Гораздо меньше внимания широкой публики привлекли другие статьи, которым в последующие десятилетия предстояло кардинально изменить жизни миллионов людей. Одна из газет в родном городе Набокова сообщила, будто обнаружены документы, подтверждающие существование всемирного заговора евреев по завоеванию мирового господства. Впервые о "заговоре" поведала серия статей, опубликованных тем же издателем, которому принадлежала газета, призывавшая к погрому в Кишиневе. "Протоколы сионских мудрецов", фальшивка от первой до последней буквы, расходились по России, подогревая предубеждения и страхи толпы. Вымышленные тексты, скомпилированные из разных источников, неисповедимыми путями попали в Германию и Пруссию, откуда проникли в Россию. Окончательную отделку они, по всей вероятности, получили усилиями царской охранки – российской тайной полиции.
Пока антисемитизм примерял новые маски, ключевой задачей В. Д. Набокова сделалась борьба с нетерпимостью во всех ее формах; позднее эту позицию с не меньшим пылом отстаивал его повзрослевший сын. Владимиру Дмитриевичу претила тактика манипулирования сознанием необразованного населения. Но не только подпитываемый сверху антисемитизм толкал его к протесту против царизма. Он яростно сражался за отмену смертной казни и, хотя считал, что гомосексуализм явление ненормальное, критиковал имперские законы, направленные против содомии.
Отец Набокова был гласным Петербургской городской думы и членом полулегального конституционно-демократического "Союза освобождения". В своей борьбе он был далеко не одинок – либеральные и социалистические идеи активно пропагандировались целыми сообществами русских писателей и мыслителей: от анархо-пацифистов, последователей Льва Толстого, до поборников прямого насилия.
Справиться с подобными общественными настроениями властям не удавалось ни путем ужесточения законодательства, ни нагнетанием (в связи с Русско-японской войной) патриотической истерии. Гражданские права, дарованные в XIX веке, нельзя было просто взять и отменить в веке XX. Когда старый год сменился новым, 1905-м, по Петербургу прокатилась волна протестов. Мирное шествие рабочих, направившихся в январе к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию с требованием реформ, наткнулось на плотное оцепление вооруженных солдат. Рабочие отказались расходиться – и тут грянули залпы.
Убегающих от пуль людей преследовали специально стянутые в город войска. Люди прыгали с низких мостов на лед. В городе воцарился хаос: мародеры разбивали витрины фешенебельных магазинов на Невском проспекте и грабили их содержимое. За углом дома, где жил пятилетний Владимир Набоков, на Мариинской площади, солдаты сбили выстрелами ребятишек, забравшихся на деревья.
Многих либеральных журналистов и поэтов – в том числе друга В. Д. Набокова Иосифа Гессена – арестовали и посадили в Петропавловскую крепость. Закрывались газеты. Людям запрещали собираться в общественных местах. Горожане были напуганы и возмущены поведением солдат, которые, как подметили все, разделывались с безоружными жителями куда отважнее, чем с японскими моряками.
Владимир Дмитриевич немедленно осудил побоище и предложил выдать компенсации семьям погибших. Власти восприняли это заявление как крамолу. Либерализм Набокова вдруг перестал быть простительной причудой блестящего правоведа. Даже родная мать осудила Владимира Дмитриевича: она сетовала на некие "темные силы", соблазнившие ее сына, и предрекала, что те приведут его к краху карьеры и нищете.
Волнения продолжались весь год, собирая бесконечные толпы рабочих и парализуя движение транспорта. То и дело вспыхивали и яростно подавлялись вооруженные мятежи. Погибшие исчислялись уже не сотнями, а тысячами. Когда царь наконец поддался давлению и позволил сформировать Думу – совещательный орган с ограниченными полномочиями, – на политическую арену вышла Конституционно-демократическая партия (кадеты). В. Д. Набокова, одного из ее основателей, избрали членом Центрального комитета. Отец будущего писателя Владимира Набокова, потомок поколений царедворцев, открыто ратовал за преобразование самодержавия, которому веками подчинялась Россия.
