Разрыв с фразерами
Отстояв существование газеты, Маркс предпринял решительные действия против "Свободных", к тому времени окончательно выродившихся в псевдореволюционных фразеров и скандалистов. 29 ноября 1842 г. Маркс опубликовал в "Рейнской газете" небольшую заметку о "Свободных", заканчивавшуюся словами: "Скандалы, непристойности должны быть открыто и решительно осуждены в наше время, которое нуждается в серьезных, мужественных и выдержанных людях для достижения его возвышенных целей" (16, с. 269). На следующий день он писал Руге, что "позволил себе забраковать не меньше статей, чем цензор, ибо Мейен и компания посылали нам кучу вздора, лишенного всякого смысла и претендующего на то, чтобы перевернуть мир; все это написано весьма неряшливо и слегка приправлено атеизмом и коммунизмом (которого эти господа никогда не изучали)" (11, с. 368).
Марксова требовательность не была должным образом понята "Свободными". Стремясь сохранить за собой право беспрепятственно печататься в "Рейнской газете", они попытались подчинить Маркса своему влиянию, как это удалось им раньше в отношении Рутенберга. От имени "Свободных" Мейен начал вести переговоры с Марксом в менторском тоне. В ответ Маркс откровенно высказал свое мнение о недостатках их работ и призвал "к тому, чтобы было поменьше расплывчатых рассуждений, громких фраз, самодовольства и самолюбования и побольше определенности, побольше внимания к конкретной действительности, побольше знания дела" (11, с. 369).
Но "Свободные" уже настолько были заворожены собственной фразеологией, что оказались не в состоянии воспринимать критику. Вскоре Маркс получил наглое письмо от Мейена, содержавшее многочисленные претензии. Угрожая обвинить Маркса… в консерватизме, Мейен заявил, что газета обязана действовать "самым крайним образом" и т.п. Маркс понимал, что принять эти требования в сложившейся обстановке означало "спокойно уступить поле сражения полиции и цензуре, вместо того чтобы удерживать свои позиции в незаметной для публики, но тем не менее упорной, проникнутой сознанием долга борьбе" (11, с. 370).
Текст его ответа не сохранился, но, очевидно, звучал он довольно резко. Лишь две недели спустя предприняли "Свободные" попытку восстановить контакты с Марксом, возложив эту деликатную миссию на его прежнего друга – Бруно Бауэра. Однако примирительное письмо Бауэра Маркс оставил без ответа.
Сквозь новые слои повседневности
Став корреспондентом, затем редактором ежедневной газеты, Маркс столкнулся с новыми для себя слоями повседневности. Это, во-первых, повседневные дела и заботы крестьян, вынужденных вести постоянную борьбу с правительственными чиновниками. Во-вторых, интересы и дела либеральных буржуа, которых он впервые получил возможность наблюдать непосредственно, общаясь с такими типичными их представителями, как основные вкладчики и издатели "Рейнской газеты". В-третьих, вынужденные частые контакты с цензорами и другими представителями властей, контролировавшими газету. Их Маркс презирал и с удовольствием водил за нос, когда это представлялось возможным.
Деятельность в таких условиях убеждала Маркса в необходимости все более энергичной и решительной поддержки со стороны газеты той справедливой борьбы, которую ведут крестьяне, отстаивая свои интересы, – и в повседневной жизни (например, отстаивая свое обычное право на валежник), и в судебных спорах с помещиками и чиновниками, и в заседаниях ландтага.
Новые заботы овладели теперь Марксом: превратив "Рейнскую газету" в орган революционной демократии, он готовился к решающей схватке с правительством. Исходной теоретической базой для этого послужили статьи, написанные Марксом в первые месяцы своего пребывания на посту главного редактора газеты.
Коммунизм как проблема.
Социальная подоплека политики
Рабочее движение и социальные утопии
До 40-х годов XIX века рабочие участвовали в революционной борьбе чаще всего вместе с буржуазией, а их редкие самостоятельные выступления носили преимущественно стихийно-разрушительный характер (движение луддитов и т.п.). Восстания лионских ткачей в 1831 и 1834 гг. впервые показали, что пролетариат возникает как особая, самостоятельная сила; но они мало говорили о том, чего хочет и что может эта сила. С 40-х годов стихийное рабочее движение начинает соединяться с социалистически-коммунистическими теориями.
Новый подъем стачечной борьбы во Франции вызвал к жизни различные утопические проекты будущего общества: "Что такое собственность?" Прудона, "Об организации труда" Луи Блана, "О человечестве, его принципе и будущем" Пьера Леру, "Путешествие в Икарию" Этьенна Кабе, "Ни дворцов, ни хижин" и "Коммунизм – не утопия" Ж.-Ж. Пийо, "Кодекс общности" Теодора Дезами и др.
Однако сближение теории с рабочим движением первоначально представляло собой скрытый процесс: социалистические теории не выступали в связи с какой-либо определенной социальной силой, а в теоретическом отношении их положительная программа не выдерживала строгой критики. Вот почему Маркс не уделял этим утопиям серьезного внимания.
