовой, человек строгих правил, почему-то был против брака ее с Григорьевым, несмотря на явные выгоды этого брака для Кузнецовых. Чем объяснить это странное обстоятельство?
Согласившись на брак, он, однако, не захотел присутствовать ни на девишнике, ни на свадьбе дочери. Чем объяснить это странное обстоятельство?
Жалоба на подсудимого не была заявлена потерпевшей немедленно после предполагаемого насилия над ней. Ее объяснение, что она доверяла его обещанию жениться на нее, конечно, правдоподобно; но не странно ли, что жалоба была подана ей на другой день после женитьбы Василия Григорьева, т.е. тотчас после того, как замужество с ним стало для нее невозможным. Как объяснить это странное обстоятельство?
5. Эти странные обстоятельства находят естественное объяснение в словах Анны Ивановой, передаваемых Ольгою Петровой: Васька ушел – пришлось ухватиться за Андрея. Отец Василисы Кузнецовой знал, что Василий Григорьев обольстил Анну Иванову; как человек твердых нравственных правил, он не мог примириться с браком дочери и не захотел освящать его своим присутствием.
Искусство, как видите, состоит в том, чтобы делать значительные выводы из незначительных обстоятельств.
К указанным соображениям, взятым из судебного следствия, защитник может присоединить еще одно, свое собственное: если бы Ольга Петрова лгала в своем показании, не проще ли было ей утверждать, что слова, приписываемые ей потерпевшей, были сказаны последней не Елизавете Кудряшовой, а самой свидетельнице? Если слова эти были вымышлены, свидетельница не могла рассчитывать, что расположенная к Ивановым Кудряшова подтвердит их. Напротив, относя их непосредственно к Анне Ивановой, Ольга Петрова придала бы им больше убедительности, ибо возражать против них пришлось бы не свидетельнице, а самой потерпевшей.
Предоставляю читателю сравнить шансы подсудимого при этих двух защитах. Чем объяснить разницу? Во-первых, тем, что второй защитник старательно и подробно расспросил подсудимого и благодаря этому узнал о многих обстоятельствах, не занесенных в протоколы следователя.
Во-вторых, тем, что он заранее знал ответ на каждый предложенный им вопрос.
В-третьих, тем, что он распределил весь допрос между свидетелями с таким расчетом, чтобы каждому пришлось отвечать на такие вопросы, на которые он мог отвечать без затруднения и без колебания, не видя, к чему клонится вопрос.
В-четвертых, тем, что по отношению к каждому свидетелю вопросы следовали в определенном порядке по тому же расчету.
Чтобы соблюсти все эти условия, конечно, надо было заблаговременно обдумать и составить список вопросов для каждого свидетеля.
Можно сказать, что мною преувеличены глупость первого и искусство второго защитника. Я этого не думаю, но спорить не стану. Мы знаем, что все дело вымышлено. Но сопоставление указывает, как велика постепенность между настоящей защитой и защитой, поддерживающей обвинение, а главное, поясняет, сколь многое зависит от характера и системы допроса.
3. ОБЫЧНЫЕ ОШИБКИ
Зайдите в суд, прислушайтесь к допросу свидетелей. Какая ремесленная работа! Спрашивающий придирается к каждому слову, накидывается на каждую обмолвку, поминутно вставляет собственные замечания, иногда делает произвольный, иногда явно неверный вывод, вызывающий протест со стороны самого свидетеля или председателя. В тоне спрашивающего звенит недоверие, насмешка, иногда прямое оскорбление. Надо иметь исключительное самообладание, чтобы выдержать это истязание. В большинстве случаев спрашивающему удается добиться какой-нибудь победы над добросовестным свидетелем, завоевать вершок земли. Но это вершок болота, а не твердая почва. Допрос свидетелей составляет самую важную часть процесса и самую трудную из обязанностей сторон. Начинающие адвокаты не подозревают, как много надо уменья, чтобы, с одной стороны, не повредить своей задаче, с другой, достигнуть всего, что при данных обстоятельствах возможно. Немногим доступно высшее мастерство в этом уменьи, ибо оно требует редких качеств ума и воли. Искусство это с давних пор процветало в Англии, и один из талантливых адвокатов прошлого столетия, Р. Гаррис, посвятил ему большую часть своей известной книги "Школа адвокатуры", переведенной и на русский язык. Каждому судебному деятелю следует со вниманием изучить эти незаменимые страницы; к ним я и отсылаю читателя, но не могу обойти здесь некоторых элементарных правил, без которых нельзя исполнить долг защитника сколько-нибудь удовлетворительно; в особенности считаю необходимым указать на обычные жестокие ошибки начинающих.
Прежде всего, когда вам представлен допрос, не заявляйте, что имеете ряд вопросов или "только один вопрос". Первый ответ свидетеля иногда покажет вам, что дальнейший допрос может только повредить подсудимому, и вам придется отказаться от возвещенного ряда; и наоборот, один ответ может столь же неожиданно вызвать необходимость многих вопросов. В обоих случаях вы окажетесь недальновидным.
