Центральная тема книги – судьба романа "сервантесовского типа" в русской литературе XIX- XX веков. Под романом "сервантесовского типа" автор книги понимает созданную Сервантесом в "Дон Кихоте" модель новоевропейского "романа сознания", в том или ином виде эксплуатирующего так называемую "донкихотскую ситуацию". Уже став "памятью жанра" новоевропейского романа, "Дон Кихот" оказался включенным в состав сложных многожанровых конфигураций. Поэтому читатель найдет в книге главы, в которых речь идет также о пикареске (так называемом "плутовском романе"), о барочной аллегорической "эпопее в прозе", о новоевропейской утопии, об эпистолярном романе, немецком "романе воспитания", французском психологическом романе. Модернистский "роман сознания" XX века, представленный на Западе творениями Пруста, Джойса, Кафки, Унамуно, в дореволюционной России – прозой Андрей Белого, в России послереволюционной – антиутопиями Замятина и Платонова, прозой А. Битова, наглядно демонстрирует способность созданного Сервантесом жанра к кардинальным трансформациям.
Книга адресована критикам и литературоведам, всем интересующимся теорией и исторической поэтикой романа, русским романом в западноевропейском литературном контексте.
Содержание:
От автора 1
Русский роман как сюжет исторической поэтики 3
"Дон Кихот" и "Евгений Онегин" - (Опыт типологического сопоставления) 6
"Капитанская дочка": - От плутовского романа – к семейной хронике 9
"Мертвые души": от романа – к "поэме" 14
Роман и риторическая традиция - (Случай Гоголя и Сервантеса)1 17
"Донкихотская ситуация" в ранней прозе Достоевского 21
"…Кроме нас вчетвером" - ("Идиот" в зеркале "Дон Кихота Ламанчского") 24
Символистский роман: - Между мимесисом и аллегорией 31
"Символистский" роман и его истоки - (О "творимой легенде" Ф. Сологуба) 39
"Мы" Евг. Замятина: Мефистофель и Андрогин 44
"Дон Кихот" деконструированный - ("Чевенгур" Андрея Платонова) 48
Сервантес и булгаков 54
"Дон Кихот" и "Роман сознания" - (Вместо заключения) 59
Приложение - Роман (энциклопедическая статья) 64
Мениппея: до и после романа 67
Именной указатель 72
Примечания 73
Светлана Ильинична Пискунова
От Пушкина до "Пушкинского Дома": очерки исторической поэтики русского романа
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы "Культура России (2012–2018 годы)"
В оформлении переплета использована картина Питера Брейгеля (старшего) "Несение креста" (1564)
Электронная версия данного издания является собственностью издательства, и ее распространение без согласия издательства запрещается.
От автора
Исследования, составившие эту книгу (за исключением статьи "Сервантес и Булгаков", впервые представленной в виде доклада на конференции в ИМЛИ в мае 1991 года), создавались на протяжении последних десяти лет. Все они, в том или ином виде, были опубликованы в журналах и научных сборниках .
Первоначальный замысел книги был прост и прямолинеен: проследить судьбу романа "сервантесовского типа" (М. Соколянский) в русской литературе XIX–XX веков: именно романа, а не "мифа" о Дон Кихоте, складывавшегося в читательском сознании на протяжении столетий и обретавшего плоть в самых разнообразных художественных (и не только!) дискурсах, в разных жанрах словесного искусства и в разных искусствах . Под романом "сервантесовского типа" мы понимаем созданную автором "Дон Кихота", с нашей точки зрения, базовую модель новоевропейского романа, которую мы будем именовать "романом сознания", хотя в англоязычной литературоведческой традиции, "с подачи" Р. Алтера , этот тип романа именуется "самосознательным романом" или "романом, сознающим себя" (a self-conscious novel) . "Сознающий себя роман" нередко – и не безосновательно – приравнивается к "метароману" (или метаповествованию, к "роману о романе") , хотя, строго говоря, "роман сознания" и "роман о романе", а, тем более, "текст в тексте" – это не вполне одно и то же: "текст в тексте" имеет очень древнюю традицию (вспомним хотя бы "Панчатантру") и такой тип организации повествования не обязательно предполагает релятивизацию отношений внутри оппозиций "книга / жизнь", "вымысел / реальность", "автор / герой".
