Этот сборник – итог Первого открытого чемпионата по литературе. Необычный литературный конкурс проходил на сайте газеты "Московский комсомолец" в рамках проекта "Сетература" в формате футбольного первенства Европы или мира: отборочный и групповой турниры, плей-офф. В состязании приняло участие более 500 авторов из ближнего и дальнего зарубежья.
Помимо двух победителей чемпионата, была названа "десятка" поэтов и прозаиков. Именно они составили две "десятки" сборника. В третью "десятку" вошли произведения членов жюри. А все вместе, участники и судьи, составили великолепную "десятку". В названии сборника нет никакого преувеличения. Прочитайте и убедитесь.
Содержание:
Великолепная десятка - Сборник современной прозы и поэзии 1
Предисловие 1
Поэзия 1
Светлана Ширанкова. Апокалипсис в картинках г. Москва, Россия 1
Евгений Орлов. Остаточные явления г. Рига, Латвия 2
Иван Белецкий. Флавий г. Краснодар, Россия 2
Александр Коковихин. Предчувствие полета г. Йошкар-Ола, Россия 2
Вероника Сенькина. Вдох и выдох г. Москва, Россия 3
Клавдия Смирягина-Дмитриева. И это всё о ней… г. Санкт-Петербург, Россия 3
Нора Никанорова. Осени г. Москва, Россия 3
Светлана Ос. Заведи себе врага г. Москва, Россия 4
Татьяна Архангельская. Нелинейное Нью Хэмпшир, США 4
Темур Варки. К.У.Э. г. Москва, Россия 4
Влад Васюхин. ***** г. Москва, Россия 5
Игорь Джерри Курас. Полоумный звездочёт г. Бостон, США 5
Наталья Малинина. Распахнутое время в сад г. Ярославль, Россия 6
Игорь Козин. Бабочка Россия 6
Маргарита Ротко. Фабрика света г. Киев, Украина 6
Татьяна Китаева. Пять ***** Московская область, Россия 7
Проза 7
Виталий Щигельский. Из жизни большого театра г. Санкт-Петербург, Россия 7
Наталья Анискова. Сайгон г. Новосибирск, Россия 9
Джон Маверик. Ночь непрощения г. Саарбрюккен, Германия 11
Зинаида Пурис Дантон г. Пенза, Россия 13
Илона Муравскене. Карлсоны г. Вильнюс, Литва 15
Константин Семенов. Атмосферный фронт г. Волгоград, Россия 17
Макс Акиньшин. Жизнь и смерть подполковника Коломытова г. Белгород, Россия 20
Ольга Донец. Два предмета, завернутые в холст г. Санкт-Петербург, Россия 22
Ольга Семенова. Моя страна – тарелка, или 30 лет назад г. Бологое, Россия 24
Анна Агнич. Ластик Бостон, США 25
Иван Зорин. Гамбургский счет г. Москва. Россия 28
Сергей Шаргунов. Последнее лето СССР 30
Сергей Удалин. Не больше пятнадцати минут г. Санкт-Петербург, Россия 31
Леонид Шустерман. Время господина О. г. Телль-Авив, Израиль 32
Нина Ротта. Я вернулась к вам, люди г. Новосибирск, Россия 35
Великолепная десятка
Сборник современной прозы и поэзии
Предисловие
Этот сборник – итог Первого открытого чемпионата по литературе. Необычный литературный конкурс. Чемпионат по литературе проходил на сайте газеты "Московский комсомолец" в формате футбольного первенства Европы или мира: отборочный и групповой турниры, плей-офф . В состязании приняло участие более 500 авторов. Конкурс в полной мере получился открытым. За исключением Грузии, Армении, Узбекистана и Таджикистана, остальные бывшие республики СССР были представлены в литературном соревновании. География дальнего зарубежья тоже выглядела весьма разнообразной. Это уже традиционно привычные авторы из США, Германии, Израиля, Канады, Австралии. Но есть страны, жители которых более редкие участники литературных конкурсов – Англия, Дания, Швейцария, Норвегия.
Помимо двух победителей чемпионата, была названа "десятка" поэтов и прозаиков. Именно они составили две "десятки" сборника. На любом конкурсе всегда возникает вопрос: "А судьи кто?" Не знаю, как у других, судьи нашего чемпионата в большинстве своем талантливые авторы. В третью "десятку" вошли произведения членов жюри. А все вместе, участники и судьи, составили великолепную "десятку". В названии сборника нет никакого преувеличения. Прочитайте и убедитесь.
