В другой раз мы непременно и с удовольствием разъяснили бы вечному "неуд"-студенту, что если уж кому обижаться, то именно болвану, с которым Рогнеда изволит равнять Ухажерова. Но сейчас нам было не до мелких удовольствий. К нам прямо в руки шла огромная удача. Можно сказать, спасение.
Замигал бакен, сиречь левый глаз, одного из завсегдатаев ПОПа № 13. Потом второй, третий… Все ясно: идем на вираж, на полной скорости.
- Объявляется общее собрание коллектива по месту жажды. Истинной жажды - жажды истины, - гаркнул во всю силу своей луженой глотки Профанов.
Зал ответил одобрительным гулом, напоминающим прибой Жигулевского моря.
Высокая честь вести протокол этого исторического собрания выпала Лещеву-Водолееву. Четким каллиграфическим почерком на фирменном бланке ПОПа "Утес" он записал все волнующие перипетии классической процедуры "Слушали-постановили".
- Друзья! - радостно воскликнули наши капитаны. - Нам открывается простая, но удивительная истина.
- Почему герой всех времен и народов Геракл бежал из столицы и попал именно сюда? - вопросил, прямо как следователь московского УГРО, Самосудов.
- Сама судьба как бы дает особый намек: в "Утесе" суждено родиться второму Гераклу, - подхватил Безмочалкин.
- Естественно, - изрек Молекулов. - Ведь мы - потомки бесстрашных волжских атаманов.
- Породить второго Геракла - наш прямой долг, - безапелляционно заявил Профанов. - Ради этого я готов временно отложить исполнение своего грандиозного замысла стать вторым Колумбом.
Аналогичную готовность выразили Безмочалкин, Молекулов и Самосудов. Хотя Колдыбану и пора уже иметь второго Рембрандта, второго Эйнштейна и второго Баха-Бетховена, но… успеется. Второй Геракл - куда хлеще. А потому он нужен в первую очередь. Точнее вне очереди.
- Быть на Волге второму Гераклу! - заключает флагманский столик.
Возбужденные реплики посыпались со всех сторон:
- Уже вижу у входа в "Утес" беломраморную мемориальную доску с золотыми буквами: "Достопримечательность континентального значения"…
- …и толпы восторженных туристов, которые хлынут сюда со всех концов страны, а также из-за рубежа…
- …и баснословные доходы в евро, фунтах, долларах, которые просто некуда будет девать.
- Как пить дать!
- Дать!
- Пить!
- В кредит!
Но будущий колдыбанский Рокфеллер прилавка почему-то замешкался. Очевидно, на радостях.
- Стоп, граждане-удальцы! - остановил он нас обеими руками. - Вы, как всегда, немного увлеклись.
Он демонстративно пощелкал костяшками своих прадедовских бухгалтерских счетов.
При звуках этого ужасного инструмента у нас всегда перехватывает дыхание. Ну что там еще затеял наш палач?
- Скажите мне, пожалуйста, - сладко залепетал палач, - а кто же из вас будет вторым Гераклом?
- Кто будет вторым Гераклом? - саркастически передразнил бармена Самосудов. - Совершенно нелепый вопрос. Мне как офицеру даже неловко отвечать на него.
- Юрий Цезаревич! Неужели вам не ясно, - подхватил Безмочалкин, - что любой из нас в любое время готов стать легендарным супергероем. Сегодня - один, завтра - другой. И так далее.
- Хоть по конкурсу. Хоть по жребию. Хоть лично по вашему, Юрий Цезаревич, усмотрению и указанию, - продолжил Молекулов.
- Колдыбанский Геракл - это мы. А мы - это он. Все как один, - завершил Профанов.
И, не тратя время, гаркнул:
- Кто готов стать вторым Гераклом?
- Я! Я! Я! - раздались возгласы со всех сторон.
Вверх взметнулся лес рук. Хороший, крепкий лес. Мачтовый, как сказали бы судостроители. Сто мачт - сто вторых Гераклов!
Всех охватил небывалый, ну прямо советский энтузиазм. Как-то само собой все как один оказались у барной стойки.