5
В ту зиму Владимир и Сергей Набоковы начали брать уроки французского у чрезмерно впечатлительной учительницы из Швейцарии мадемуазель Сесиль Миотон. Если Владимир Дмитриевич надеялся изолировать детей от политических волнений, лучшего способа, чем нанять мадемуазель, и придумать было нельзя. Равнодушная к России и ко всему русскому, она принимала жизнь в чужой стране со стоическим отчаянием. Прячась от повседневных обид, мадемуазель с головой уходила в литературу и жила в мире иллюзорного, но прекрасного прошлого, с которым всегда можно сравнить настоящее и убедиться, что последнее ущербно. Позднее в книге "Память, говори" Набоков посвятит целую главу ее причудам и склонности к мелодраматизму.
Вскоре после приезда мадемуазель семилетний Володя тоже нашел способ бегства от действительности, только он стремился укрыться не в прошлом, а в мире природы. Мальчик страстно увлекся бабочками. В Выре он ловил редких парусников и обычных перламутровок, а затем, расправившись с насекомыми при помощи эфира, пронзал им булавкой брюшко, расправлял узорчатые крылья и укладывал в коробки. Его коллекция бабочек росла в прямой пропорции к общественным волнениям, которые мешали детям вернуться в Петербург.
Той же зимой проходили выборы в I Государственную думу. Революционные партии официально бойкотировали их, позволив победить фракции кадетов в союзе с трудовиками. Отказавшись от официальных думских постов, Набоков тем не менее принимал в работе Думы активное участие: после его блистательной речи об отмене смертной казни депутаты единогласно проголосовали за признание крайней меры наказания незаконной. Были предложены шаги по борьбе с голодом, который прокатился по стране после неурожаев военных лет. Кроме того, программа кадетов предполагала создание ответственного перед Государственной думой правительства, ратовала за частичную политическую амнистию, расширение гражданских прав и свобод и передачу части земель крестьянству. Депутаты возомнили себя хозяевами положения – рассказывали, что когда Николай II выступал с речью в Думе, В. Д. Набоков "сидел в первом ряду, вальяжно откинувшись на спинку кресла, сунув руки в карманы и неприкрыто ухмыляясь".
Однако никто не собирался всерьез рассматривать инициативы Думы. Депутаты вынесли резолюцию о недоверии правительству. Царские министры, утверждали они, должны быть подотчетны парламенту. Царь с ними не согласился и… распустил Думу.
На следующий день В. Д. Набоков и еще почти две сотни депутатов собрались в финском Выборге и подписали обращение к российскому народу, в котором призывали не служить в армии и не платить налоги, поскольку правительство без армии и с дырой в бюджете управлять страной не сможет.
То был беспрецедентный акт неповиновения, порожденный безысходностью. Впрочем, своим резким демаршем выборгские подписанты ничего не добились и только навредили собственному делу. По возвращении в Россию они лишились политических прав. Готовились новые выборы в Думу, но подписантам, включая отца Набокова, запретили в них участвовать.
На обоих полюсах политического спектра множились примеры применения насилия. Видного члена партии кадетов Михаила Герценштейна высмеивали в антисемитских политических карикатурах. Давно обращенный в христианство, в глазах реакционеров он оставался участником еврейского заговора, направленного на уничтожение России. В июле его убили. До В. Д. Набокова дошли сведения, что он тоже включен в некий черный список и стоит следующим на очереди. Друзья убедили Владимира Дмитриевича ненадолго уехать из страны.