Поэзия
Светлана Ширанкова. Апокалипсис в картинках г. Москва, Россия
У неё внутри звенят золотые гаечки…
У неё внутри звенят золотые гаечки, гомонят бубенчики, шепчутся шестерёнки.
К девяти утра в палату приходит нянечка, начинает мыть полы и менять пелёнки.
Из-за двери тянет хлоркой, тоской и плесенью; надо ждать, глотать лекарства, считать тик-таки.
А настанет вечер – спустится с неба лесенка, и по ней поскачут львы, козероги, раки.
Дили-динь-динь-дон – ступеньки поют под лапами, голубой телёнок тычется влажным носом…
А врачи кололи руки, светили лампами, подарили куклу (у куклы такие косы,
как у мамы), врали: мамочка стала ангелом и теперь живёт на самой пушистой тучке.
А она на всякий случай кивала – мало ли? – и смеялась: трудно, что ли, соврать получше?
В циферблате солнца зреют минуты-семечки. Бубенцы в груди лишились последних звуков.
Часовщик, кряхтя, встает со своей скамеечки, близоруко щурясь, тянется острой штукой,
улыбаясь, гладит стрелки – щекотно, весело… рядом с ним крылатый кто-то выводит гаммы…
Ей сегодня можно будет взбежать по лесенке и пройтись по тучкам: вдруг там и вправду мама?
Дом у дороги
Линия фронта пересекает город,
Каждые сутки переползая ближе.
Вечер привычной хваткой берёт за горло:
В "Дом у дороги" сходятся те, кто выжил.
Ночь, просыпаясь, тощую спину горбит
На черепичной крыше.
Дженни стоит за стойкой, звенят бокалы;
Нынче её коктейли излишне крепки.
Тридцать девятый день, как отца не стало.
Дженни всё время чудятся звуки скрипки,
Взгляд паренька напротив подсвечен алым
И неприятно цепкий.
Сквозь отдаленный грохот – взлетают "Стелсы" -
В бодром чужом похмелье не слышно фальши.
Из автомата – песенка Боба Уиллса:
"Губы такие сладкие…" – как там дальше?
Папа любил танцульки, пока не спился…
Дженни сегодня спляшет.
Падре Филиппе перебирает чётки:
Actus Fidei, Gloria, Pater noster [1] .
Блудные тени к окнам приникли чутко,
Запах земли и серы щекочет ноздри.
Парень напротив щурится из-под чёлки,
Тянет табачный воздух.
Было б хоть страшно, что ли… всего лишь тускло.
"Завтра" не будет, нет никакого риска.
Рушатся горы, реки меняют русла,
Море штурмует Бостон и Сан-Франциско.
Дженни прикончит пачку медовых мюслей
И полбутылки виски,
После запьет свой ужин остывшим чаем
Из разноцветной чашки с отбитым краем.
Море идёт к Техасу под вопли чаек.
Ангел напротив Дженни звенит ключами
От нежилого рая.
Баллада о проходящих мимо
Нарочито подробное и нарочито скучное описание обстоятельств героя: три комнатки, кухня, прихожая…
(с) Стругацкие
Она пережила своих детей,
супруга, двух любовников, трех кошек,
войну, пятнадцать лет очередей,
комплект белья в веселенький горошек,
которому, казалось, сносу нет
(трофейное, еще из Бранденбурга),
аппендицит – и пляшущий ланцет
в руках у в стельку пьяного хирурга
(а может, и не пьяного – как знать.
А шрам… ей-богу, шрам – такая малость),
железную в амурчиках кровать -
она в квартире в Киеве осталась,
когда пришлось уехать в Астану, -
на ней в последний день зачали Мишку;
до ужаса холодную весну,
барак, бронхит у младшего сынишки,
нелепой смерти призрачную пасть
(но бог отвел, заняв счастливый случай),
любовь, надежду, чувственную страсть,
святое материнское и сучье,
развод, потом попытку повторить -
удачную… почти… свекровь-мегеру,
и, если уж о боге говорить, -
неверие и истовую веру,
а после – равнодушное "никак"
бензиновым пятном по мутной луже,
когда в душе и в комнате бардак,
и новый день не лучше и не хуже
того, что был – вчера? позавчера?..