Как правило, роман "сервантесовского типа" в том или ином варианте включает в себя так называемую "донкихотскую ситуацию" и тесно связан с традициями смеховой культуры. Последняя определяет сущностно игровой (ритуально-карнавальный, театральный) характер развития донкихотовского сюжета, предполагая активное участие читателя в процессе создания романа как эстетического объекта, с одной стороны, и деконструкцию литературного дискурса (литература как жизнетворчество), с другой. Эти особенности "архитектонического" облика романа "сервантесовского типа" обусловливают его процессуальность , динамичность , смысловую незавершенность, которая соотносится с особой авторской позицией, для определения которой в сервантистике давно используется слово "двойственность" , при том что двойственное (или используя конкурирующее с ним "бахтинское" слово "амбивалентное") отношение Сервантеса к своим героям, и прежде всего к своему "взбалмошному сыну" Дон Кихоту, к тексту своего романа не предполагает полного отказа писателя от вертикальной модели мира, неразличение им иллюзии и реальности, света и тьмы, добра и зла, космоса и хаоса, Бога и Дьявола, к чему, в конечном счете , придут некоторые (но далеко не все!) творцы "самосознательных" метаповествований XX века, вроде Ф. Сологуба .
Конечно, обозначенные здесь черты романа "сервантесовского типа" проявлялись у последователей Сервантеса далеко не в полном "наборе признаков", часто сущностно переосмыслялись и даже полемически переакцентировались, особенно если сервантесовская традиция соединялась под пером романиста с иными литературными формами. Например, "Мертвые души", будучи и "текстом о тексте", и "самосознательным" метаповествованием, лишь к концу первого тома начинают перестраиваться в направлении задуманной писателем, но так и оставшейся не осуществленной, "трилогии" восхождения падшей (пребывающей в состоянии временной смерти) души к Свету. Также далеко не во всех исследуемых нами романах "донкихотская ситуация" является исходным пунктом развертывания повествования, а тема "мудрого безумия" бывает лишь пунктирно намеченной, оставшись – как в "Евгении Онегине" – реликтом "возможного" (С. Г. Бочаров) сюжета.
Необходимо, кроме того, учесть, что и в Западной Европе, и в России самые плодотворные попытки создания повествования "по образцу" "Дон Кихота" успешно реализовывались в тех случаях, когда писатель не шел за Сервантесом след в след, а, подобно Г. Филдингу, соединял сервантесовскую "манеру" (для нас – жанр) с "манерами" писателей, творцу "Дон Кихота" вовсе чуждыми, скажем, с техникой плутовского повествования .
Но случалось (и довольно часто!), что романист, такой цели перед собой вовсе не ставивший, спонтанно ориентировал свое повествование на "донкихотскую ситуацию", на образ героя-"книжника" и потенциального писателя, пускай и не состоявшегося, на включение истории создания романа в сам роман. При этом автор очередной версии сознающего свою литературную природу повествования, двойник и антагонист героя, обретающего себя в процессе чтения-переписывания некоего текста (и его судьбоносного осуществления), мог опираться не на опыт Сервантеса непосредственно, а на творения других писателей, уже проникшихся сервантесовским умонастроением и освоивших сервантесовские принципы письма (так, Пушкин – автор "Евгения Онегина" создает роман "сервантесовского типа", ориентируясь скорее не на "Дон Кихота", а на "Тристрама Шенди").
Но во всех случаях, уже став "памятью жанра" новоевропейского романа, "Дон Кихот" оказывался включенным в состав сложных многожанровых конфигураций (каковой по сути является и сам жанр романа). И если в каких-то случаях, исследуя сервантесовское начало в конкретном произведении, нам представлялось возможным иными его жанровыми "составляющими" пренебречь, то в других, идя по намеченному самим же романистом сервантесовскому "следу", например, "мифу о Дульцинее", вдохновлявшему Федора Сологуба, мы вдруг обнаруживали, что у создателя "Творимой легенды" был совсем иной непосредственный источник литературного вдохновения…
Поэтому читатель найдет в этой книге главы, в которых о романе "сервантесовского типа" почти ничего и не говорится… А речь идет о пикареске (так называемом "плутовском романе"), о барочной аллегорической "эпопее в прозе" (жанре, столь почитаемом в XVII–XVIII столетиях, у истоков которого – творение того же Сервантеса, его опубликованный посмертно роман "Странствия Персилеса и Сихизмунды" (1617), об античном прообразе этого жанра – эллинистическом романе, о рыцарских романах позднего Средневековья и Возрождения, о французской психологической прозе и новоевропейской утопии, об эпистолярном романе раннего Нового времени и немецком "романе воспитания"…
В результате эта книга оказалась и "шире", и "уже" той, которая могла бы сложиться. Ведь, следуя методу историко-поэтологического ретроспективного анализа, сервантесовское начало можно найти и в "Шинели", и в "Преступлении и наказании", и в "Под ростке", равно как в прозе Лескова, Алексея Ремизова, К. Вагинова, в "Даре" и "Лолите" Владимира Набокова… Модернистский "роман сознания" XX века, представленный на Западе творениями Пруста, Джойса, Кафки, Унамуно, в дореволюционной России – прозой Андрея Белого, в России пореволюционной – антиутопиями Замятина и Платонова, в России изгнаннической – прозой В. Набокова, наглядно демон стрирует способность созданного Сервантесом жанра к кардинальным транформациям (с сохранением "донкихотовской" основы).