В середине 1842 г. в Англии произошло событие, изменившее отношение многих как к рабочему движению, так и к социалистически-коммунистическим утопиям. Это был год наибольшего развития чартистского рабочего движения, кульминационным моментом которого стала всеобщая забастовка, поддержанная тред-юнионами и охватившая многие промышленные районы страны. В резолюции, принятой 12 августа собранием представителей тред-юнионов, говорилось: "Пока не будет уничтожено классовое законодательство и установлен принцип коллективного труда, до тех пор у рабочих не будет возможности пользоваться полным продуктом своего труда" (67, с. 83 – 84). Связь социалистических теорий с рабочим движением стала очевидной.
Чартизм, это первое массовое политическое движение рабочих, В.И. Ленин назвал "подготовкой марксизма, "предпоследним словом" к марксизму" (40, с. 290); оно оказало влияние на политическое развитие не только Англии, но и Франции и Германии.
Среди младогегельянцев наиболее активно реагировал на чартистское движение Гесс. "В республиканских институтах нашего времени свобода разбивается о нищету, которая еще очень большую часть нашего общества лишает всякой возможности свободного развития сил… Не только феодальная аристократия и не только абсолютизм противоречат духу времени, но вся организация, скорее дезорганизация, нашей социальной жизни требует реформы", – писал он в "Рейнской газете" 11 сентября 1842 г. Задача XIX в. – освободить не часть общества, а все общество, "ликвидировать противоположность пауперизма и денежной аристократии и создать единство в государстве". Одновременно Гесс поместил в "Рейнской газете" несколько материалов, пропагандировавших социалистические идеи.
Это дало повод Аугсбургской газете обвинить "Рейнскую газету" в склонности к коммунизму. В ответ на это обвинение Маркс выступил со статьей "Коммунизм и аугсбургская "Allgemeine Zeitung"", написанной 15 октября 1842 г. – в первый же день своей работы в качестве редактора газеты. Аугсбургская газета не смогла ничего возразить на эту статью Маркса.
Первые шаги к коммунизму
Обычно буржуазные исследователи рассматривают указанную статью как доказательство того, что Маркс в тот период "был весьма далек от коммунистических идей, которые уже тогда приобретали влияние в Германии" (138, с. 121). На первый взгляд это может показаться правдоподобным, так как он считал возможным подвергнуть утопический коммунизм критике на страницах "Рейнской газеты".
Но в данной статье речь идет о необходимости критики лишь теперешней, утопической формы коммунистических идей, а не идеи коммунизма вообще. Кроме того (что обычно тщательно замалчивается буржуазными идеологами), Маркс считает теоретически несостоятельной критику коммунистических идей Аугсбургской газетой. Против коммунизма эта газета выдвигала следующий аргумент: "С ликвидацией собственности мы возвращаемся к естественному состоянию, где индивид не обладает никакими правами… Самое свободное, что знает человек, его индивидуальную деятельность заключают в оковы всеобщей системы, уничтожают в нем прелесть самостоятельного занятия" (115, с. 2270). Примерно такую же позицию по отношению к коммунизму, какую занимала Аугсбургская газета и которую Маркс характеризовал как плод "поверхностной минутной фантазии", современные буржуазные идеологи пытаются приписать ему самому.
Между тем Маркс уже сознавал тогда, что коммунистические идеи не просто литературное явление, а имеют под собой реальные интересы беднейших слоев населения, что "сословие, которое в настоящее время не владеет ничем, требует доли в богатстве средних классов, – это факт, который… бросается всякому в глаза на улицах Манчестера, Парижа и Лиона" (1, с. 115).
Не случайно Маркс выделяет именно эти три города – как раз в них произошли наиболее крупные выступления рабочих за последнее десятилетие: Манчестер в августе 1842 г. был центром чартистского движения; в Париже рабочие выступили с оружием в руках в мае 1839 г. и в сентябре 1840 г.; в Лионе произошли уже упомянутые восстания ткачей.
Проблемы коммунизма – это такие проблемы, "над разрешением которых работают два народа": французский и английский (см. 1, с. 116). Вот почему если и следует критиковать коммунизм в его утопической форме, то не столь поверхностно, как это делает Аугсбургская газета, а "после упорного и углубленного изучения" (1, с. 117).
Впоследствии Маркс вспоминал: "…в это время, когда благое желание "идти вперед" во много раз превышало знание предмета, в "Rheinische Zeitung" послышались отзвуки французского социализма и коммунизма со слабой философской окраской. Я высказался против этого дилетантства, но вместе с тем в полемике с аугсбургской "Allgemeine Zeitung" откровенно признался, что мои тогдашние знания не позволяли мне отважиться на какое-либо суждение о самом содержании французских направлений" (3, с. 6).
