Эпиграф к первой части "Мастера и Маргариты" открывает, по мнению К. Икрамова, причину деформации М. А. Булгаковым библейского сюжета: "Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо". Ведь упование на то, что зло наперекор своей природе может и будет вечно творить добро – это извращение, жажда подвергнуться насилию, считал К. Икрамов. "Нас чарует дьявольская путаница добра и зла в романе, она неотразима для каждого, кто смертельно устал от власти мелочной, ежеминутной, рассеянной в бюрократизме домовых книг и в подлости коммунальных соседей" (10, с. 5).
Камил Икрамов создавал свою статью в 1975–1981–1986 гг., но опубликовать ее смогла лишь его вдова О. Икрамова-Седельникова в 1993 г. Интересно, что критик впервые соотнес чувства Маргариты на балу у Воланда с гениальным финалом сна Татьяны Лариной. В 1994 г. М. О. Чудакова развила далее этот сюжет в статье "Евгений Онегин, Воланд и Мастер" (20, с. 5–10).
Дерек Дж. Ханнс пишет, что среди многих сложных вопросов в романе М. А. Булгакова нет более загадочного, чем истолкование образа Иешуа (19). Он видит в романе у Иешуа три роли. Первая роль – Иешуа отнюдь не библейский Иисус, даже само его имя является данью "древнееврейскому реализму иерусалимских глав". Вторая роль – Иешуа стремится стать библейским Иисусом. Третья роль Иешуа в "Мастере и Маргарите" состоит в отождествлении его с обещанным во Второзаконии пророком-мессией, ибо его предсказания рисуют будущее человечества. "Иешуа – булгаковское утверждение земного и небесного бытия Иисуса Христа, обещание вечной жизни для верующего и гарантия, что царство Божие придет однажды, будучи возвещенным для счастья всего человечества", – заключает Дерек Дж. Ханнс (19, с. 82, 90).
Мирон Петровский в статье "Мифологическое городоведение Михаила Булгакова" (14) выдвигает предположение о "киевской натуре" булгаковского Ершалаима. "Древний Ершалаим Булгаков писал с киевской натуры", замечает он и продолжает: "Как из-под новых строк палимпсеста проглядывают старые, в кривоватых, путанных улочках древнего города легко прочитывается Подол, а сияющий над Ершалаимом храм написан, несомненно, поверх Андреевской церкви… Так что в известном смысле можно сказать, что Михаил Булгаков, никогда не видавший Иерусалима, видел его непрерывно на протяжении всей своей киевской юности". Киевские ландшафты, история и топография города шли навстречу желанию видеть идеологизированный образ Киева-Иерусалима: в расположенном на холмах Киеве, как и в холмистом Иерусалиме, были Золотые ворота, пещеры, Нижний и Верхний город (14, с. 22, 23, 24).
Даже хорошо знакомую ему Москву Булгаков в "Мастере и Маргарите" описывал, по мнению М. Петровского, с "киевской натуры", а что касается Иерусалима, то тут критик ссылается на описания древнего города в трудах паломников из Киева, которые неоднократно сравнивали топографию этих двух городов. "Представление о сходстве двух городов Булгаков воспринял в качестве киевлянина из самой атмосферы городской культуры и разделял его со всеми киевлянами", – считает М. Петровский (14, с. 23).
А. Н. Барков напоминает, что у булгаковедов нет единого мнения относительно идейной нагрузки евангельских глав (2, с. 64). Критик убежден, что Булгаков создал пародию на искажение Евангелия в работе Л. Н. Толстого "Соединение и перевод четырех Евангелий". Булгаковский "роман в романе", по убеждению А. Н. Баркова, пародирует названное произведение Л. Н. Толстого, а булгаковский образ Иешуа "является пародией на тот образ Христа, который получился в результате работы великого романиста над евангельскими текстами" (2, с. 68).
