Ваничка. Вы, должно быть, дедушка, в самом деле этакой больной, все только про болезнь говорите.
Дурнопечин. Не удивляйся, братец! Может быть, и сам будешь такой же хилой, как я…
Настасья Кириловна. Но что такое с вами, отец мой? Скажите на милость.
Дурнопечин (с горькой улыбкой). Что такое со мной? Видишь, ничего!
Настасья Кириловна. Да вы уж очень, дяденька, в отчаянье-то приходите. Если даже вы и дурно себя чувствуете, добрые дела по крайней мере старайтесь делать; это, дяденька, лучше всяких докторов помогает! Вот вы приехали сюда, не забудьте-ко ваших родных, которые вас истинно любят и уважают, так поверьте, что сейчас же все пройдет! (Переминаясь.) Вот бы я, дяденька, с пребольшой моей просьбицей к вам; знаете, я думаю, отец мой, наше состояние! семейство большое, а воспитывать нечем! Ваничку теперь, по несчастию, выключили из гимназии, за непонятие в науках. Надобно бы в службу определить, а одеть не на что!.. Вот нынче пальты все носят, а у него ничего нет! Не пожалуете ли ему, отец мой, вон это серое пальтишко?., У вас оно, я думаю, валяется, а он бы в нем по праздникам нащеголялся. Ваничка, друг мой, проси дедушку, что это ты какой застенчивый!
Ваничка (сконфузившись и улыбаясь). Дедушка!
Дурнопечин. Разве оно тебе нравится?
Ваничка. Нравится, дедушка!
Дурнопечин. Возьми!
Настасья Кириловна и Ваничка опять ловят у Дурнопечина руку, чтобы поцеловать ее.
(По-прежнему не давая руки с некоторой досадой.) Перестаньте!.. Что за глупости.
Настасья Кириловна (почти сквозь слезы) . Вы, дядюшка… вот бы… господи боже мой, и говорить-то не смею! Презентуйте ему, отец мой, еще шапочку… Стыдно сказать, а головы прикрыть нечем.
Дурнопечин. Какую это?
Настасья Кириловна. Да вон бобровую-то, дяденька! Она у вас уж и поистерта.
Дурнопечин (с явной уже досадой). Возьмите, пожалуй!
Настасья Кириловна (совсем плача). Один только бог может вас наградить, что не оставляете сирот, Ваничка, надень же все подарки-то и покажись дедушке.
Дурнопечин. Нет, после… Я после на него посмотрю. (Садится за стол и в каком-то отчаянии опускает голову на руки.)
Настасья Кириловна (всплескивая руками и как бы в сторону). Легче бы, кажется, глаза мои не видели этого человека. (Обращаясь к Дурнопечину и сильно убеждающим тоном.) Вы, дяденька, по крайней мере вспомните то, что есть старики, которые, что называется, доживают последние минуты, и те… ну, обыкновенно думают, как бы заблаговременно распорядиться, чтобы память их могли помянуть настоящим образом… Я вот только говорить вам не смею… Ну, да, впрочем, кого любишь, так говорить можно прямо: человек вы холостой, одинокий, – подумали ли вы, отец мой, о духовной… Этого дела всякому человеку никогда откладывать не следует.
Дурнопечин (с горькой улыбкой). Так, по-твоему, мне пора уж подумать и о духовной?
Настасья Кириловна. Я, дяденька, не к этому говорю. Конечно, вам не последний еще пришел конец; но ведь, отец мой, этакое важное дело надобно делать, ах! в каком здравом рассудке.
Дурнопечин. В здравом рассудке! Да, конечно!.. А у меня уж скоро совсем его не будет… Спасибо, хоть правду говоришь.
Настасья Кириловна. Всегда, дяденька, говорю правду, такой уж глупой характер… Вот хотя бы и про себя – не могу перед вами скрыть: бедность, дяденька, совсем меня погубила – Алексей Яковлич ничего не дает мне на семейство: чайку, дяденька, по три месяца в глаза не видим, только в гостях где-нибудь и полакомимся, а дома, не поверите, все сидим на простых щах… Не осчастливите ли, благодетель мой, не пожалуете ли чего-нибудь по дарственной или хоть по духовной!.. Человек вы холостой. У вас все прахом пройдет… Ваничка! Что это ты сидишь – умоляй дедушку благодетельствовать тебя!
Ваничка встает.
Дурнопечин (махая им рукой). Ну, хорошо… ладно… я сделаю, только ступайте, уйдите туда, в гостиную.
