Т.Э. Хьюм
ОсеньОсенний вечер стал прохладней;
Я вышел погулять.
Румяная луна стояла у плетня,
Как краснорожий фермер;
С ней говорить не стал я, только поклонился.
Кругом толпились щупленькие звезды,
Похожие на городских детей.Перевод И. Романовича
The Embankment
(The fantasia of a fallen gentleman on a cold, bitter night)
Once, in finesse of fiddles found I ecstasy,
In the flash of gold heels on the hard pavement.
Now see I
That warmth’s the very staff of poesy.
Oh, God, make small
The old star-eaten blanket of the sky,
That I may fold it round me and in comfort lie.
Каменная набережная
Когда-то приходил в восторг я
от изящества всех скрипок,
От золотого блеска каблуков
на твердой мостовой.
Теперь я вижу:
Поэзия – великое тепло.
О, Господи, услышь мою мольбу,
поменьше сделай
Одеяло звездное небес,
Чтоб мог я завернуться и с комфортом лечь.Перевод И. Буркина
R. Aldington
EveningThe chimneys, rank to rank,
Cut the clear sky;
The moon,With a rag of gauze about the loins
Poses among them, an awkward Venus -And here am I looking wantonly at her
Over the kitchen sink.
Р. Олдингтон
ВечерТрубы, встав в шеренгу,
Режут небо в ясный вечер;
Луна с прозрачной тряпкой
вокруг бедер
Позирует средь них – неуклюжая Венера.
А вот и я, распутник,
Стоя у раковины на кухне,
Не мог не заглядеться на нее.Перевод И. Буркина
Lesbia
Grow weary if you will, let me be sad.
Use no more speech now;
Let the silence spread gold hair above us,
Fold on delicate fold.
Use no more speech;
You had the ivory of my life to carve…And Picus of Mirandola is dead;
And all the gods they dreamed and fabled of,
Hermes, and Thoth, and Christ are rotten now,
Rotten and dank.And through it all I see your pale Greek face;
Tenderness
Makes me as eager as a little child to love you,
You morsel left half cold on Caesar’s plate.
Лесбия
Грусти сама, позволь и мне грустить.
Не надо слов; пусть золото молчания над нами
За локоном распустит локон.
Не надо слов;
Ты изваять могла мою судьбу.И Пико из Мирандолы в могиле,
И боги, порожденье снов и сказок,
Давно истлели – Тот, Гермес, Христос…
Но мне все светит бледное лицо;
Я полон нежности
И, как ребенок, тщусь любить тебя,
Скупой объедок цезарских пиров.Перевод И. Буркина
The Faun Sees Snow For the First Time
Zeus,
Brazen-thunder-hurler,
Cloud-whirler, son-of-Kronos,
Send vengeance on these Oreads
Who strew
White frozen flecks of mist and cloud
Over the brown trees and the tufted grass
Of the meadows, where the stream
Runs black through shining banks
Of bluish white.Zeus,
Are the halls of heaven broken up
That you flake down upon me
Feather-strips of marble?Dis and Styx!
When I stamp my hoof
The frozen-cloud-specks jam into the cleft
So that I reel upon two slippery points…Fool, to stand here cursing
When I might be running!
Фавн, впервые видящий снег
О Зевс,
Метатель медных молний,
Вихритель туч, сын Кроноса,
Нацель месть свою на ореад,
Разбрызгавших белые стылые пятна
Облаков и тумана
По бурым деревьям и лохматой траве
Лугов, где ручей бежит черной струей
Меж сияющих голубоватой белизной
Берегов.О Зевс,
Не прорвалась ли твердь небес,
Не осыпается ли на меня
Мраморно-белыми перистыми хлопьями?Плутоном и Стиксом клянусь,
Когда ставлю я наземь копыта,
Белые холодные пятна оседают, сплющиваются -
И я скольжу по осклизлой почве.Глупец! Что ж я стою здесь и бранюсь,
Когда бы мог бежать.Перевод А. Кудрявицкого
Inarticulate grief
Let the sea beat its thin torn hands
In anguish against the shore,
Let it moan
Between headland and cliff;
Let the sea shriek out its agony
Across waste sands and marshes,
And clutch great ships,
Tearing them plate from steel plate
In reckless anger;
Let it break the white bulwarks
Of harbour and city;
Let it sob and scream and laugh
In a sharp fury,
With white salt tears
Wet on its written face;
Ah! let the sea still be mad
And crash in madness among the shaking rocks
For the sea is the cry of sorrow.