Ульк?
А то бы… Игра, а точнее, схватка истины с человеческой косностью и ограниченностью только еще начинается. Подстаканников нырнул под прилавок, но вытащил оттуда не долгожданную "Волжскую особую", а какой-то диковинный предмет, напоминающий старый сапог. Но это был не старый сапог, а допотопный фотоаппарат Подстаканникова-прадедушки. Знаменитая династия буфетчиков в свое время завела это чудо раньше всех в Колдыбане. Разумеется, не с целью запечатлеть красоты Жигулей, а для того чтобы иметь четкие фотопортреты всех своих злостных должников…
- Прошу под юпитеры, - пригласил бармен, настраивая свою диковинную машину. - Первым - Демьян Иванович.
- Но я уже есть в вашей картотеке, - напомнил Самосудов. - Анфас и профиль. Хоть сейчас в розыск.
- Я хочу сфотографировать вас всех для других целей, - возразил бармен. - Для культурного обслуживания туристов.
- Каких туристов? - удивились мы.
- Которые хлынут в "Утес", - охотно пояснил колдыбанский Меркурий. - Буду вывешивать ваши увеличенные портреты у входа. По жребию, по конкурсу, по своему усмотрению. Уже сейчас вижу под каждым портретом старославянскую вязь: "Второй Геракл любит выпить. А вы?" Ну, и портрет будет просто диво. Представьте: мощная обнаженная фигура Геракла, а лицо - Самосудова. Насчет фигового листа не волнуйтесь: мы прикроем интимное место милицейской кобурой, как бы нечаянно съехавшей вперед. Можно изобразить и милицейские погоны. Прямо на голых плечах. Диво! Не так ли, Демьян Иванович?
- Так точно, - молвил грозный страж порядка, но таким унылым голосом, будто с него снимали погоны. - Однако боюсь, мне придется временно отказаться от высокой чести исполняющего обязанности второго Геракла.
По его лицу было видно, что он действительно боится такой высокой чести как огня. Явно были в испуге и его соседи по флагманскому столику. Не подумайте только, что истинным колдыбанцам не хватает храбрости. Храбрости у нас всех столько, что мы можем одолжить ее любому герою в кредит. Хоть до получки, хоть до премии, хоть вообще без отдачи. Но…
Все живо представили свои увеличенные портреты в стиле Подстаканникова на фасаде "Утеса". Голый качок-культурист с милицейской кобурой вместо фигового листа - это еще ничего. Все-таки милицейская кобура устрашает: вдруг там, и вправду, пистолет! Небось не всякий осмелится хихикать и острить по поводу. А вот голый с физиономией Безмочалкина будет прикрывать стыд, очевидно, как в бане: тазом. Или же мочалкой. Голый Молекулов - классным журналом. Или букварем. Туристы действительно будут в восторге. Но что скажут начальник "бытовки" Неумывакин и директриса Рогаткина, увидев такой образ своих подчиненных? А хуже всех - голому Профанову. Надо бы прикрыться Большой Энциклопедией, но наш просветитель и Малую-то никогда в руках не держал. Придется ему красоваться, словно в кабинете уролога. Есть тут, конечно, и свой плюс: впервые аудитория Профанова не заснет. От смеха. Но последним-то будет смеяться шеф Сократов. И хорошо ли он будет смеяться?
- Ну? - затеребил призадумавшегося Самосудова садист-бармен. - Почему вы не готовы стать вторым Гераклом?
- Готов! - горячо возразил отважный мент. - И обязательно стану им, вторым Гераклом. Буквально сию минуту! Но… Только не сейчас. Вы же знаете, у меня - хронический колит. Врачи требуют, чтобы я принимал слабительное регулярно, не пропуская ни одного раза. Боюсь, что действие слабительного совпадет с торжественной церемонией чествования. Комментарии излишни.
- Ну ладно, - согласился Подстаканников. - Значит, второй Геракл - вы. - Он ткнул в сторону Безмочалкина.