Мы решили поставить "условную" точку в своих разысканиях о значении романа "Дон Кихот" для русского романа на "Пушкинском Доме" Андрея Битова, с которым принято связывать начало русского "постмодернизма", хотя нельзя не согласиться с М. Липовецким в том, что этот самый русский "постмодернизм" мало чем от модернизма отличается. "Пушкинский Дом" – один из характернейших русских образцов "романа сознания", жанра, сложившегося в западноевропейской (Флобер) и русской (Достоевский) литературе еще в середине XIX столетия на скрещении по своей сущности антипсихологического романа "сервантесовского типа" и линии развития психологической прозы, более всего связанной с картезианской Францией.
В России советской, да и постсоветской, творение Сервантеса не стало тем, чем оно, в конечном счете, стало в мировой литературе – чтением для элиты, для писателей, которые, подобно Пьеру Менару Борхеса, читают-"переписывают" "Дон Кихота", чтобы еще и еще раз попытаться понять, "как делается роман" (название одного из творений М. де Унамуно). Андрей Битов, постоянно перечитывающий Пушкина и, хочется думать, перечитавший-таки "Дон Кихота", – редкостное исключение. Но ведь и настоящего, смешного и печального, развлекательного и "метафизического" романа в России давно не появлялось.
В процессе работы над каждой из тем нам приходилось погружаться в научную проблематику, достаточно далекую от непосредственного предмета многолетних исследований – творчества Сервантеса. Но и при самом скрупулезном отношении к трудам ученых-предшественников, нами вряд ли могло быть учтено все написанное на интересующую нас тему даже на "день", точнее, по меньшей мере, на год, отданный разработке каждой из ее глав. Возвращаться сейчас к сделанному годы назад означало превратиться в змею, кусающую собственный хвост. Поэтому мы позволили себе лишь в самых необходимых случаях сделать смысловые уточнения и частично обновить цитируемую критическую литературу.
"Дон Кихот" 1605 года и "Дон Кихот" 1615 обозначаются в тексте книги как Первая и Вторая части (с прописной буквы), поскольку нумерация "частей" входит в полное наименование обоих романов: "Первая часть хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского", "Вторая часть хитроумного кабальеро Дон Кихота Ламанчского".
Примечания
"Русский роман как сюжет исторический поэтики" – в "Вестнике Московского университета. Филология" (2004, № 6), "Дон Кихот" и "Евгений Онегин" – в "Университетском пушкинском сборнике" (М., 1999), "Капитанская дочка": от плутовского романа – к семейной хронике" – в "Московском пушкинисте". XI (М., 2005), ""Мертвые души": от романа – к "поэме"" – в сборнике "Язык и культура. Факты и ценности. К 70-летию Ю. С. Степанова" (М., 2001), "Роман и риторическая традиция (случай Гоголя и Сервантеса)" (на исп. яз.) – в "Peregrinamente Peregrinos. Quinto Congreso Internacional de la Asociaciуn de cervantistas. V CINDAC, Lisboa, 1–5 de septiembre" (Alcalб de Henares, 2004), ""Донкихотская ситуация" в ранней прозе Достоевского" – в "Вестнике Московского университета. Филология" (2006, № 1), "Идиот" в зеркале "Дон Кихота Ламанчского" – в "Вопросах литературы" (2007, вып. январь-февраль), "Символистский роман: между мимеcисом и аллегорией" – в "Филологических науках" (2008, № 5), "Символистский роман и его истоки ("Творимая легенда" Ф. Сологуба)" – в "Acta Philologica" (2007, № 1), ""Мы" Евг. Замятина: Мефистофель и Андрогин" – в "Вопросах литературы" (2004, вып. ноябрь-декабрь), ""Дон Кихот" деконструированный ("Чевенгур" Андрея Платонова)" – в "Вестнике Московского университета. Филология" (2009, № 3), "Сервантес и Булгаков" – в "Вестнике Московского университета. Филология" (1996, № 5); ""Дон Кихот" и "роман сознания"" – в сборнике "Культурный палимпсест" (СПб.: Наука, 2011).
