Понятно, что, поскольку Горький и Андреева, жизнь которых была тесно связана с Художественным театром, определились в качестве прототипов Мастера и Маргариты, то речь в романе идет, скорее всего, именно об этом театре. В пользу такой версии может свидетельствовать и то обстоятельство, что, познакомившись в неназванном переулке на Тверской, Мастер и Маргарита скоро оказались у Кремля, в Александровском саду. Ближайший к этому месту переулок на Тверской – Камергерский, на котором расположен МХАТ.
В качестве еще одного связующего звена с МХАТ, теперь уже в сфере творческой деятельности Булгакова, можно рассматривать и неоконченный "Театральный роман", создававшийся сразу после разрыва писателя с театром осенью 1936 года, где этот театр показан практически без зашифровки. Поскольку одновременно с этим осуществлялась работа и над пятой редакцией романа "Мастер и Маргарита", то не исключено, что в занимающем в нем столь значительное место "театральном пласте" также выведены реальные личности в ракурсах, в которых в условиях 1937 года и в более узких сюжетных рамках более "открытого" "Театрального романа" их показать было просто невозможно.
Предвижу возмущенные возражения, что-де нельзя сравнивать флагман и гордость отечественной культуры с каким-то балаганом, в виде которого предстает перед читателем Варьете в описании Булгакова. Но как к своему "флагману" относились его собственные корифеи, свидетельствует выдержка из письма художника К. А. Сомова к А. А. Михайловой от 21 марта 1910 года: "Третьего дня я был приглашен в ночное кабаре "Летучую мышь" – в подвале. Этот кабачок основан артистами Художественного театра. Маленькое помещение с маленькой сценкой. Начало в 12 ч. ночи <…> Программа так себе: комические танцы, пародия на Дункан и на Ландовску <…> Кинематограф из жизни Художественного театра. Много знакомых и знаменитостей Москвы <…> Книппер, Москвин, Качалов, Гордон Крэг <…> Заведение уютное, но скучноватое и слишком, или, лучше сказать, совсем добродетельное, ни капли эротизма ни на сцене, ни в кабачке".
Этот же кабачок, открытый 29 февраля 1908 года, описан в яркой и очень содержательной статье Н. Думовой:
"Для часов досуга и отдыха, для взаимного увеселения и забавы артистов Художественного театра… сняли и приспособили… подвал в доме Перцова в Курсовом переулке напротив храма Христа-Спасителя.
Станиславский в роли фокусника демонстрировал чудеса белой и черной магии: на глазах у публики снимал "с любого желающего" сорочку, не расстегивая ни жилета, ни пиджака. Книппер покоряла зрителей вызывающе-дерзким шармом парижской шансонетной "этуали". Выходил на сцену Москвин, загримированный под "балаганное чудо" – знаменитую в те годы женщину с бородой Юлию Пастрану…
Гвоздем программы был "цирковой балаган". Изображая сеанс модной тогда борьбы, навстречу друг другу выбегали Качалов – грациозный, щупленький французик в трогательных дамских панталонах и актер МХТ В. Ф. Грибунин – дюжий ямщик в рубахе, с засученными портами… Оба то и дело норовили сплутовать, но их плутни выдавал по глупости слуга при балагане – И. М. Москвин, старательный дурак вроде рыжего в цирке, который то подымал, то опускал занавес, при этом всегда не вовремя.
Сенсацию произвел и хитроумный технический трюк. В середине вмонтированного в пол сцены вращающегося круга укреплена и движется вместе с ним, будто резво скачет, деревянная лошадь. Слуги в униформе, стоя по краям на неподвижном полу, держат обтянутые бумагой обручи, которые лихо прорывает танцующая на спине лошади "юная наездница" в короткой пышной юбочке – почтенный и респектабельный артист МХТ Г. С. Бурджалов.
И еще один "конный" номер. "Униформисты" в красных ливреях выстроились шпалерами, музыка играла торжественный марш. На сцену вышел Станиславский в цилиндре набекрень, с огромным наклеенным носом и широкой бородой. Картинно раскланявшись с публикой, он эффектно щелкнул бичом над головой (этому искусству Константин Сергеевич учился всю предыдущую неделю в свободное от спектаклей время), и на сцену, хрипя и кося горящим глазом, вылетал дрессированный жеребец – А. Л. Вишневский.