- С огромным удовольствием! - аж привстал на цыпочки Валериан Владимирович. - Но… не сейчас. Как назло разыгралась моя аллергия. И особенно почему-то на лаврушку. Представляете? На меня водружают лавровый венок, а я чихать на него хочу. Как верблюд.
Для убедительности Безмочалкин шмыгнул носом и промокнул его двумя платками, сначала одним, потом другим.
- Вы? - перст бармена повернулся в сторону Молекулова.
- К сожалению, я тоже попрошу отсрочку, - отвечал Самсон Сергеевич. - У меня сейчас радикулит, и тяжести категорически противопоказаны. Не выдержу бремени славы. Согнусь до положения "на четвереньках".
И очень убедительно скрючился, став похожим на двойку в дневнике второгодника Добронравова.
- Что касается меня, то я чувствую себя абсолютно здоровым, - молвил Профанов, опережая притязания Подстаканникова. - Сами понимаете, это крайне подозрительно. Надо немедленно обратиться в поликлинику и начать всесторонние обследования.
Фома Ильич огорченно вздохнул и сел - в такой вальяжной позе, что грех и беспокоить.
Да, такой парадоксальной ситуации не знали современники и летописцы Геракла. Вот он, легендарный герой. В ста лицах. А в одном лице, персонально - увы, нет его. И негде взять.
- Итак, никакого Геракла под номером два, три, сто тринадцать и так далее пока не предвидится, - злорадно заключил Подстаканников. - Тогда - до лучших времен. А лучше - навсегда.
И он демонстративно закрыл буфет на ключ.
Неужели не прорвемся? Неужели амба?
Но мы верили, что на Самарской Луке всегда есть место диву. И оно произошло. Нет-нет, это не легенда. Это - быль.
Едва ключ в замке буфета щелкнул, словно бесчеловечная гильотина, и мы невольно схватились за горло, как вдруг…
С небес прозвучал чистый и звонкий голос нашего ангела-хранителя:
- Атас! Вижу второго Геракла!
И мы узрели дивное видение…
* * *
Если точно, то сначала раздались громы небесные. Мы вздрогнули и даже повскакали с мест. И вот тут услышали вещий глас:
- Ата-ас!
И узрели дивное видение. На полу у фамильного дивана Подстаканниковых лежал туго набитый мешок. Откуда он взялся? Очевидно, был сброшен с небес. Но без парашюта. Поэтому и приземлился, как пятитонная бомба.
Что же такое послало нам небо? Несколько пар рук мгновенно подняли, точнее даже, вознесли мешок. Перед нами действительно был… второй Геракл.
Какой-нибудь москвич наверняка истолковал бы это видение неверно. Дескать, это же всего-навсего сторож Еремей Васильевич Хлюпиков. Он, очевидно, дремал в своей подсобке, и его, очевидно, куснула шальная колдыбанская муха. Несчастный, не помня себя от боли и решив, что на него напал медведь, рванул на выход, зацепился ногой за порог и, пролетев через весь зал, ударился лбом о диван, произведя при этом звук, напоминающий гром.
"Короче, это всего-навсего ночной сторож", - сказал бы горе-аналитик.
"Пузатое чудище, которому никогда не быть героем", - заявил бы скептик.
"А если и быть, то разве что в телеконкурсе толстяков", - подытожил бы циник.
Все вроде бы так. Но если посмотреть на вещи по-колдыбански, то есть истинно?
Удивительная брезентовая плащ-палатка, из которой Геракл выскочил бы, как из русской парной. Резиновые болотные сапоги, в которых у героев Эллады засвербила бы их пресловутая ахиллесова пята. Багор, рядом с которым грозное копье Афины выглядело не более чем школьная указка, надломленная о загривок шалуна Антоши. И, наконец, такой дивный фонарь во весь лоб, какому позавидовали бы даже разбойные волжские атаманы, хотя во время своих дружеских разборок дубасили друг друга и веслами, и двухпудовыми безменами…
Но главное диво, которого еще не видел свет, - это Хлюпиков сам по себе. Много лет, кажется всю свою жизнь, он бессменно нес трудовую вахту в кинобудке Дома культуры сажевого комбината. Передовой киномеханик был истовым поклонником "высокоидейного" советского киноискусcтва. На таких пропагандистских фильмах зрители всегда скучали. Но горе им, если они забывались до того, что их малосознательный гвалт достигал слуха киномеханика. Тогда экран гас, зато зажигался свет в зале и на сцене появлялся возмущенный Хлюпиков. Точнее, сначала появлялся его живот, а затем уж и он сам. Затем раздавался голос, которым говорят партийные трибуны, экстрасенсы или просто сумасшедшие. По крайней мере, с экрана.