Прообразом Левия Матвея выступает Лев Толстой, а образ Иешуа прямо связан с творческим наследием Толстого, поскольку повторяет сентенцию последнего – "люди добры", т. е. основу концепции непротивления злу насилием. Кроме пародирования при помощи образа Иешуа текстов Л. Н. Толстого, критик находит, что Га-Ноцри еще и является пародией на творческое наследие Максима Горького. Дело в том, что Христос и Антихрист у Горького часто меняются местами, считает А. Н. Барков, и именно эта ситуация описана в романе "Мастер и Маргарита", где Воланд творит добро, а всепрощенчество Иешуа приводит к глобальной трагедии (2, с. 72).
В статье "О концепции личности в романе "Мастер и Маргарита" М. В. Колтунова утверждает, что Иешуа у Булгакова – это "очищенный" образ Христа, т. е. проступающий, "как при реставрационном снятии позднейших изображений", и что булгаковский Христос – мессия, "несущий людям великую истину, которая каждому открывает путь к свободе" (13, с. 60).
Е. А. Яблоков в поисках мифопоэтического подтекста произведений Михаила Булгакова соотносит с образом Иешуа идею "света". "Однако положительное значение имеет здесь свет не солнечный, а лунный – отраженный свет вечного пути к Истине по голубой дороге". При этом в романе подчеркивается, замечает критик, что Иешуа "сторонится от солнца", "заслоняется от солнца", "видимо, потому, что солнце для него несет близкую гибель" (22, с. 111). "Луна у Булгакова – солнце мертвых, – писал за несколько лет до Е. А. Яблокова Игорь Золотусский. – Ее свет – свет тревоги, раздражающий свет, свет болезни… Свет луны – это свет обманов, свет игры света, который не может признать за истинный свет Булгаков" (9, с. 165).
Наиболее категоричным следует признать мнение об ершалаимских главах романа "Мастер и Маргарита" священника Михаила Ардова. В предуведомлении редакции журнала "Столица", где его статья была опубликована, сказано: "Сегодня, когда Булгаков в России напечатан многомиллионным тиражом, которым изданы сотни книг о нем и его заветном романе, когда ежегодно собираются булгаковские научные конференции, мы полагаем себя не только вправе, но обязанными опубликовать этот короткий, жесткий и прямодушный текст, смысл которого – гораздо шире заданной темы: любое кумиротворчество опасно не только для творца и предмета его возвышенной любви, но в целом для нравственной духовной атмосферы общества" (1, с. 55).
Священник Михаил Ардов пишет в своей статье "Прочтение романа" о большом разочаровании, которое постигло его после знакомства с "Мастером и Маргаритой". М. Ардов отвергает "всю ту богохульную часть вещи, где отвратительным образом искажаются евангельские события", ибо эти страницы "оскорбляют и унижают божественное достоинство Спасителя". Опровергая всех четырех евангелистов, пишет далее М. Ардов, сочинитель "романа в романе" выдвигает собственную версию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа. Поскольку "претенциозную эту прозу" наизусть знает сатана, а самому Иешуа это сочинение неизвестно, М. Ардов называет этот уровень романа "Мастер и Маргарита" "богословско-демонологическим" и даже – "кощунственной Понтиадой" (1, с. 55).
Здесь уместно вспомнить слова о. Александра Меня, который в свое время говорил, что роман "Мастер и Маргарита" имеет к Евангелию весьма отдаленное отношение, что это не трактовка и не интерпретация, а просто другое о другом.
Список литературы
1. Ардов М. Прочтение романа // Столица. – М., 1992. – № 42 (100). – С. 55–57.
2. Барков А. Н. Религиозно-философские аспекты романа "Мастер и Маргарита" // Возвращенные имена рус. лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 64–72.
3. Блажеев Е. Роман Булгакова как опыт русской бездны // Грани – Grani.-Frankfurt am Main, 1994. – Т. 49, № 174. – S. 109–125.
4. Боборыкин В. Михаил Булгаков. Книга для учащихся старших классов. – М., 1991. – 208 с.
5. Брикер Б. Наказание в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита": Типология мотива // Russ. lit. – Amsterdam, 1994. – Vol. 35. – N 1. – P. 1–38.
6. Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита" // Slavica Hierosolymitana. – Jerusalem, 1978. – Vol. 3. – P. 198–251.
7. Галинская И. Л. Рецепция творчества М. А. Булгакова в англоязычной критике // Михаил Булгаков: современные толкования. К 100-летию со дня рождения. 1891–1991. – М., 1991. – С. 184–209.
8. Зеркалов А. Иисус из Назарета и Иешуа Га-Ноцри // Наука и религия. – М., 1986. – № 9. – С. 47–52.
9. Золотусский И. Заметки о двух романах Булгакова // Лит. учеба. – М., 1991. – № 2. – С. 147–165.
10. Икрамов К. Трагедия затаенного стыда. К вопросу о трансформации источников // Независимая газета. – М., 1993. – 3 марта. – С. 5.
11. Йованович М. Евангелие от Матфея как литературный источник "Мастера и Маргариты" // Зб. за славистику. – Нови Сад, 1980. – № 8. – С. 109–123.
12. Клеберг Л. Роман Мастера и роман Булгакова // Slavica ludensia. – Lund, 1977. – P. 113–125.
13. Колтунова М. В. О концепции личности в романе "Мастер и Маргарита" // Возвращенные имена рус. лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 55–64.
14. Петровский М. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова. Театр. – М., 1991. – № 5. – С. 14–32.
15. Соколов Б. В. Роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита". – М., 1991. – 175 с.
16. Соколов Б. В. Михаил Булгаков: (100 лет со дня рождения). – М., 1991. – 64 с.
17. Соколов Б. Булгаковская Энциклопедия. – М., 1996. – 586 с.
18. Тан А. Москва в романе Булгакова // Декоративн. искусство. – М., 1987. – № 2 (37). – С. 22–29.
19. Ханнс Д. Дж. Роль Иешуа в романе "Мастер и Маргарита" // Возвращенные имена рус. лит. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара, 1994. – С. 74–90.
20. Чудакова М. О. Евгений Онегин, Воланд и Мастер // Там же, с. 5–10.
21. Эльбаум Г. Анализ иудейских глав "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова. – Анн Арбор, 1981. – 137 с.
22. Яблоков М. В. Мотивы прозы Михаила Булгакова. – М., 1997. – 198 с.
23. Яновская Л. Треугольник Воланда. К истории романа "Мастер и Маргарита". – Киев, 1992. – 189 с.
24. Beatie B. A., Powell Ph.W. Story and symbol: Notes toward a structural analysis of Bulgakov’s "The Master and Margarita" // Russ. lit. triquart. – Ann Arbor, 1978. – N 15. – P. 219–232.
25. Blake R. A bargain with the Devil // New York Times book rev. – N.Y., 1967. – Oct. 22. – P. 1, 71.
26. Bulgakov M. The Master and Margarita / Transl. by Ginsburg M. – N.Y., 1967. – VIII, 402 р.
27. Bulgakov M. The Master and Margarita / Transl. by Glenny M. – L., 1967. – (3), 445 p.
28. Pope R.W.F. Ambiguity and meaning in "The Master and Margarita": The role of Afranius // Slavic rev. – Stanford, 1977. – Vol. 36, N 1. – P. 1–24.
Этика, эстетика, поэтика, философия произведений М. А. Булгакова
Исследуя этико-философскую и мифопоэтическую концепцию человека и бытия в романе Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита", болгарский литературовед Николай Звезданов прежде всего рассматривает взаимоотношения Булгакова и Сталина, приведшие, по мнению автора книги, к реальным трагическим последствиям для писателя. В письме Правительству СССР, написанном 28 марта 1938 г., Булгаков "с завидной прямотой и смелостью" описал не только свою творческую судьбу, но и свою идейную позицию в литературе. Автор книги убежден, что по дерзости булгаковское письмо не имело аналогов в сталинскую эпоху (9, с. 13).