Под конец вся труппа во главе с Книппер, Качаловым, Москвиным, Лужским, Грибуниным "выехала" на сцену на игрушечных лошадках, отплясывая веселую кадриль".
Но самое интересное то, что в кабаре был превращен не только зал в доме Перцова, но и зрительный зал самого Художественного театра в Камергерском переулке. Вот что писал, например, К. А. Сомов А. А. Михайловой 9 марта 1910 года:
"Вчера вернулся с "капустника" в 5 ч. утра, вечер начался около 10 часов. Было всего очень много милого и смешного. Сначала первый акт "Прекрасной Елены" с Книппер в роли Елены, со множеством вставок и острот местного театрального, их собственного характера. Этот акт прошел так себе. Потом было отделение дивертисмента: танец апаш, пение русской песни Плевицкой <…> Балет в одном действии, соч. Коли Званцева, нечто вроде Вампуки, с идиотским сюжетом, музыка связана из самого неожиданного: упражнение из Kehlfertigkeit [для беглости голоса] переходит в увертюру "Тангейзера", чтобы тотчас измениться в танец Цыбульки и т. п.
Переодетые в юбки толстые актеры в танцовщиц, например Грибунин, глупые па и прыжки. Пушка, из которой стреляют засунутым в нее актером со сцены в галерею, очень забавный трюк с бесконечными глупыми объяснениями актера Балиева. Сестры Париссон – Москвин, Лужский и еще два актера в костюмах bebe комическое дефилирование всех пьес их репертуара. Последнее отделение – цирк с декорацией и нарисованной на ней публикой: Берейтор – Станиславский, Лошадь – Вишневский, Клоун – очень остроумный Балиев. Семья акробатов – Уралов, Москвин в зеленом трико с громадными грудями, белой прической и невозможно неприличной улыбкой – проделывала разную чепуху с гирями. Укротительница змей и зверей – частью чучел, частью переодетых в шкуры актеров, – одетая в мужской гусарский костюм и белый парик, – все тот же Москвин. Его в конце концов поедают звери – сваливают, чучела падают на него, из-за решетки в зверей стреляют пистолетами – очень смешно.
Все заканчивается громадной кавалькадой всей труппы – амазоны и амазонки, приделанные к талии картонные лошади с налепленными крошечными ногами – Книппер, Коренева, Качалов и др., человек 20. И в зале происходила чепуха и развлечения (служили в красных смокингах, белых передниках метрдотели: Вишневский, Леонидов и другие актеры труппы). Зало было обращено в кабаре, мы с Гиршманами сидели за отличным столиком и все великолепно видели. Сбор в пользу фонда артистов их театра великолепный, говорят, тысяч 30 чистого дохода".
"Зало было обращено в кабаре"… Другой художник, М. В. Добужинский вспоминает:
"На первой неделе Поста в МХТ устраивался всегда традиционный капустник – "похмелье после масленой", и я получил приглашение посетить это редкое зрелище. Капустники были закрытые, и [прошло] лишь два года, как театр стал пускать на них публику по особым приглашениям: хотя билеты раздавались с большим выбором, но присутствовала "вся Москва" – капустники становились событием сезона.
Душой всевозможных дурачеств, пародий и экспромтов был Никита Балиев (игравший всегда только маленькие роли в театре), который был тогда в своем расцвете как выдумщик и балагур. Из капустников (и актерских вечеринок в доме Перцова), где, кроме Балиева, расточали свое весьма талантливое остроумие артист Н. Н. Званцев, режиссер Суллержицкий и весельчак, друг всей Москвы, скрипач Аверино, – и родилась впоследствии "Летучая мышь"".