Но и левые все чаще прибегали к крайним мерам. В партии социалистов-революционеров образовалось террористическое звено, занимавшееся политическими убийствами. Налеты и кражи со взломом, а также нападения на домохозяев и мелких дельцов стали обычным делом. Не брезговали подобными методами и большевики. Владимир Ульянов (Ленин) "заведовал" банковскими ограблениями, организовывал фиктивные браки своих товарищей, чтобы обирать богатых наследниц, и вербовал профессиональных преступников, имеющих опыт незаконной торговли оружием. Одним из его подручных был Иосиф Сталин.
Пока партии выискивали средства и сторонников, в начале 1907 года прошли выборы во II Думу. Отстраненный от политической жизни, В. Д. Набоков выступал на страницах кадетской партийной газеты, продолжая ратовать за либерализацию, способную нащупать срединный путь между реакционным экстремизмом и революцией.
Ленин не участвовал в гонке за парламентские кресла: он боялся возвращаться в Россию. Отвергая призывы к умеренности, он издал памфлет, в котором поименно оскорбил В. Д. Набокова и его сторонников, объявив кадетам войну и осудив их крестьянских союзников. Ленин пригрозил и социалистам-революционерам, которые подумывали о сотрудничестве с кадетами. По его словам, "грязное дело" совершит любой, кто, закрывая глаза на гибель рабочих в страшный день Кровавого воскресенья, поможет провести в Думу "антинародную" партию буржуазных либералов.
Памфлет Ленина перехватили, и множество экземпляров уничтожили, но чаша весов уже клонилась в его сторону. Кадеты потеряли голоса на выборах, и второй созыв Думы получился гораздо радикальнее первого. Через четыре месяца царь ее распустил.
Но Николай II не забыл о дерзости депутатов I Думы. В том же 1907 году бывшие депутаты, подписавшие "Выборгское воззвание", в том числе Владимир Дмитриевич Набоков, предстали перед судом и были признаны виновными в призывах к свержению правительства. Набокова приговорили к трем месяцам одиночного заключения.
Апелляцию отклонили, и Владимир Дмитриевич отправился отбывать наказание в тюрьму, которая находилась всего в нескольких минутах ходьбы от его дома, – в "Кресты". Находясь в заключении, он писал жене Елене ободряющие записки на туалетной бумаге, успел набросать несколько правоведческих статей, выучил итальянский и взялся за Данте. Условия содержания были не самыми худшими: арестанту даже разрешили взять с собой складную ванну. Владимир Дмитриевич всячески преуменьшал тяготы заключения, стремясь показать, что приговор для него всего лишь мелкое неудобство.
К тому времени отец и сын Набоковы особенно сблизились: их объединяла общая страсть к бабочкам. Владимир Дмитриевич, заметив увлечение сына, подарил первенцу драгоценный экземпляр из своей коллекции – редкую бабочку, пойманную еще в детстве. Володя передал бабочку отцу в "Кресты".
Выйдя на свободу, Набоков поехал к детям в Выру и по пути с железнодорожной станции попал на праздник, устроенный в его честь в соседнем селе. Мать Владимира Дмитриевича, открещиваясь от его политических взглядов, запретила отмечать в своем имении его освобождение из тюрьмы, но местный школьный учитель, живший рядом с Вырой, все-таки устроил Набокову торжественный прием с красными бантами, синими васильками и сосновыми ветками. Коляска Владимира Дмитриевича катилась мимо реки и рощиц, мимо церкви и семейного склепа, мимо нового здания школы и старых изб. Володя выехал встречать отца.
К тому времени он был пламенно увлечен книгами и бабочками и боготворил родных, из которых никто, кроме самых дряхлых, еще не умер. Политический кризис остался позади, но в подсознании мальчика с тех пор прочно поселились образы, которые потом зазвучат в творчестве писателя: бегство, революция, тирания, антисемитизм и неволя.
6
Детские годы Набокова проходили под знаком нежной родительской любви и не очень желанного общества Сергея и гувернанток. Однако по мере его взросления на сцене жизни появлялись новые персонажи.