- Что все это означает? - изумленно вопрошал зал Еремей Васильевич. - Уж не означает ли все это, что, соприкасаясь с высокими идеями, вы не испытываете восторга и ликования? Соприкасаться с высокими идеями и не испытывать восторга и ликования? Это не укладывается в моей голове.
Брови его тряслись, как ветви жигулевских елей при урагане. На лбу появлялась глубокая складка, напоминающая очертания Самарской Луки. Шаровары шириной с Черное море начинали спускаться ниже пупка.
- Мне стыдно за вас! - объявлял Хлюпиков согражданам. - Сейчас я снова покажу вам эпизод, который вызывает грусть. Здесь надо горестно плакать. Потом повторим то место, которое вызывает радость. Здесь попрошу радостно смеяться. Затем состоится повторный показ удивительных кадров, где положено горестно плакать и радостно смеяться одновременно. Только не перепутайте, пожалуйста, иначе до вас не дойдет высокая идея фильма. Впрочем, не беда, если такое все же случится. Тогда мы повторим весь фильм целиком. И вы обязательно будете плакать и смеяться там, где надо, а под конец испытаете восторг и ликование…
Истинные колдыбанцы, само собой, никогда не появлялись у Еремея Васильевича. Само собой, он никогда раньше не заглядывал в "Утес". Хлюпиков знал только свою кинобудку и, естественно, совсем не знал действительности. Видел только свой экран и, естественно, проглядел тот момент, когда пришли другие времена. Он был несказанно удивлен, почему это вдруг вместо высокоидейных советских фильмов ему подсовывают для показа набор голливудских боевиков, триллеров и эротических лент.
- Что все это означает? - вопросил он свое начальство. - Уж не означает ли все это, что в нашем Доме культуры окопалась и нашла себе приют низкопробная безыдейщина? Я ужасаюсь при мысли, к чему это может привести. Сначала наш Дом культуры, потом весь Колдыбан, потом все Среднее Поволжье, а там уж и весь мир станут смотреть низкопробную безыдейщину.
Дело дошло даже до мэра Поросенкова.
- Продукт минувшей эпохи, - характеризовал тот Хлюпикова. - Инвалид советской пропаганды.
Тут бывший секретарь горкома по идеологии, видимо, вспомнил, что именно он и его подручные превращали нормальных людей в таких вот инвалидов, и не без гордости заметил:
- Ох и почудили мы в добрые советские времена!
И повелел городскому отделу здравоохранения оформить Хлюпикову две инвалидности. По линии головы и по линии туловища. Чтобы были противопоказаны как умственные, так и физические нагрузки.
Выйдя на пенсию, Хлюпиков стал сторожем-совместителем. Все три точки, которые Хлюпиков принял под охрану, находились рядом на берегу Волги. От зари до зари стоял он на откосе в диковинном облачении, которое, по его мнению, надлежало иметь образцовому волжскому сторожу. На нем была огромная брезентовая плащ-палатка до самых пят и с капюшоном. В правой руке он всегда держал огромный багор.
Он неотрывно смотрел вдаль. Перед его взором явно был не окружающий мир, а только родной и милый сердцу экран. Трудно сказать, что именно видел на нем Хлюпиков, но время от времени он то плакал, то смеялся, а иногда плакал и смеялся одновременно…
Хлюпиков всегда присутствовал на наших философских заседаниях. Однако никогда не участвовал в них. Он молча восседал или возлежал вверх животом на диване. В определенный момент по знаку Подстаканникова он поднимался, уходил в подсобку и появлялся оттуда уже в своем фирменном облачении. По знаку того же Подстаканникова он выходил на середину зала и объявлял нам: "Ваше время вышло. Точка закрывается". Затем для убедительности он со всего размаху, как Дед Мороз посохом, ударял багром по полу. Бух!