С первых шагов следует приучить себя избегать ненужных вопросов. Не все это замечают, но опытные судьи знают, что более половины вопросов, задаваемых сторонами свидетелям в любом процессе, суть лишние вопросы. Это объясняется тем, что молодые товарищи прокурора и защитники не готовятся к допросу заблаговременно, а спрашивают по вдохновению минуты, да и это делают с большою небрежностью, не думая о том, нужен или не нужен вопрос, и не опасен ли он. В большинстве случаев праздные вопросы являются только потерей времени, но они часто приводят и к худшему. Приведу несколько примеров.
Пустословие безвредное. Околоточный надзиратель показывает: "Дворник сказал мне, что Никифоров был не крепко пьян, но здорово выпивши". Защитник спрашивает: "А дворник не пояснял вам более точно, что он разумеет под этими словами?" Свидетель показывает, что подсудимый залез в карман к женщине, стоявшей с ним рядом. Защитник спрашивает: "Почему вы думаете, что он лез ей в карман?" – "Потому что я видел". – "То есть как это вы видели?" – "Как видел? Собственными глазами видел".
Пустословие опасное. Крестьяне Платонов и Нестеров обвиняются в поджоге усадьбы односельчанина их Юдина; все по стройки усадьбы сгорели; в огне погибло несколько животных. Допрашивается местный сельский староста. Товарищ прокурора спрашивает:
– Скажите, с тех пор, как подсудимые были арестованы, у вас пожары прекратились?
– Да, пока пожаров не было.
Защитник спросил:
– Скажите, а до этого бывали пожары, кроме пожара у Юдина?
– Бывали; несколько раз бывали.
Старшина присяжных спросил:
– А это были случайные пожары или поджоги?
– Поджоги; так случайно не может гореть.
Далее свидетель показывает, что крестьяне составили приговор об удалении подсудимых из общества, но под ним подписались лишь десять или двенадцать человек, а остальные подписываться не стали. Защитник подхватил эти слова:
– Так что, этот приговор не имеет законной силы?
– Да, другие его не подписывали.
– А почему же они не подписывали его?
– А потому что подпишешь, так на завтрашний день у тебя ничего не будет; – свидетель берется за борт своей куртки. – Только это и останется.
Я назвал эти вопросы опасным пустословием. С точки зрения долга защиты их можно назвать не пустословием, а преступлением: вместо того чтобы поддерживать подсудимого, защитник топит его. Примите к сведению, читатель, что такие допросы повторяются в суде ежедневно.
Подсудимый обвиняется в краже из колониальной лавки; допрашивается приказчик. Защитник спрашивает:
– Что было найдено у подсудимого?
– Табак, колбаса, чай, окорок.
– Вы торгуете разными сортами чая?
– Да, разными.
– А кроме вашей, в Ямбурге есть другие лавки, где торгуют чаем, табаком, колбасой и ветчиной?
– Да, торгуют.
– Почему вы думаете, что это ваш товар?
– Потому что это такой самый, как у нас.
– Так что же? Почему вы утверждаете, что это ваша колбаса и окорок, а не чужие?
– А потому, что я очень хорошо узнал этот окорок; как он у нас накануне был обрезан, так он и был найден.
Перед уездными присяжными судится шайка конокрадов в одиннадцать человек. О настроении присяжных говорить нечего. Допрашивается бывший местный полицейский урядник; показание, естественно, губительное для подсудимых. Прокурор предлагает обычные вопросы.
– Гг. защитники?
Первый, второй, третий, четвертый отказываются от вопросов. Пятый спрашивает:
– Вы, кажется, сказали, что с тех пор, как участники шайки были арестованы, конокрадство в этой местности прекратилось?
– Да, это верно.
– Отчего же их раньше не арестовали?
– Да потому что не знали их. Когда узнали, тогда и переловили, а теперь и воровать некому.
Двое парней обвинялись в краже. Околоточный надзиратель окончил свое показание; прокурор не задает ему вопросов. Защитнику надо молчать; но он не знает этого и предлагает именно тот вопрос, который сознательно мог бы задать только враг подсудимых, вопрос, хуже которого нельзя придумать:
– Вы знаете подсудимых? Чем они занимаются?
– Как же не знать. Занимаются безработицей, пьянствуют, замечались в неблагонадежных поступках.
Кажется, это больше, чем нужно. Оказывается, мало. Защитник спрашивает:
– А вам приходилось когда-нибудь производить о них дознание?
– Как же не приходилось? Теперь в Кронштадте введено военное положение, так он нам в Ораниенбаум все свои помои выкидывает.
Подсудимый обвиняется в подстрекательстве к отравлению своего шурина. Отец отравленного дает безукоризненно беспристрастное показание. Один из защитников (присяжный поверенный) спрашивает:
– Не знаете ли вы, почему генерал Бутурлин не доверял своему зятю?
– Нет, не знаю. Он только сказал мне, что советовал своему покойному сыну не ходить с ним на охоту.
– Так что, это было бездоказательное заявление генерала Бутурлина?