Брат Елены Набоковой Василий Иванович Рукавишников, "дядя Ру́ка", как его называл Владимир в английских изданиях, обожал юного Володю, буквально души в нем не чаял. Набоков долгие десятилетия помнил, сколько внимания уделял ему дядюшка, как брал его на колени и "со всякими смешными словечками ласкал милого ребенка". "Ласкал" – слово Набокова, и в его воспоминаниях о дяде столько недосказанности, что картина их отношений рисуется весьма туманной, оставляя при этом неприятный осадок.
Знавший пять языков и гордившийся умением разгадывать шифры, дядя Рука посвящал себя неким "дипломатическим занятиям". Он носил экстравагантные костюмы и шубы, охотился с собаками, сочинял романсы и пережил авиакатастрофу – его аэроплан потерпел крушение. Хотя лучшие дядины мелодии заучивал на память Сергей, Василия Ивановича больше тянуло к Владимиру.
Отец Набокова не боялся оставлять сына с Рукой – по крайней мере в присутствии других; в то же время он бывал резок с шурином, выговаривая тому (как позднее будет выговаривать и Володе) за грубость со слугами. И с осуждением смотрел на Василия, когда тот устраивал свои "концерты": падал посреди ужина на пол и заявлял, что у него неизлечимая болезнь сердца.
Владимир Дмитриевич никогда бы себе подобного не позволил. Он был либералом, но имел традиционные понятия о чести. В печати он критиковал дуэли как феодальный пережиток, но когда в одной газетной статье намекнули, что он женился на Елене ради денег, потребовал, чтобы редактор издания либо немедленно напечатал опровержение, либо готовился принять вызов.
Если бы существовала галерея ролевых моделей, Владимир Дмитриевич представлял бы в ней образец героического отца семейства, которому честь и долг велят служить родине. Рука был другим – меланхоличным гомосексуалом с артистическими наклонностями. При всех дядюшкиных странностях Набокова долгое время задевала снисходительность, с какой к Руке относились даже те, кто ему симпатизировал. Точно в отместку позднее Набоков создал целую галерею эксцентричных персонажей – непонятых и осмеиваемых теми, кто понятия не имеет об их тайной жизни.
Помимо урока сострадания – или хотя бы жалости, – семья дала Набокову самого близкого друга детства, барона Юрия Рауш фон Траубенберга. Сын сестры В. Д. Набокова, Юрий был на полтора года старше Владимира. В юные годы это серьезная разница, и играть с ним Володе было гораздо интереснее, чем с маленьким Сергеем.
Превыше всего Набоков ценил в кузене сверхъестественное бесстрашие. Юрий так же пламенно увлекался оружием, как юный Набоков бабочками. В совместных играх старший оказывался заводилой: мальчики читали и разыгрывали сцены из романов, паля друг в друга из оружия, арсенал которого разрастался от игрушечных пистолетиков до арбалетов и духовых ружей; под конец друзья щекотали себе нервы, забавляясь с настоящим револьвером. Опасную игрушку у них конфисковали, но Юрий к этому времени уже достаточно повзрослел, чтобы начать готовиться к настоящей военной службе.
Впрочем, с Юрием Набоков виделся нечасто и большую часть времени проводил один: плакал об упущенных бабочках, покидал товарищей, если с ними было не так интересно, как с Юрием. Да и времени для досуга становилось все меньше. Череду гувернанток сменили наставники – до двенадцати лет Владимир учился дома.
Каждый из домашних учителей, как потом отмечал Набоков, воплощал в себе какую-то грань российского характера, как будто отец задался целью представить сыну все религиозно-культурные типы, населяющие империю. Сельского учителя-толстовца, учившего Набокова в Выре русской грамоте, сменил сын православного дьякона. Вслед за украинским математиком появился латыш, потом польский католик и, наконец, лютеранин еврейского происхождения.