Ух! - отзывались эхом седые Жигули…
Однажды наш удивительный сторож не выдержал и выступил перед нами.
- Достопочтенные мои земляки! - выйдя на середину зала, воскликнул он таким проникновенным голосом, какого не услышишь даже от жены в день получки. - Стоя на крутом волжском берегу и купаясь в лучах восходящего солнца, я часто беседую с матушкой Волгой на всякие важные темы.
- Ну-у-у? - слегка обалдели мы от неожиданности.
- Я поведал Волге-матушке о том, что вы неустанно ищете истину о смысле жизни и вдохновенно мечтаете прославить то малое, но достойное заведение, которое является пристанищем вашего уважаемого коллектива, - продолжал удивлять "Утес" ночной сторож. - Волга отвечала, что иного и не ожидала от своих верных сынов, но… пора бы вам приступить к великой думе не только о себе, но и о своем времени.
- Ну-у-у, - еще больше обалдели мы. - А что, есть какая-то необходимость ломать голову на предмет нашего времени?
- Разве вы не видите, какое время стоит сейчас на нашем дворе? - укоризненно вздохнул Хлюпиков. - Не то время. Совсем не то.
- Я много повидал в своей жизни, - заговорил он голосом заэкранного диктора, будто озвучивал свои любимые "высокоидейные" фильмы. - Каждая эпоха имеет своих благородных героев, о которых восхищенные современники и потомки слагают красивые и поучительные легенды. Такой была и советская эпоха, из которой мы с вами вышли, не так ли?
- А что сейчас? - вскричал оратор голосом партийного трибуна или даже экстрасенса. - Ни великих дел, ни подвигов; ни героев, ни легенд. Каждый думает только о себе, все живут только в свое удовольствие. И ладно бы потехе час. Но это, как я погляжу, продолжается вот уже целый год!
Хлюпиков на миг оторвался от потолка-экрана, чтобы встретить на наших лицах понимание. "Дело в том, что вот уже целый год, как ты вышел из своей кинобудки в жизнь", - хотели мы вставить небольшой комментарий, но не успели.
- Что все это означает? - грозно вопросил обличитель низкосортных времен и нравов и снова уставился в потолок. - Уж не означает ли все это, что наши современники намерены продолжать думать только о себе и жить в свое удовольствие и дальше? Год, два, пять лет, десять… всю жизнь. Но тогда о чем они будут рассказывать своим внукам и правнукам? Внуки и правнуки будут зажимать уши или сразу же заснут, едва наши современники раскроют рот, чтобы поведать о своем времени. "Ну и время, - скажут внуки и правнуки. - Собственно, и не время это, а так… никчемное, никудышное безвременье".
- Бесславие! - вскричал знаток кинобаек, потрясая багром. - Полное бесславие ждет нашу с вами эпоху. Канет она в реку забвения Лету. И это тем более ужасно, что так начинается двадцать первый век и третье тысячелетие. Уж не означает ли все это, что коварное безвременье вознамерилось воцариться навечно?
- Родная эпоха гибнет, - перешел на трагический шепот печальник двадцать первого века и третьего тысячелетия. - Родная эпоха взывает о помощи.
Вот такие пироги. Если честно, нам очень хотелось зажать уши или хотя бы вздремнуть, но мы выслушали удивительного оратора, как и полагается деликатным людям, с широко раскрытым ртом. Более того: в силу своей колдыбанской отзывчивости посочувствовали эпохе и даже предложили мудрое решение проблемы.
- Надо срочно дать телеграмму в Москву. Прямо в Кремль! - предложили мы. - Разумеется, наложенным платежом, то есть за счет Кремля. И само собой - без обратного адреса.
- Эх, Москва! - горько усмехнулся трижды сторож. - Москва-то и занесла к нам всемирную заразу безвременья.