– Я этого не знаю. У генерала могли быть основания, которых он мне не передавал.
– Во всяком случае, вам он этих оснований не сообщал?
– Нет, не сообщал.
Не ясно ли, что из всех этих вопросов и ответов присяжные запомнят только одно, действительно многозначительное обстоятельство: генерал Бутурлин считал, что ружье в руках его зятя могло быть опасным для его сына. Защитник продолжает:
– Вы раньше были уверены, что подсудимый не имел никако го отношения к отравлению вашего сына?
– Да, был уверен.
– А впоследствии вы составили себе другое мнение по этому поводу?
– Да.
– Скажите, пожалуйста, какие соображения заставили вас переменить ваше мнение?
Вот замечательный случай. Вместо того чтобы воспользоваться правом допроса для того, чтобы создать какие-нибудь выгоды для защиты, защитник требует, чтобы человек, у которого предательски убили сына, который сумел говорить об этом с благородной сдержанностью, с бесстрастием и тем приобрел уже безусловное доверие присяжных, от этого человека защитник требует обвинительной речи против подсудимого; не предлагает, а требует, ибо свидетель обязан ответить на его вопрос. Нужно ли прибавлять, что с первых же слов свидетеля ошибка делается очевидной, и защитник спешит задать свидетелю новый вопрос, чтобы отвлечь его внимание от предыдущего? Но ошибка уже принесла свои горькие плоды.
Нетрудно заметить, что в приведенных выше случаях свидетелям предлагались вопросы, без которых можно было обойтись. Несомненно также, что, если бы, прежде чем спрашивать, защитники взвешивали вероятные ответы, каждый из них сказал бы себе, что таких именно вопросов и надо избегать. Любой из них может склонить колеблющихся присяжных – конечно, в сторону обвинения. Остановитесь на этом, читатель. Вникните в опасность ошибки. Один неловкий вопрос может из защитника подсудимого сделать вас его врагом. Подумайте о своей нравственной ответственности и скажите себе, что в устах настоящого защитника не должно быть неудачных вопросов.
Вдумайтесь в слова Антония у Цицерона (De oratore, II, LXXIV). Saepe aliquis testis aut non laedit aut minus laedit, nisi laceseatur; orat reus; urguent advocati ut invehamur, ut male dicamus, denique ut interrogemus. Non moveor, non satisfacio, neque tamen ullam adsequor laudem. Homines enim imperiti facilius quod stulte dixeris, quam quod sapienter tacueris, laudare possunt. – Бывает, что показание свидетеля или совсем безвредно для меня, или по крайней мере не слишком опасно. Его и надо оставить в покое. Подсудимый и его друзья пристают ко мне, умоляют, требуют, чтобы я набросился на этого свидетеля, старался опорочить его в глазах судей, сбил его перекрестным допросом. Я молчу, как рыба. Меня бранят; я не удивляюсь: браниться умеет всякий, а чтобы оценить рассчетливое молчание, надо знать и понимать дело защиты.
"Странное впечатление осталось у меня от наших заседаний, – сказал мне один из присяжных заседателей на сессии в уездном городе. – Иногда кажется, что защитник стоит на месте прокурора, а обвинитель – на месте защитника".
Если эти слова свидетельствуют о беспристрастии товарища прокурора, то что говорят они об умении защитников?
Запомните, читатель.
4. ТАКТИКА ДОПРОСА
Чем значительнее известное обстоятельство, тем старательнее следует избегать прямого вопроса о нем. Это важнейшее, коренное правило. Возьмем пример. Свидетель показывает, что из окна своей избы видел, как подсудимый выстрелил в потерпевшего. Защитник спрашивает другого свидетеля:
– Известно ли вам, кто стрелял в потерпевшего?
– Нет, неизвестно:
– Как? Разве Иванов (предыдущий свидетель) не говорил вам об этом?
– Говорил.
– Что же именно?
– Говорил, что видел, как подсудимый выстрелил.
– Значит, вы знаете, кто стрелял?
– Нет, не знаю.
– Почему же?
– Потому что Иванов и сам не видал.
– Как не видал, когда он вам сам говорил, что видел?
– Видел. А как он видел?
Свидетелю не полагается допрашивать защитника, но подсудимый не проиграет от этого нарушения порядка. Председатель разъясняет свидетелю, что Иванов смотрел из своего окна. Защитник:
– Значит, Иванов видел?
– Нет, не видал. Как он видал, когда его окна на улицу, а подсудимый в переулке стоял?
Вот когда свидетель ответил на незаданный ему вопрос: мог ли Иванов видеть, кто выстрелил?
Предположим прямой вопрос.
– Скажите, свидетель, мог ли Иванов видеть, что подсудимый стрелял в потерпевшего?
– Нет, не мог.
– Почему?
– Потому что из его избы не видно в переулок, а подсудимый был в переулке.
При равенстве прочих условий второе показание может казаться подозрительным как заранее известное защитнику; первое будет казаться заранее ему неизвестным и вполне правдивым.