Такая экзотика не всем приходилась по вкусу. Тетки Набокова вели себя в духе его бабушки: обсуждали еврейское происхождение нового воспитателя мальчиков, Филиппа Зеленского, и, когда родителей Набокова не было рядом, норовили поддеть учителя. Сам Володя еще не разбирался в нюансах культурных и социальных градаций; Зеленский стал первым посторонним, к которому у мальчика проснулось чувство солидарности, первым человеком, уязвимость которого он осознал, первым, кого ему еще в детстве захотелось защитить.
В отношении Набокова к воспитателям – и к некоторым членам семьи – всегда присутствовал некий антагонизм. Но если, к сожалению или к счастью, избавиться от родственников было невозможно, то учителя дольше трех лет в доме не задерживались – это был самый большой срок, который требовался, "чтобы вымотать любого из этих закаленных молодых людей".
Хотя с наступлением школьной поры Володя, пожалуй, не раз с ностальгией вспоминал, как вольно ему жилось при домашних учителях. В 1911 году родители отдали его в Тенишевское училище, известное своими передовыми устремлениями и демократичным укладом (в числе его выпускников был Осип Мандельштам). Впрочем, Набоков позже говорил об училище как о типичной школе, отличавшейся только отсутствием дискриминации при наборе учеников разных сословий, национальностей и вероисповеданий.
Владимир прекрасно учился и, несмотря на худобу, уверенно чувствовал себя в спорте. При этом школа открывала ему новые, обескураживающие грани действительности. Впервые в жизни ему приходилось изо дня в день терпеть близость людей, не связанных с ним ни родством, ни дружбой. Ему претило вытирать руки грязными полотенцами в умывальне, а первое групповое путешествие – трехдневная школьная экскурсия в Финляндию – произвело на него совершенно отталкивающее впечатление. Мало того, что интерес Набокова к бабочкам явно раздражал учителя, руководившего группой экскурсантов, так ему еще и пришлось – впервые в жизни – провести двадцать четыре часа без ванны.
Тенишевское Владимир смутно недолюбливал и чувствовал, что учителя платят ему взаимностью. Задачей заведения было воспитывать активных, образованных граждан для будущей российской демократии, и в этом смысле к старшему сыну В. Д. Набокова были особенно пристрастны. К нему часто придирались даже те наставники, которых считали добрыми. Набоков помогает редактировать школьный литературный журнал, но почему он не вступает в дискуссионный клуб? Почему сын В. Д. Набокова не желает ездить в школу на трамвае, вместо того чтобы хвастать перед остальными учениками личным шофером? Владимир чувствовал, что даже позиция на воротах, которую он занимал в тенишевских футбольных матчах, вызывала подозрения и воспринималась как нежелание бегать вместе с остальными мальчиками.
Вероятно, Владимир озадачивал тенишевских преподавателей, но Сергей, казавшийся воплощением подростковой драмы, беспокоил их куда больше. Если Владимир не догадывался о природе этой драмы, то вскоре ему предстояло о ней узнать: роясь в дневниках брата, он обнаружил строки, ясно указывающие на гомосексуальность Сергея. Ошеломленный открытием, Владимир понес дневник воспитателю, а тот передал его родителям мальчиков – так один брат выдал другого. После того как Сергей скомпрометировал себя несколькими романами с тенишевцами, его перевели в другую школу.
Владимир остался, но все время чувствовал давление, ощущал, как его пытаются подчинить тенишевскому укладу. Возможно, впрочем, что это ему только чудилось. Составляя характеристику Набокова, учитель называл его благопристойным и скромным юношей, снискавшим всеобщее уважение.
Набоков упрямо сопротивлялся попыткам вовлечь его в политику. Он не ходил на собрания, не посещал исторические кружки и не вступал в политические дискуссии – избегал всего, что могло сделать его лидером или хотя бы полезным членом грядущего, смутно предощущаемого демократического общества. Несмотря на яркий пример отца, сын оставался аутсайдером.