Пережила. Смогла. Перетерпела.
Крест-накрест пеленают вечера
изрядно поизношенное тело,
в котором лица копятся на дне -
любимые, знакомые, чужие,
настойчиво маня её вовне,
за грань, к нездешним долам и вершинам,
грозя обрушить хрупкое жильё.
Она чуть свет уходит прочь из дома -
на рынок, в магазин "Чулки – бельё",
к метро, на площадь возле гастронома -
и там стоит подолгу, просто так.
Ей мелочь иногда к ногам бросают,
разок хотели натравить собак…
А прошлое глядит её глазами
на яркое безумное "сейчас",
пытаясь ощутить, проникнуть, слиться,
поймать рисунок жестов или фраз,
да без толку. Останкинская спица
надёжно глушит радиоэфир.
Иди себе, не всматриваясь, мимо:
статистом в маске, вытертой до дыр,
участником безликой пантомимы,
но только не… Почувствовал укол?
Ещё не поздно – отвернись, не надо!..
Её рука поднимется легко -
прикрыться от назойливого взгляда,
но ты уже срываешься во тьму,
в бесчисленные сонмища людские,
собой пополнить местную тюрьму -
безводную и мёртвую пустыню.
Рванёшься, будто пленник из оков,
почуявший в металле призрак фальши,
прибавишь шаг, ещё – и был таков,
подальше от… неважно, но подальше.
Но часть тебя останется во мгле,
дрожа от жути, холода и смрада,
на небывалой выжженной земле
среди таких же проходивших рядом.
Евгений Орлов. Остаточные явления г. Рига, Латвия
1. Фиговая грусть
до свидания птица кoлибри
крибле крабле естественно бумс!
от меня уплывают карибы
и срывается в небо эльбрус
скарб волшебника: скатерть да шапка
сапоги да четыре стены…
до свидания рыбка и рябка
наши сказки уже сочтены
до свидания пик альтруистов
до свидания жизнь-ананас
судным днем дожидается пристав
крибле крабле естественно нас
смерть волшебника проще простого
загадал – и исчез в облаках
но сначала – волшебное слово
и ресницами взмах только взмах
2. Безлюбье
*
вот и ходишь по сну моему – незвана непрошена
на претензию мягко мне так говоришь: подсознание…
прошлой ночью влюбился в принцессу глазища горошинами
обошел со спины и увидел твое изваяние…
появляясь под утро хихикаешь сдавлено сдержано
над моим увлечением новым – парением в космосе
я и так гермошлем потерял провода перерезаны
потерял говоришь ты не шлем а наверное голову…
но однажды и сна оказалось тебе недостаточно
сорвалась с языка при невыясненных обстоятельствах…
так у господа сделан христос из явлений остаточных
одиночества гордого голого дикого страшного…
*
и хочется жить и колется смерть
и в окна с околицы пялятся раки -
им скоро краснеть и у каждого злака
в глазах очевидная тяга созреть…
безлюбье мое! не грызи не кори
за то что дряхлеешь со мной год от года -
я сам бы тебя придушил до зари!
но я и лягушку не в силах убить
а ты к сожалению тоже – природа!
*
все меньше зависти к целующимся парам
рассыпанным по парку как драже
я врал что никогда не стану старым…
уже
3. Я точно знаю время…
я точно знаю: время – не течет
ни под какой ни под лежачий камень
оно как чай заваренный в стакане
густеет наливается и ждет…
бывает…
бывает день набух как черный лист
и утонул – да будет он неладен!
бывает чист как будто свыше даден
поверхностен как молодой брассист
на глади…
ах
как уютно знать что ты – профан
в том сорте чая что тебе заварен
и добавлять заветных тридцать грамм
в любую гадость божьих чаеварен!
хмелеть…
хмелеть от грога легкого тянуть
тянуть по капле как состав по рельсам
и знать что вот – допрешь когда-нибудь…
да черт с ним с чаем! главное – согреться!
как трудно быть гурманом и томить
себя каким-то нудным ожиданьем
что вот-сейчас-наверно-может-быть
он настоится – поздно или рано…
но – нет
и счастья – нет! и не подписан счет -
то слишком ярок чай то вкус – насмарку…
я точно знаю: время – не течет
оно меняет пьющих…
и заварку.