Настасья Кириловна (струсив). Дядюшка! Да вы не осердились ли?
Дурнопечин. Нет, уйдите только поскорее.
Ваничка. Пойдемте, маменька! Дедушка, может, соснуть хочет!
Настасья Кириловна (робко). Пойдем!
Явление VII
Дурнопечин (протягиваясь на диване, на котором сидел). Все кончено теперь! Все это видят и знают; а я, глупец, думал еще жить, думал жениться, послужил бы даже, а вот теперь женись и служи, особенно при таком сердцебиении. (Хватая себя за бок.) Пожалуй, и сейчас лопнет артерия. (Кричит с испугом.) Никита! Никита!.. Где ты, злодей этакой!.. Поди сюда.
С противоположных сторон вбегают Никита и Настасья Кириловна с Ваничкой.
(Продолжая кричать.) Доктора мне и священника!.. Умираю!.. Умираю!
Никита (немного уже и испуганный). Ах ты, царь небесный, что это за барин такой! (Обращаясь к Настасье Кириловне и Ваничке.) Поглядите за ним маненичко, а я побегу. (Поспешно уходит.) Настасья Кириловна и Ваничка приближаются к Дурнопечину.
Дурнопечин (все более и более ослабевающим голосом). Умираю… умираю! Боже, очисти грехи мои и помилуй меня!.. (Затем бормочет какие-то совсем несвязные слова и наконец закрывает совсем глаза.)
Настасья Кириловиа и Ваничка смотрят на него с испугом.
Занавес падает.
Действие второе
Зала в доме Канорич.
Явление I
Надежда Ивановна выходит, задумавшись. Михайло Иваныч идет за ней молодцом и курит.
Михайло Иваныч. Ну так как же?.. У вас с ним и того!
Надежда Ивановна (в раздумье). Да!
Михайло Иваныч. Экая ракалия – скажите пожалуйста! Нет, барин, шалишь… Не на того напал. Михайло Иванов сам из обожженных кирпичей… Ух, как я этих-то господ умею учить!.. Как, например, их мошеннические физиономии умею встряхивать! чудо! Без бани жарко у меня будет.
Надежда Ивановна. Не кляни его, Мишель: он не виноват!
Михайло Иваныч. Прах его побери: виноват он тут или нет! Я не приказная строка, вины разбирать; а по-нашему, если он благородный человек, так фокусы выкидывать нечего, а поступай начистоту.
Надежда Ивановна. Он любил меня! Ах, если б ты только знал, как он любил меня… Если бы ты видел, сколько прекрасной души в этом человеке!
Михайло Иваныч. Ну, а теперь что же? Теперь-то куда душа у него девалась? На Нижегородскую, что ли, прекрасная душа его уехала?
Надежда Ивановна. Теперь он совсем переменился: его узнать нельзя.
Михайло Иваныч. Эге, любезнейшая! В том-то и штука, как он смел перемениться! Знаем мы эти дела: шамшурку где-нибудь завел, так и тянет в другую сторону. Врет, мой милый, отобьем! Слава богу, у Михаила Иванова никто еще от рук не отбивался: так пугну, что портрет мой спишет да каждый день и будет ему кланяться, чтобы помиловал. Ох, какой ведь я крутой человек на этих господ: трудно, больно трудно со мной справляться! У Михаилы Иванова вот какой характер: как где увидит он этого щелкопера, так руки и чешутся, чтобы дать барину урок, да такой урок, чтобы до новых веников не забыл. Эх, сестренка! не знаешь ты своего братишку, – огневой я человек!
Надежда Ивановна. Мишель, у меня к тебе одна просьба: не брани его так, не проклинай и прости… Ты посмотри на него, как он грустен и печален.
Михайло Иваныч. Ах вы, бабы! Вам бы все сентиментальничать, а дела вы настоящего не понимаете. Ты в него влюбилась, да и замуж тебе хочется, ну, так и женись, каналья, когда случай есть.
Надежда Ивановна. Но если он, братец, любит другую, если он изменил мне в своих чувствах?
Михайло Иваныч. Тю-тю-тю! Изменил в чувствах, любит другую! Скажите пожалуйста, какие сентиментальности! Мало чего нет, да на деле выходит, чтобы женился, так и женись.
Надежда Ивановна. Не будь так жесток, Мишель! Но только сходи к нему ж расскажи ему будто так историю, что одного человека любила одна девушка и в продолжение десяти лет только об нем и думала.