Этот "миф" подробно исследован в кн.: Багно В. Е. Дорогами "Дон Кихота". М.: Книга, 1988, а также в его новейшем труде: "Дон Кихот" в России и русское донкихотство. СПб.: Наука, 2009. Бытованию образа Дон Кихота в русском культурном сознании посвящено публицистическое сочинение Ю. А. Айхенвальда "Дон Кихот на русской почве" (Т. 1–2. М.; Минск, 1996). Своего рода иллюстрацией к книге Айхенвальда может служит книга "Он въезжает из другого века… Дон Кихот в России". Сост. Л. М. Бурмистрова. (М.: ВГБИЛ, 2006). Новые материалы, касающиеся бытования образа Дон Кихота в Совет ском Союзе, содержатся в кандидатской диссертации Т. Г. Артамоновой "Рецепция сюжета о Дон Кихоте в русской литературе 1920-1930-х годов" (Екатеринбург, 2006).
См. Alter R. Partial Magic. The Novel as a Self-Conscious Genre. University of California Press. Berkley; Los Angeles; London, 1975. Наиболее удачный перевод названия книги Алтера, перефразирующего название новеллы Х. Л. Борхеса – "Magia parcial en el Quijote" – тот, что был предложен для Борхеса Е. М. Лысенко: "Скрытая магия" (в "Дон Кихоте").
"Сознающий себя" литературный дискурс под обозначением "литературоцентричный" стал предметом интереса и русской науки 2000-х годов. См.: Хатямова М. А. Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX века. М.: Языки славянской культуры, 2008. Здесь же – библиография по теме, к сожалению, не учитывающая книгу Алтера: М. А. Хатямова считает, что приоритет в теоретической разработке проблемы литературного самосознания принадлежит Д. М. Сегалу (цитируется статья последнего 1979 года), несомненно, прекрасно знакомому с трудами американского ученого.
Автором термина "Metafiction" является W. Gass. Однако ввел его в широкий критический обиход Р. Скоулс (см.: Scoules R. Fabulation and Metafiction. University of Illinois Press. Urbana; Chicago; London, 1979; первое издание – 1970).
Термин Л. Е. Пинского. См.: Пинский Л. Е. Сюжет-фабула и сюжет-ситуация // Пинский Л. Е. Реализм эпохи Возрождения. М.: Художественная литература, 1961.
Прилагательное "донкихотовский" (-ая, – ое) мы, как правило, образуем от названия романа, "донкихотский" – от имени героя, хотя тот же Л. Е. Пинский, да и другие критики, их используют как синонимы. Впрочем, на строгом различении двух обозначений и мы не настаиваем.
Это понятие обосновано Г. С. Морсоном. См.: Morson G. S. The Boundaries of Genre. Dostoevsky's Diary of a Writer and the Tradition of Literary Utopia. Austin: University of Texas Press, 1981.
См. главу ""Дон Кихот" – I: динамическая поэтика" в кн.: Пискунова С. И. Испанская и португальская литература XII–XIX веков. М.: Высшая школа, 2009.
Durán М. La ambigüedad en el "Quijote". Xálapa: La Universidad Veracruzana, 1960.
Следующие за ним (как создателем "Творимой легенды") Евг. Замятин и М. Булгаков, как нам представляется, приблизятся к этой черте, но ее не перейдут. Более того: Булгаков – ближе к концу жизни и к концу своего "закатного" романа – от нее явно отступит!
Поднявшись (в "Восьмой главе") к высшей точке своего самосознания, Онегин, тем не менее, "не сошел с ума" (как и "не сделался поэтом").
См.: Reed W. L. An Exemplary History of the Novel. The Quixotic versus the Picaresque. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1981.
См. о нем в главе "Русский роман как сюжет исторической поэтики".
См.: Cascardi A. The Bounds of Reason: Cervantes. Dostoevsky. Flaubert. New York: Columbia University Press, 1986.
Эта работа во многом осуществлена В. Е. Багно (см.: Багно В. Е. Указ. соч.).
См.: Grachiуva A. El Ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha de Miguel de Cervantes y los experimentos novelescos de A. Rйmizov en los aсos 30 del siglo XX // Lecturas cervantinas. 2005. San Petersburgo, 2007.