Интерес к социальным вопросам и к коммунизму, вероятно, и привел Маркса к участию в дискуссиях по социальному вопросу, происходивших в Кёльне. Кроме Гесса, инициатора этих дискуссий, а также Юнга и Оппенгейма в них участвовало еще несколько радикалов и либералов. Маркс в то время изучал также произведения Прудона, Дезами, Леру, Консидерана и еще более укрепился в правильности сделанного им ранее вывода о необходимости основательно познакомиться с условиями жизни бедноты.
В интересах обездоленной массы
Впервые эта тема получает разработку в статье "Дебаты по поводу закона о краже леса" – третьей из цикла "Дебаты шестого рейнского ландтага" (декабрь 1842 г.). Здесь Маркс уже открыто заявил, что выступает "в интересах бедной, политически и социально обездоленной массы…" (1, с. 125).
На первый взгляд тема статьи может показаться несущественной. Так ли уж важно считать или не считать сбор валежника кражей леса? Но в те времена валежник для бедного крестьянина был важным подспорьем в хозяйстве: покупного леса ему не хватало. Вот почему во всех странах ревниво отстаивал крестьянин свое право свободно собирать валежник. На этой почве возникало множество судебных дел по поводу кражи леса.
В Пруссии в одном только 1836 г. из 207.478 уголовных дел около 150 тыс. касались именно краж леса и поступков против законодательства о лесах, охоте и пастбищах. Прусское правительство предложило на рассмотрение ландтагов законопроект, запрещающий сбор валежника без разрешения владельца леса и предусматривающий наказание за такой сбор как за кражу. Это был типично классовый проект: исключительное интересах лесовладельцев, против крестьянской бедноты.
Сессии ландтагов (в том числе и Рейнского) в 1841 г. одобрили этот законопроект, и прусское правительство намеревалось в ближайшее время придать ему силу закона. Критика Марксом позиции Рейнского ландтага по этому вопросу носила принципиальный характер выступления против готовящегося государственного закона, в защиту бедноты.
Правовая природа вещей
Стремясь доказать, что сбор валежника не есть кража леса, Маркс обращается к "правовой природе вещей". Он усматривает ее в том, что между валежником и лесом как объектами собственности не существует никакой связи: ни органической (валежник – мертвый лес, т.е. не лес), ни искусственной (валежник перестал быть лесом без всякого вмешательства человека в этот процесс). Следовательно, валежник не есть собственность лесовладельца; это "неоформленная собственность", относящаяся к сфере захватного права.
Но возможно, из принципов захватного права следует, что валежник может принадлежать лесовладельцу только потому, что находится на территории его леса? По Гегелю, чтобы вступить во владение такого рода предметом, достаточно как-то пометить его (см. 62, с. 83); лесовладельцу, например, достаточно объявить своим весь валежник на территории своего леса, чтобы стать его собственником. Руссо же исходил из противоположного принципа: надо, чтобы "вступали во владение землею не в силу какой-либо пустой формальности, но в результате расчистки и обработки ее – этого единственного признака собственности, который при отсутствии юридических документов должен быть признаваем другими" (103, с. 166).
Маркс в своей статье занимает позицию, близкую Руссо (хотя о Руссо он не упоминает, так же как и о Гегеле): "В самой своей деятельности беднота обретает свое право. В деятельности собирания стихийный класс человеческого общества сталкивается с продуктами стихийной силы природы, внося в них порядок" (1, с. 130).
Следовательно, собирание валежника есть законное вступление во владение им и не может быть квалифицировано как кража.
Правосознание бедняка
Не ограничиваясь данным выводом, Маркс реконструирует стихийное правосознание бедного крестьянина. Собирая валежник, бедняк не просто чувствует свое право на это, а воспринимает это право как исключительно свое. Валежник, эти сухие, обломанные ветви и сучья, в противоположность сочным деревьям и стволам, крепко сидящим своими корнями в земле, представляется в сознании бедняка как "физическое изображение бедности и богатства. Человеческая бедность чувствует это родство и выводит из этого чувства родства свое право собственности… Как не подобает богатым претендовать на милостыню, раздаваемую на улице, точно так же не подобает им претендовать на эту милостыню природы" (1, с. 130).
Сколь близко надо было принимать к сердцу нужды бедных крестьян, чтобы так точно изобразить их умонастроение, как это сделал здесь двадцатичетырехлетний доктор философии! Он полностью разделяет правосознание бедноты и в поддержку ее формулирует следующий теоретический тезис: "…предметы, которые относятся по своей стихийной природе и по своему случайному существованию к области захватного права… служат предметом захватного права для того класса, который в силу как раз захватного права сам лишен всякой другой собственности и в гражданском обществе занимает такое же положение, какое эти предметы занимают в природе" (1, с. 129). Итак, право беднейшего класса Маркс выводит из социального его положения, из отношения к нему других классов общества.
Инстинктивное чувство права развилось у бедноты в обычай беспрепятственно собирать валежник. Напротив, лесовладельцы стремятся превратить в обычай свои привилегии. Какой из этих обычаев должен стать законом?