Михайло Иваныч. То есть это ты об нем десять лет думала? А курчавый капитан – это какого сорта птица, а?
Надежда Ивановна (покраснев). Это была, братец, ошибка, заблуждение.
Михаиле Иваныч. Скажите пожалуйста, этот господин вот – ошибка, курчавый капитан – заблуждение. Ну, а исправнический учитель тоже заблуждение?
Надежда Ивановна. Ах нет, братец, тут была совершенная клевета! Мы были только дружны и больше ничего. Но оставим это… Ты скажи ему, что эта девушка, может быть, в гроб сойдет от любви к нему, и замечай, что в это время с ним будет: побледнеет ли он, встревожится ли? А после все мне и расскажешь.
Михайло Иваныч. Нет, я совсем буду не так с ним говорить и стану наблюдать его совершенно другим манером. – Я приду, поклонюсь, конечно, и следующую к нему речь поведу: "Не угодно ли вам, скажу, милостивый государь, видеть этот кулак, то есть мой кулак! В нем, я вам доложу, ровно десять фунтов; теперь, изволите видеть, он для вас совершенно безвреден и таковым же останется и на будущее время в таком только случае, когда вы женитесь на такой-то девице – и наименую, конечно, тебя; но если же нет! Если не так!., то извините меня: эти десять фунтов принуждены будут пересчитать ваши ребра и добраться, может быть, еще кой до чего… и до физиономии". Тут уж я и буду наблюдать: побледнеет он или нет. Струсит, – наша взяла, заартачится, – десять фунтов в ход пустим!
Надежда Ивановна (взяв стремительно брата за руку). О, бога ради, брат, что ты говоришь… заклинаю тебя нашею любовью: не делай этого, не убивай его, не обагряй своих рук в его крови!
Михайло Иваныч. Ох вы, женщины: слабый вы сосуд!.. Но, впрочем, изволь… для тебя на первый раз колотить не стану, а покуда словесно ему объясню дело, но только, знаешь, попонятнее, повразумительнее.
Надежда Ивановна. И грубо не говори с ним, братец, а скажи ему, как я тебе говорила. Если же он будет показывать, что не понял, так отдай ему вот это письмо, и тут уж смотри – глаз с него не спускай. Он должен очень сконфузиться: тут я ему напоминаю ужасную вещь.
Михайло Иваныч. Какую же это ужасную вещь? Поцелуй, что ли, во мраке ночи?
Надежда Ивановна. Нет, что поцелуй!.. Мы расстались тогда с ним. Он уехал надолго служить в Петербург, конечно, оба плакали: я заставила его поклясться мне… и подарила ему локон моих волос.
Михайло Иваныч. Вот какая у вас ужасная вещь… ну, а он что же?..
Надежда Ивановна. И он мне своих отрезал. (Со вздохом.) Они тут в письме. Я их возвращаю ему и прошу, чтобы и он мне мои прислал, если не любит меня.
Михайло Иваныч. Фу-ты, канальство, какие конфектности! Волосы друг другу дарили. Ах вы, чувствительные души, разиньте рот, развесьте уши!
Надежда Ивановна. Не смейся, Мишель, это ужасно! Поди поговори с ним, как я тебя просила. (Хочет уйти, но на полдороге останавливается.) Брат, ты не убьешь его? Не заставь меня, мой друг, раскаиваться в моей откровенности!
Михайло Иваныч (рисуясь). А разве тебе жалко будет, как я убью его – а?
Надежда Ивановна. Да, мой друг, я до сих пор еще люблю его!
Михайло Иваныч. Хорошо… там видно будет.
Надежда Ивановна. Прощай, мой друг! Не проклинай его и прости меня! (Уходит.).
Явление II
Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка – скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну – и сробел, а этот ничего – михрютка – справимся!.. С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, забубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно показать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.
Явление III
Тот же и Ваничка.
Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с?
Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с?
Ваничка. Надежда Ивановна где-с?
Михайло Иваныч. А зачем она вам?
Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.
Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?
Ваничка. Настасья Кириловна!
Михайло Иваныч. Хорошо, скажу…
Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?
Михайло Иваныч. Она там, у себя… Разве вам нужно ее видеть?
Ваничка. Да-с, нужно.
Михайло Иваныч. Посидите тут… она придет.
Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.
Вы служите, что ли, где-нибудь?
Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпустить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.
Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы боитесь вашей маменьки? Сечет она вас?
Ваничка (улыбаясь). Нет-с… как возможно-с! Я не дамся, да меня никто и не повалит: у нас папенька только строг, а маменька ничего, добрая-с.