Глухонемая скорбь
Пусть море истерзанными руками
Цепляется скорбно за берег
И стонет
Между утесом и мысом.
Пусть море кричит от горя
У песчаных отмелей и болот
И сжимает суда,
Срывая с них стальную обшивку
В бешеном гневе.
Пусть разбивает белые молы
В гавани гóрода.
Пусть рыдает, хохочет и воет
В дикой ярости,
В белых брызгах соленых слез
На искаженном лице.
О! Пусть море в безумье
Бушует и бьется, колебля скалы,
Ибо море – крик скорби.Перевод М. Зенкевича
Childhood
I
The bitterness, the misery, the wretchedness of childhood
Put me out of love with God,
I can’t believe in God’s goodness;
I can believe
In many avenging gods.
Most of all I believe
In gods of bitter dullness,
Cruel local gods
Who seared my childhood.II
I’ve seen people put
A chrysalis in a match-box,
"To see," they told me, "what sort of moth would come."
But when it broke its shell
It slipped and stumbled and fell about its prison
And tried to climb to the light
For space to dry its wings.That’s how I was.
Somebody found my chrysalis
And shut it in a match-box.
Me shriveled wings were beaten,
Shed their coloures in dusty scales
Before the box was opened
For the moth to fly.And then it was too late,
Because the beauty a child has,
And the beautiful things it learns before its birth,
Were shed, like moth scales, from me.III
I hate that town;
I hate the town I lived in when I was little;
I hate to think of it.
There were always clouds, smoke, rain
In that dingy little valley.
It rained; it always rained.
I think I never saw the sun until I was nine -
And then it was too late;
Everything’s too late after the first seven years.That long street we lived in
Was duller than a drain
And nearly as dingy.
There were the big College
And the pseudo-Gothic town-hall.
There were the sordid provincial shops -
The grocer’s, and the shops for women,
The shop where I bought transfers,
And the piano and gramophone shop
Where I used to stand
Starting at the huge shiny pianos and at the pictures
Of a white dog staring into gramophone.How dull and greasy and grey and sordid it was.
On wet days – it was always wet -
I used to kneel on a chair
And look at in from the window.
The dirty yellow trams
Dragged noisily along
With a clatter of wheels and bells
And a humming of wires overhead.
They threw up the filthy rain-water from the hollow lines
And then the water ran back
Full of brownish foam bubbles.There was nothing else to see -
It was also dull -
Except a few grey legs under shiny black umbrellas
Running along the grey shiny pavements;
Sometimes there was a wagon
Whose horses made a strange loud hollow sound
With their hoofs
Through the silent rain.And there was a grey museum
Full of dead birds and dead insects and dead animals
And a few relics of the Romans – dead also.
There was the sea-front,
A long asphalt walk with a bleak road beside it,
Three piers, a row of houses,
And a salt dirty smell from the little harbour.I was like a moth -
Like one of those grey Emperor moths
Which flutter through the vines at Capri.
And that damned little town was my match-box,
Against whose sides I beat and beat
Until my wings were torn and faded, and dingy
As that damned little town.IV
At school it was just as dull as that dull High Street.
They taught me pothooks -
I wanted to be alone, although I was so little,
Alone, away from the rain, the dinginess, the dullness,
Away somewhere else -
The town was dull;
The front was dull;
The High Street and the other street were dull -
And there was a public park, I remember,
And that was damned dull, too,
With its beds of geraniums no one was allowed to pick,
And its clipped lawns you weren’t allowed to walk on,
And the gold-fish pond you mustn’t paddle in,
And the gate made out of a whale’s jaw-bones,
And the swings, which were for "Board-School children",
And its gravel paths.And on Sundays they rang the bells
From Baptist and Evangelical and Catholic churches;
They had the Salvation Army.
I was taken to a High Church;
The parson’s name was Mowbray,
"Which is a good name, but he thinks too much of it" -
That’s what I heard people say.
