Мартин (Мордехай) Бубер (1878–1965) – один из самых ярких и оригинальных мыслителей ХХ века, философ и мистик, идеолог и общественный деятель, создатель важного направления современной мысли – философии диалога.
Всю жизнь Мартин Бубер стремился раскрыть миру уникальный мистический опыт хасидизма. Самый значительный его труд на эту тему – "Хасидские истории", первая часть которого представлена в данном издании. Книга учит, что только в диалоге человека со Всевышним раскрывается Божественная реальность и космос приобретает святость. Хасидские истории помогают преодолеть отчуждение между людьми и увидеть Божественный свет, наполняющий повседневную человеческую жизнь.
Содержание:
От редакции 1
Введение 1
Потомки Великого Магида - Глава первая 10
Школа рабби Шмелке из Никольсбурга - Глава вторая 16
Школа рабби Элимелеха из Лежайска - Глава третья 21
Из школы рабби Шломо из Карлина - Глава четвертая 28
Из дома Магида из Козниц - Глава пятая 34
Из школы рабби из Люблина - Глава шестая 35
Пшсиха и ее дочерние школы - Глава седьмая 45
Шмуэль-Йосеф Агнон о Мартине Бубере - Перевод с иврита и комментарии Зои Копельман 63
Биографические сведения о хасидских учителях 69
Справочные материалы 75
Примечания 81
Мартин Бубер
Хасидские истории
Поздние учителя
От редакции
Второй том классического труда Мартина (Мордехая) Бубера "Хасидские истории" продолжает серию: "אлеф – изыскания в еврейской мистике". Книги серии "אлеф" знакомят русскоязычного читателя с каббалистическими источниками, а также с важнейшими научными трудами исследователей из разных стран мира. Отсюда и название серии: буква א – алеф, первая буква еврейского алфавита, не обозначает никакого звука, но в потенциале содержит все двадцать две буквы. Согласно мнению многих великих мистиков, именно в этой, символизирующей молчание, букве содержится суть Синайского Откровения.
Часто встречающиеся термины объяснены в глоссарии, те из них, которые заимствованы из иврита, обозначены курсивом. Звездочками отмечены библейские цитаты, приводимые на полях. Римскими цифрами обозначены постраничные примечания Мартина Бубера в его статьях. Биографии хасидских цадиков, упоминаемых Бубером, вынесены в отдельное приложение, "Биографические сведения о хасидских учителях", и расположены в хронологическом порядке.
Написание еврейских собственных имен и терминов иудаизма несколько отличается от принятого в первом томе. В частности, используется знак ѓ, соответствующий букве ה в иврите и идише.
Введение
Принято считать, что вслед за тремя поколениями хасидских учителей наступило время упадка. Однако эта точка зрения – не что иное, как чрезмерное упрощение действительного положения дел. Рассматривая подобного рода ход событий, мы, несомненно, должны спросить самих себя: какие именно аспекты хасидизма и в самом деле начали приходить в упадок и не наблюдается ли наряду с этим обогащение, развитие вширь и вглубь и даже укрепление других элементов этого движения?
Нет сомнений, что общие доминантные характеристики, свойственные хасидизму на начальном этапе его развития, стали ослабевать на протяжении второго периода, который в основном пришелся на первую половину XIX века, хотя жизненный путь некоторых представителей этого движения продолжился и во второй половине столетия. Основные контуры первых хасидских течений и борений между ними становятся трудноразличимыми и неясными, и на смену священному страстному порыву сблизить небеса и землю зачастую приходит некая упорядоченная религиозность, что, вообще говоря, характерно для всех великих религиозных движений, миновавших стадии пробуждения и мятежа. Вместе с тем новая духовная жизнь обретает разнообразие и полноту, что, надо признать, не очень способствует концептуальному развитию основных идей хасидизма, но вместе с тем значительно расширяет сферы, в которых эти идеи могут быть реализованы и применены для нужд повседневной жизни. Формы выражения этих идей становятся уже не столь дерзновенными или радикальными, но при этом зачастую обретают больший блеск и великолепие. Афоризмы, притчи и исполненные глубокого смысла сказки, имевшие до сих пор форму гениальных, но наивных и незаконченных импровизаций, теперь обретают литературное совершенство.