Михайло Иваныч (показывая головой на ноги Ваничке). Что это какие узенькие на вас брюки, точно дудочки? Кто это вам шил?
Ваничка. Дяденьки Никандра Семеныча портной – он хороший: в Петербурге учился!
Михайло Иваныч. Скверно же в Петербурге учат… Который вам год?
Ваничка. Двадцать второй.
Михайло Иваныч. Только еще… А давно вы бреетесь?
Ваничка. Уж два года-с. Усы так у меня еще на пятнадцатом году выросли; я их все палил да перочинным ножичком подбривал… Какие вы славные кольца пускаете.
Михайло Иваныч. А что?
Ваничка. Да так-с: хорошо. Я никак не могу выучиться… Вы умеете папиросы руками делать?
Михайло Иваныч. Нет, я не курю папирос – бабье кушанье! Я к трубке привык.
Ваничка. Ава охотой вы ходите?
Михайло Иваныч. Прежде ходил… А вы разве охотник?
Ваничка. Я нынче все лето ходил-с; мне дяденька Никандра Семеныч щенка легавого подарил трех месяцев; я его хочу сам учить, чтобы стойку знал; а то вон у нас дворовая Лапка только за белками ходит, а стойки ничего не знает – все спугивает-с!
Михайло Иваныч. Вы хорошо стреляете?
Ваничка. Не знаю; кажется, хорошо-с! Этта вот зайца так важно поддел; гоны четверы был от меня, так и срезал: все четыре лапки отшиб! Дичи нынче около нас очень мало стало-с! Полушубинские ребята всю перевели: им барин каждый месяц по фунту пороху выдает, чтобы только стреляли, даже в наше болото заходят: всех уток, подлецы, расшугали, – теперь ни одной нет!
Михайло Иваныч. Ну, а этак за женщинами вы тоже охотитесь – а?
Ваничка. Нет-с. За ними зачем охотиться?
Михайло Иваныч. А что же?
Ваничка (улыбаясь). Да так-с: они не утки!
Михайло Иваныч. Экая важность, что не утки. Но, может быть, они сами за вами охотятся?
Ваничка. Да-с, может быть, всяко случается… Сами-то вы охотитесь ли?
Михайло Иваныч. За женщинами? Грешный человек… любитель и мастер этого дела; только бы заметил где-нибудь, уж не уйдет.
Ваничка (смеясь). Я тоже-с!..
Михайло Иваныч. То есть, как этак: ловки тоже?
Ваничка (совсем уж смеясь). Да-с!.. Только у нас папенька очень этого не любит: что немного где заметит, тут же и приколотит!
Явление IV
Те же и Надежда Ивановна.
Надежда Ивановна (входя). Ах, Ваничка, давно ли ты здесь?
Ваничка (встает, кланяется и, сконфузясь, говорит). Маменька приказала вам кланяться и велела сказать, что вечером придет чай пить.
Надежда Ивановна. Я буду дома… (Обращаясь к брату.) Ты скоро пойдешь, Мишель?
Михайло Иваныч. Сию минуту-с! (Протягивая ей руку.) Оставляю тебя в приятном, но опасном обществе! Этот молодой человек сам мне признался, что он величайший стрелок на женщин, и потому я как брат советую тебе опасаться…
Ваничка (сконфузясь). Нет-с… А вы разве братец их?
Михайло Иваныч. Есть немного… с левого бока… Да хранит вас аллах! (Уходит.)
Явление V
Ваничка и Надежда Ивановна.
Несколько минут молчания, в продолжение которого Надежда Ивановна сидит задумавшись; а Ваничке очень хочется с ней заговорить, но он не находится.
Надежда Ивановна. Давно ты здесь, Ваничка?
Ваничка. Сегодня утром приехали-с!.. Я все просил маменьку, чтобы она сюда ехала.
Надежда Ивановна (смотря на Ваничку с некоторым лукавством). Зачем же тебе хотелось сюда?
Ваничка. Мне к вам хотелось.
Надежда Ивановна. Зачем ко мне?
Ваничка (конфузясь). Так-с, хотелось…
Надежда Ивановна. А остановились вы где?
Ваничка. У дедушки, у Николая Михайлыча.
Надежда Ивановна (стремительно). У Николая Михайлыча, у Дурнопечина?
Ваничка. Да-с!
Надежда Ивановна. Ах, я непременно в таком случае буду у Настасьи Кириловны! Скажите, что он постарел, обрюзг, поседел?