На протяжении всего творчества Булгаков писал одну книгу, считает Н. Звезданов, – "Книгу своей жизни" (9, с. 60). Но одновременно это и завершенная художественная картина мира. Что же касается запрещенной булгаковской пьесы "Батум", то это "искупительная жертва творца" (9, с. 61), а отнюдь не творческое поэтическое грехопадение, поскольку пьеса "показывает действительную силу системы" (9, с. 62).
Называя роман "Мастер и Маргарита" гениальным творением русского духа, Н. Звезданов утверждает, что роман этот вобрал огромную часть культурно-исторической, мифологической и философской памяти человечества. В нем "в странном сожительстве" соседствует античная мениппея, средневековая мистерия и модернистский гротеск. Христианское повествование разворачивается на фоне драматической современности, а фольклорно-демонологическая традиция подкрепляется древней масонской легендой о Великом Мастере (9, с. 64).
"Роман в романе" об Иешуа и Понтии Пилате и социально-сатирический рассказ о миссии Воланда в Москве представляют собой "гомогенный сплав", причем каждое из составляющих "тотально двоемерно", ибо в них слиты реальное и магическое, земное и трансцендентное, история и метаистория (9, с. 65). Солнце и Луна являются в романе космическими немыми свидетелями двух катастроф, одна из которых разразилась в древнем Ершалаиме, а другая – в современной писателю Москве.
В главе "Что есть истина?" Н. Звезданов показывает, что в романе об Иешуа и Пилате образы подсудимого и прокуратора предельно обобщены, являются носителями огромного духовного заряда. Поведение Иешуа Га-Ноцри свидетельствует о том, что у него отсутствует страх за свою жизнь. Сердце Иешуа богато любовью, любовь дает ему свободу. Такова тайна духовного величия Иешуа Га-Ноцри.
В романе "Мастер и Маргарита" Иешуа пребывает в двух ипостасях: как реальный образ земного человека, очутившегося в необычных житейских обстоятельствах, и как эманация трансцендентного образа богочеловека, как символ идеального вневременного бытия, соответствующий евангельскому сказанию (9, с. 82). Любовь, Свобода и Истина возвышаются для Иешуа над любыми обстоятельствами, над всякой властью и, следовательно, над всякой иерархией в человеческих отношениях. Однако главным героем романа "Мастер и Маргарита" является, по мнению Н. Звезданова, не Иешуа, а пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Образ Пилата – типичный пример такого состояния, когда в душе человека борются инерция привычки и неосознанная тяга к новому. Читатель романа становится свидетелем борьбы между долгом прокуратора и чувством человека в нем, между старой и новой истинами, между трагической судьбой и личной трагической виной, между старым моральным законом "око за око" и бесконечным милосердием и всепрощением. Жажда искупления, горесть и страдание – вот характеристики душевного мира Пилата после суда над Иешуа, считает Н. Звезданов.
"Роман в романе" построен как симфоническая поэма о душе человека, о величии и падении человеческого духа. При помощи М. А. Булгакова само время избрало Пилата главным героем трагедии. Ведь слово "несправедливость" было ключевым в сознании жителей страны, когда писатель создавал свой роман. В "Мастере и Маргарите" тема справедливости тесно переплелась с темами предательства и страха. И страх этот как бы нависает над Пилатом.
В булгаковском романе имеются две концепции человеческой судьбы, убежден Н. Звезданов: с точки зрения смерти (Берлиоз) и с точки зрения вечности (Воланд). Реальность и фантастика меняются местами, ибо московская действительность в романе является более фантастической, нежели любой вымысел. Московский мир оказывается во власти иллюзорного, мнимого, нереального. Картина социальной жизни нэпмановской Москвы подчеркнуто парадоксальна в романе, и это позволяет писателю наглядно показать подлинное лицо каждого из персонажей, воплощающего пошлость и порок, враждебного истине и добру. Москва в романе Булгакова – это мир без веры, мир псевдоистины, т. е. антихристианский антимир. И в Ершалаиме, и в Москве, показывает писатель, людям свойственно двоемыслие, двойная жизнь – явная и тайная. В сущности речь идет о двойной ценностной системе, двойной морали и о двойной отчетности за свои поступки, полагает Н. Звезданов.