Иван Белецкий. Флавий г. Краснодар, Россия
Flavius
Это не опыт, а школа смотреть вовне.
То есть не возраст, а медного стиля сила.
Дальше – густая слава и жизнь, в длине
чуть не достигшая Ноя с Мафусаилом.
Молод еще, он недавно решил свою,
названную в честь него самого задачу,
смысл которой – видеть, как раздают
шансы с виной и т.д. и т.п. в придачу.
И убеждает собственный плоский меч,
между позором и превосходной твердью
выбравший неоднозначность, дабы сберечь
что-то, звучащее громче уместной смерти.
Песок
Небо, должно быть, темнело, пока
он обдумывал варианты своей обиды,
предпосылки для светской мести,
сваренные вкрутую, вышедшие из стиля,
сваленные в одно замечания.
История скверная: история про умы,
видящие в пристрастиях почерк, а в счастье – шутку
и не туда попавшие. Что там обычно
говорят в таких случаях: хвост играет лисой?
Но не зима, и не замерзла прорубь -
слева приметы моря, справа земли приметы,
Сланцевая поверхность трескается под ногами;
хочется пить. Нечто вроде пустыни.
Двигаться лень. Духота. Вдали как будто верблюды,
но скорее мираж. Песок переносит песок
по песку. Становятся неразличимы
чувства: что с той любви, когда
песчаная фауна растаскивает по колодцам
море, и небо, и сложенные в преграды
кости ящеров? И что с этой скуки, если
жертвуешь связностью
ради дорожки к цели?
Достоверность – приятное свойство,
присущее некоторым людям и некоторым предметам.
Нет превращений, никаких тебе превращений,
только непостоянство. Одна забота – беречь
это непостоянство.
***
Как мастерам невидимых изменений
нам, вероятно, видно, что впереди.
Гордость растет, старательно временея
и превращаясь в нечто без перспектив.
Нам угрожает ветер. Ветер шумит поверху.
Ждут минералы. Копится похвала.
Ты представляешь сущее – опись веток
или прожилок, с фоном из барахла?
Страхи описаны нам постольку-поскольку.
Сходят с пустого места как, например,
и с человека. Необъяснимо долго.
Но остаются – в том числе и в уме.
То есть вцепиться в то, что еще осталось
и ученически скалиться, видя дым,
то, как себя рисуя, трясутся скалы
или чужую карту большой беды.
Александр Коковихин. Предчувствие полета г. Йошкар-Ола, Россия
Цыганка
Отвали от меня, цыганка!
А не то нагадаю сам.
Сколько медленных полустанков
протечёт по твоим усам…
Сколько кашля в елецкой "Приме"
насчитает казённый дом…
Все дороги туда. Не в Рим же.
Не очухаешься потом.
Будет брать тебя каждый прыщик
из конвойных и палачей.
А король твой червивый сыщет
хохотушку погорячей.
Твой сынок, твой угонщик ловкий,
в пьяной драке поймает нож…
Отвали от меня, чертовка!
Напророчу – не разгребёшь.
В диком субтропическом лесу
…В диком субтропическом лесу, неказист и несколько приземист,
обитал потомственный туземец с бельевой прищепкой на носу. Может,
племя вымерло давно или мать от родичей отбилась… Жил себе,
пожёвывая силос, и считал, что так заведено: утром просыпаться
от росы, выпав из дупла, невольно охать, рыбину насаживать на
ноготь – из ручья, не замочив трусы; прочитав по тёпленьким следам,
что опять забрёл с проблемой пищи незарегистрированный хищник,
сочинять бамбуковый капкан; раздувать от молнии костёр или греться
в ритуальном танце, на мигалки орбитальных станций, то есть к богу,
устремляя взор; вечером, прослушав какаду, думать, что его не
переспоришь…
…Крепко спит под пальмой новый сторож в старом ботаническом саду.
Предчувствие полёта
В старости
нет вопросов
к своей отчизне.
Скоро взлёт.
Ты – шарик.
Тебя надули.
(Если доктор
даст две недели жизни,
надо просить в июле)…
Нет, кроме смерти,
какой-то другой
свободы.
Можно всмотреться,
сделать ещё попытку
и разглядеть,
как в небо
с восторгом уходят
шарики-души
тех,
кто ослабил нитку…