Не правда ли, в этих описаниях просматривается определенная параллель с булгаковским Варьете?.. Во всяком случае, после ознакомления с ними мысль о показе писателем прославленного театра в таком гротескном ракурсе не кажется совсем уж нелепой. Правда, мне могут возразить, что все описанное выше относится к началу века и что у современников Булгакова изображенное им варьете вряд ли могло вызвать прямые ассоциации с мхатовскими капустниками. Не скажите… Например, академик Д. С. Лихачев, живший в начале века в Петербурге, вдали от Художественного, издавая в 1989 году свои "Заметки и наблюдения", счел нужным включить в них такую запись из своих записных книжек:
"Многое вышло из "капустников" Художественного театра. Н. Ф. Балиев был конферансье на этих капустниках, а затем основал "Летучую мышь" (у храма Христа Спасителя в известном доме Перцова). Реалистические постановки МХАТа не только притягивали, но и отталкивали – даже артистов самого МХАТа, которые искали отдушины в своих "капустниках"".
Следует отметить, что академик Лихачев упоминает о Театре именно как о МХАТе, то есть как об уже академическом театре; следовательно, эта запись была сделана им самое раннее в булгаковское время. И сам факт, что академик счел эту мысль достойной опубликования уже в наши дни, в конце восьмидесятых годов, безусловно свидетельствует, что "кабаре" Художественного воспринималось как нечто более значимое, чем просто развлечение.
И все же, если прямо сейчас, без всякого перехода взять и вдруг заявить, что в фабуле романа не только присутствуют неединичные признаки, характерные именно для МХАТ, но что над оформлением некоторых из них Булгаков работал в буквальном смысле по нескольку лет, отказывался от них и снова включал в текст, то такое заявление, скорее всего, будет воспринято как безответственное. Ведь кто только не анализировал содержание романа – в их числе не просто специалисты в области драматургии, но и имеющие самое непосредственное отношение именно к этому театру… Один из них, В. Я. Виленкин, на воспоминаниях которого построена немалая часть жизнеописаний Булгакова, не только работал в МХАТ одновременно с писателем, но и присутствовал у него на квартире при чтении окончательной редакции "Мастера и Маргариты". Самым компетентным из таких специалистов является, безусловно, заведующий литчастью МХАТ А. М. Смелянский – автор глубоких работ о творчестве М. А. Булгакова. Но ни о каких содержащихся в романе рефлексиях, пусть хоть отдаленно связанных с МХАТ, в работах исследователей речь не идет вообще.
И тем не менее можно не только обосновать сформулированную выше посылку, но и более того – показать, что "мхатовская" тема присутствовала в романе уже с первых строк самой первой его редакции, написанной в 1928–1929 годах и впоследствии уничтоженной самим Булгаковым.
Вспомним – во время полета на метле Маргарите встречается неназванный театр на улице Арбат; явно речь идет о театре им. Евг. Вахтангова, что отмечается в работах исследователей. Однако к этому следует добавить одну существенную деталь: этот театр был создан и первое время функционировал как Третья студия Художественного театра.
Видимо, убедившись, что МХАТ в "Мастере и Маргарите" слишком зашифрован и стал плохо узнаваем, Булгаков в написанный в 1939 году эпилог ввел дополнительный ключ, на который, к сожалению, исследователи не обратили внимания. В частности, в комментарии Г. А. Лесскиса к роману сказано буквально следующее: "Варьете. – В Москве не было театра с таким названием. Полагают, что Булгаков имел в виду Мюзик-холл (1926–1936) на Б. Садовой (теперь там помещается Театр сатиры) и сад "Аквариум" ("Летний сад при Варьете"). Театр имел не 2500 мест, указанные в романе, а только 1766".
К сожалению, комментатором допущена невнимательность: ни в одной из тридцати двух глав окончательной редакции романа, которую он комментирует, количество мест в Варьете не указано вообще. А цифра появляется только в эпилоге, причем дважды, но не 2500, как указывает Г. А. Лесскис, а 2000. Вот как выглядят эти дублирующие друг друга места:
"Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам в таксомоторах".
"Бросил Бенгальский Варьете, ибо понимал, что представать ежевечерне перед двумя тысячами человек <…> слишком мучительно".
Однако творческая динамика развития этой темы не ограничивается рамками окончательной редакции и эпилога. Она впервые появилась в третьей редакции романа, опубликованной под названием "Великий канцлер", где встречается трижды (глава "Белая магия и ее разоблачение"): "Зал шевельнулся, и четыре тысячи глаз сосредоточились именно на клетчатом"; "Две тысячи голов были задраны кверху"; "Две тысячи ртов в зале издали звук "ах!"".