Между миром Мастера и идеологическим кодом эпохи, в которой он существует, пролегает зияющая бездна. Мастер становится жертвой атеистического массового психоза, сломившего его душевные силы. Изначальная "вина" булгаковского героя состоит в том, что он талантлив.
Образ Воланда (как и образы Иешуа и Пилата) – это гениальное художественное открытие Булгакова, "его новое слово в мировой демонологической традиции" (9, с. 122). Воланд не подчинен случаю, его действия закономерны. Истиной для него является не убеждение, что все люди добры (как для Иешуа), а подчинение моральному закону, уверенность в том, что люди могут стать и добрыми, и умными. Ведь булгаковский Воланд умеет видеть в человеке не только зло, но и добро. Миссия Воланда и его свиты в Москве, считает Н. Звезданов, – срывание всех и всяческих масок. И именно благодаря этой миссии восстанавливается поруганная истина реальной жизни. Впрочем, Воланд не уничтожает зло, а только временно разоблачает его. После исчезновения Воланда московские жители (за небольшим исключением) продолжают жить по-старому. Миссия Воланда и его свиты в Москве, по глубокому убеждению Н. Звезданова, есть не что иное, как "гротескная редакция Страшного суда", о котором говорится в Откровении Святого Иоанна Богослова (9, с. 131).
Говоря о любви Мастера и Маргариты, Н. Звезданов склонен полагать, что это печальное повествование о великой любви написано воистину с шекспировской силой. В буквальном смысле слова, пишет он, "любовь между Мастером и Маргаритой бессмертна" (9, с. 135). Любой жест, любая мысль Маргариты оценивается по высшим морально-этическим критериям. Учитываются все виды и степени проявления честолюбия и самолюбия, возможности самопознания, умение творить добро, способность к самоотречению, доброжелательность. Ведь наивысшая ценность в мире, согласно нравственному критерию самого Булгакова, – это человеческое милосердие и сострадание. "Без них жизнь в мире нескончаемой трагедии была бы лишена смысла" (9, с. 144).
Для романа "Мастер и Маргарита" характерна уникальная композиция, возможно, самая сложная во всей мировой литературе, пишет Н. Звезданов. Трудно найти в литературе другой роман, в котором композиция в такой степени влияла бы на проблематику всего произведения в целом. Известно высказывание А. С. Пушкина о том, что само построение "Божественной комедии" Данте является доказательством гениальности ее создателя. В такой же степени, считает Н. Звезданов, данную оценку можно отнести и к роману "Мастер и Маргарита". Если говорить языком семиотики, то это "текст в тексте", которые объединяет история одного этико-философского учения и судьба его создателя Христа – Иешуа.
Такой композиционный прием – роман в романе, пьеса в пьесе, картина в картине – использовался в литературе и искусстве множество раз до Булгакова ("Гамлет", картина Веласкеса "Менины" и др.), так что в подобном подходе нет ничего нового. Новаторство же Булгакова состоит в том, что его "текст в тексте" получает авторитетное свидетельство надвременного героя Воланда, подтверждающего истинность описываемых событий, в результате чего создатель "текста в тексте" Мастер может вступить в непосредственный контакт с отделенной девятнадцатью веками от современности реальностью, чтобы самому решить судьбу Пилата, позволив ему перейти из царства Тьмы в царство Света (9, с. 157–159).
В представлении Булгакова мир есть текст, а творчество есть воспоминание о последнем. Мастер же выступает медиатором, посредником между древним текстом и современностью. Мастер актуализирует вечные законы Пратекста, представляющего собой парадигму для всех времен. Ценность этого Пратекста состоит в доказательстве учения, гибели и воскресения Иешуа Га-Ноцри. Герои романа "Мастер и Маргарита" делятся на тех, кто знает этот Пратекст, и тех, кто не помнит о нем или разрушает его. Так, в сцене спора между Воландом и Берлиозом писатель скрещивает две диаметрально противоположные точки зрения на бытие Пратекста.