I took a little black book
To that cold, grey, damp-smelling church,
And I had to sit on a hard bench,
Wriggle off it to stand up when they sang psalms -
And wriggle off it to kneel down when they prayed -
And then there was nothing to do
Except to play trains with the hymn-books.There was nothing to see,
Nothing to do,
Nothing to play with,
Except that in a large empty room upstairs
There was a large tin box
Containing reproduction of the Magna Charta,
Of the Declaration of Independence,
And of a letter from Raleigh after the Armada.There were also several packets of stamps,
Yellow and blue Guatemala parrots,
Blue stags and red baboons and birds from Sarawak,
Indians and Men-of-War
From the United States,
And green and red portraits
Of King Francobollo
Of Italy.V
I don’t believe in God.
I do believe in avenging gods.
Who plague us for sins we never sinned,
But who avenge us.
That’s why I’ll never have a child,
Never shut up a chrysalis in a match-box,
For the moth to spoil and crush its bright colours,
Beating its wings against the dingy prison-wall.
Детство
1
Горечь, скудость, убожество детства
Отвратили меня от любви к Богу,
Я не верю в его доброту;
Я могу верить
Во множество мстящих богов.
Больше всего я верю
В богов горькой скуки,
Жестоких местных божков,
Иссушивших мое детство.
2
Я видел, как прячут
Куколку в спичечную коробку -
"Посмотреть, какой выведется бражник!",
Но когда он пробьет оболочку,
То будет биться о стены тюрьмы,
Пытаясь выбраться на свет,
Чтобы расправить свои крылья.Так было со мной.
Кто-то нашел мою куколку
И спрятал в спичечную коробку.
Мои сжатые крылья обились
И осыпали цветную пыльцу,
Прежде чем открыли коробку,
Чтобы выпустить бабочку.
Но было уже поздно,
Ибо вся красота, открытая перед рожденьем,
Ссыпалась с меня, как пыльца.3
Я ненавижу этот город.
Ненавижу город, где жил в детстве;
Ненавижу память о нем.
Там всегда были тучи, дым, дождь,
В этой мрачной долине.
Дождь, непрерывный дождь.
Кажется. Я не видел солнца до девяти лет, -
А это уже поздно;
Все поздно после первых семи лет.Длинная улица, где мы жили,
Была как сточная канава
И такая же грязная.
На ней стояли большой колледж
И лжеготическая ратуша.
Там были захолустные жалкие лавки -
Бакалея, товары для женщин,
Лавка, где я покупал переводные картинки,
Магазин роялей и граммофонов,
Перед которым я часто стоял,
Зачарован блеском пианино и портретом
Белой собаки, глазеющей в граммофон.Как все было скучно, серо, грязно и жалко.
В дождливые дни – там всегда шел дождь -
Я становился на колени на стул
И смотрел на улицу из окна.
Грязные желтые трамваи
Тащились шумно по ней,
С грохотом колес и звонков
И гулом проводов наверху.
Лужи выплескивались из выбоин
И снова стекались назад,
Пузырясь коричневой пеной.Там не на что было смотреть -
Все было так скучно, -
Серые ноги под черными зонтами
Пробегали по серым тротуарам;
Иногда громыхал фургон,
И лошади отбивали копытами
Странный пустой звук
В молчаливом дожде.Там был серый музей
С мертвыми птицами, насекомыми, животными
И реликвиями римлян – тоже мертвых.
Там были набережная,
Асфальтовый променад и мостовая,
Три мола, ряд домов
И тухло-соленый запах гавани.Я жил, как бражник,
Как одна из этих серых пифий,
Порхающих по виноградникам Капри.
Проклятый городишко был моей спичечной коробкой,
И я бился о его стенки,
Пока мои крылья не потускнели,
Как этот проклятый городишко.
4
В школе было так же скучно, как на Главной улице.
Меня обучали косому письму -
Я хотел быть один, хоть и был ребенком,
Один вдали от дождя, серости, скуки,
Где-нибудь далеко.Город был скучен:
Набережная скучна,
Главная и другая улицы скучны, -
Помнится, был там и парк,
Такой же дьявольски скучный,
С геранями, которых нельзя было рвать,
С подстриженными лужайками, где нельзя было играть,
С прудом золотых рыбок, где нельзя было кататься на лодке,
С воротами из китовых челюстей,
С качелями для "детей из пансионов"
И с дорожками из гравия.По воскресеньям гудели колокола
Баптистских, евангелических, католических церквей;
Там была и Армия спасения.
Меня водили в Высокую церковь;
Фамилия пастора была Моубрэй.