Что же касается цифры 2500, то она действительно присутствует в романе, но только не в окончательной редакции, а в ранних; в черновой, написанной в ноябре 1934 года: "Тут зал шевельнулся, и пять тысяч глаз сосредоточились на клетчатом"; "Две с половиною тысячи человек, как один, вскрикнули. Песня про самовар и Машу прекратилась"; в первой полной рукописной, законченной в 1936 году: "Пять тысяч глаз сосредоточились на Коровьеве", "Две с половиной тысячи человек в кабаре как один воскликнули…", и во второй полной рукописной редакции (1937–1938 гг.): "И эти две с половиной тысячи народу вытекали из узких выходов здания в великом возбуждении…", "Он знал, что эти две с половиной тысячи человек сегодня же ночью распустят по Москве такие рассказы о сегодняшнем небывалом представлении, что… ужас, ужас!".
Как видим, эта тема, весьма интенсивно прорабатывавшаяся в ранних редакциях, в окончательной редакции была опущена и вновь возродилась в эпилоге, куда Булгаков не механически перенес имевшиеся наработки, а, сохранив суть, облек ее в новую форму. В прежних вариантах вместимость Варьете передавалась через части тела – глаза, головы, рты публики. Очень эффектно, броско; и вот именно этот отказ от внешней эффектности в эпилоге, как и глубокая проработка этой темы на протяжении целого ряда лет, как раз и свидетельствует о том, что назначение этих элементов носит скорее информационный (ключевой) характер, чем сугубо беллетристический.
Поскольку количеству посадочных мест в Варьете Булгаков в процессе создания романа придавал явно не второстепенное значение, имеет смысл разобраться, какие же театры Москвы имели в тридцатые годы по две и более тысячи мест.
Оказывается, таких театров было только два: ГОТОБ-второй (ГОсударственный Театр Оперы и Балета) и… МХАТ! Если же сделать выборку театров по количеству 2500 мест, то остается вообще только один – МХАТ. Понятно, что такая цифра слишком явно указывала на этот театр, поэтому, по-видимому, Булгаков и решил все-таки остановиться на цифре 2000, спрятав ее в эпилоге.
МХАТ упоминается в тексте одной из первых черновых редакций романа, причем как бы вскользь, но в прямой увязке с Варьете: "…у здания Варьете стояла, все время меняясь в составе, толпа. Началось с маленькой очереди, стоявшей у двери "Ход в кассу" с восьми часов утра, когда только-только устанавливались очереди за яйцами, керосином и молоком. Примечательно появление в очереди мясистых рож барышников, обычно дежуривших под милыми колоннами Большого театра или у среднего подъезда Художественного в Камергерском. Ныне они перекочевали, и появление их было весьма знаменательно".
В последующих редакциях эта рефлексия была снята, но с заменой на более изящную, лексическую. Двенадцатая глава романа, где повествуется о представлении шайки Воланда в Варьете, называется "Черная магия и ее разоблачение". Собственно, "разоблачения" черной магии не произошло – мы, смертные, против ее козней бессильны. Но словечко это, вынесенное в название главы, фигурирует в ней десять раз – слишком часто, чтобы на него не обратить внимание. И, осмелюсь сказать, даже несколько навязчиво для произведения такого уровня – если только не предположить другую, ключевую его нагрузку:
Конферансье Жорж Бенгальский:
"…Маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что будет видно из самой интересной части, то есть разоблачения этой техники, а так мы все как один и за технику, и за ее разоблачение, то попросим господина Воланда!"
Далее, Бенгальский же:
"Попросим же маэстро Воланда разоблачить нам этот опыт".
Семплеяров:
"– Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов.
– Пардон! – отозвался Фагот. – Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.
– Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.
– Зрительская масса, – перебил Семплеярова наглый гаер, – как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?
– Отчего же, – покровительственно ответил Аркадий Аполлонович, – но непременно с разоблачением! <…>
– Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так настойчиво добивался Аркадий Аполлонович!"