"Хорошая фамилия, но он чересчур ею кичится", -
Так говорили о нем.Я носил с собой черную книжку
В эту холодную сырую церковь
И сидел на жесткой скамье,
Вставал, когда пели псалмы,
Становился на колени, когда молились, -
А потом от скуки строил
Поезда из молитвенников.Там не на что было смотреть,
Нечего делать,
Не с чем играть,
Только наверху в пустой комнате
В большом жестяном ящике
Хранились снимки Великой хартии
И Декларации независимости,
И одного письма Рэли после Армады.Там были коллекции марок -
Желтые, голубые попугаи из Гватемалы,
Голубые олени, рыжие павианы и птицы из Саравака,
Индейцы и корабли
Из Соединенных Штатов,
И зеленые, и красные портреты
Короля Франкоболло
Из Италии.5
Я не верю в Бога.
Я верю в злобных богов,
Наказующих нас за чужие грехи
И мстящих нам.
Поэтому у меня не будет ребенка,
Я не положу куколку в спичечную коробку,
Чтоб бражник осыпал яркую пыльцу,
Ударяясь крыльями о стены тюрьмы.Перевод М. Зенкевича
H. Doolittle
OreadWhirl up, sea -
whirl your pointed pines,
splash your great pines
on our rocks,
hurl your green over us,
cover us with your pools of fir.
Х. Дулитл
OreadБушуй, волнуйся, море,
Вздымай свои острые сосны,
Бросай на скалистый берег
Свои величавые сосны,
Обдай нас своим изумрудом,
Заверни в свои хвойные лужи.Перевод И. Буркина
Song
You are as gold
as the half-ripe grain
that merges to gold again,
as white as the white rain
that beats through
the half-opened flowers
of the great flower tufts
thick on the black limbs
of as Illyrain apple bough.
Can honey distill such fragrance
as your bright hair -
for your face is as fair as rain,
yet as rain that lies clear
on white honey-comb,
lends radiance to the white wax,
so your hair on your brow
casts light for a shadow.
Песня
Ты такой золотой,
Как колос, слегка недозрелый, -
В нем блеск золотой загрубелый,
Белый, как дождь белый,
Который частит, не щадя,
По недораскрытым цветкам,
Сбившимся плотно в султаны
На толстых черных ветвях
Иллирийских низеньких яблонь.
Может ли мед источать
Тончайшее благоуханье,
Как кольца твоих волос?
Лицо твое краше дождя,
Покоящегося мирно
На белых медовых сотах,
Искрящего белый воск;
Кольца волос на лбу
Высветят черную тень.Перевод А. Парина
The Pool
Are you alive?
I touch you.
You quiver like a sea-fish.
I cover you my net.
What are you – banded one?
Бассейн
Ты жив?
Я трогаю тебя -
А ты дрожишь, как рыба.
Покрою я тебя своею сетью.
Ты кто? Один из тех, кого связал обет?Перевод И. Буркина
Heat
O wind, rend open the heat,
cut apart the heart,
rend it to tatters.Fruit cannot drop
through this thick air -
fruit cannot fall into heat
that presses up and blunts
the points of pears
and round the grapes.Cut the heat -
plough through it,
turning it on either side
of your path.
Зной
Распахни этот зной, ветер,
Режь на части жару,
Разорви ее в клочья.
Воздух такой густой,
И плоды не могут упасть -
Не могут упасть сквозь жару,
Что притупила
Концы спелых груш
И округлила
Ягоды винограда.Режь этот зной,
Вспаши его, ветер,
Отбрасывая
По сторонам.Перевод И. Буркина
A. Lowell
A DecadeWhen you came, you were like red wine and honey,
And the taste of you burnt my mouth with its sweetness.
Now you are like morning bread,
Smooth and pleasant.
I hardly taste you at all for I now your savour,
But I am completely nourished.
Э. Лоуэлл
ДекадаПридя впервые, на вкус вы были,
Как красное вино и мед.
Я обожгла свой рот,
Вкусивши вашу сладость.
Увы, теперь вы кажетесь мне хлебом,
На вкус не чувствую я вас,
Я знаю хорошо, кто вы такой,
Я полностью сыта.Перевод И. Буркина
The Pond
Cold, wet leaves
Floating on moss-coloured water
And the croaking of frogs -
Cracked bell-notes in the twilight.