Реальные проблемы второго этапа развития хасидизма связаны не с духовными свойствами учения, а с вопросами структурно-организационного характера. Эти проблемы можно отнести к одной из трех категорий: взаимоотношения цадика и его хасидов, взаимоотношения между двумя цадиками и их хасидами и взаимоотношения между цадиком и школой, к которой он принадлежит. На втором этапе развития хасидизма все три категории взаимоотношений претерпевают значительные и заслуживающие самого пристального внимания изменения.
Для обоих этапов развития хасидизма характерно, что цадики изначально являются "скрытыми" и лишь впоследствии "раскрываются", то есть объявляют, что небеса призвали их к служению. Наряду с небесным призывом необходимо присутствие уважаемого учителя, который должен поручиться за него и формально объявить его цадиком. Иными словами, община получает своего вождя "с небес", когда на того нисходит явно выраженное небесное благословение, и к этому добавляется процедура выбора и назначения цадика, осуществляемая его учителем, чей авторитет, в свою очередь, делает такой выбор обоснованным. Хасиды самостоятельно принимают свое групповое решение лишь в том случае, когда умирает великий учитель и возникает вопрос, кто из его учеников вправе наследовать ему – при условии, что на этот счет не было никакой предварительной договоренности. Для такой процедуры нет никаких особо оговоренных формул или правил, и все происходит с учетом существующей ситуации. Если верить легенде – а легендарные случаи характерны для многих аналогичных эпизодов в истории религии, – решения подобного рода всегда и принимаются, и воспринимаются как нечто мистическое. Община демонстрирует ранее невиданное единство и, ощущая всей душой волю небес, не смеет ей противиться. На втором этапе развития хасидизма число решений, принимаемых таким образом, увеличивается. Это происходит и в тех случаях, когда цадик не оставляет после себя наследников мужского пола, и когда его сын считается кандидатом на отцовское место.
Вот дошедший до нас разговор, хорошо иллюстрирующий сложившуюся новую ситуацию. Его участники – рабби Мендл из Коцка (выдающаяся и трагическая фигура, относящаяся к четвертому поколению, хотя точнее было бы считать его хасидом пятого поколения) и юный Мендл из Ворки, сын рабби Ицхака из Ворки, друга Мендла из Коцка; время – девять месяцев после смерти рабби Ицхака. Рабби из Коцка пытается узнать, кто наследует его другу, поскольку Мендл скорее уклоняется от чести стать рабби, нежели стремится к этому. Рабби из Коцка спрашивает: "А что мир?" (то есть: каково мнение общины?). Его ученик отвечает: "Мир стоит" (то есть: вопрос о наследовании еще не решен). Тогда рабби замечает: "Говорят, что ты готов наследовать отцу". А юный Мендл отвечает: "Будь это так, у меня было бы предчувствие". В заключение разговора цадик говорит: "Говорят, что хасиды делают цадика". На что Мендл из Ворки отвечает: "Мне не нужна милостыня", – тем самым желая сказать, что дар небес он не намерен принимать из рук общины, что он не признает их прав на это и не хочет изменять великой хасидской традиции.
Против чего же выступает Мендл из Ворки? Об этом ясно сказано в горькой шутке рабби Мендла из Риманова (цадика, жившего в переходные времена от первого этапа развития хасидизма ко второму): "Если тысяча верующих хасидов соберется вокруг пня, то пень тоже начнет творить чудеса". Очевидно, что рабби Мендл под словом "верующие" имеет в виду "суеверные". Такие хасиды не верят в то, что цадика выбирают на небесах, и полагают, что община сама вправе избрать себе цадика – то есть не получить как небесный дар, а самостоятельно "назначить". Естественное следствие такого подхода – умножение числа цадиков, непригодных для своего положения. "Не следует занимать кресло цадика, пока ты не услышал голоса Элияѓу", – таково мнение истинных цадиков, тогда как цадики сомнительные думают иначе.
Вторая категория проблем связана с тем, что при наличии большого числа цадиков не существовало одной, наиболее авторитетной фигуры, которую можно было бы воспринимать в качестве столпа хасидизма. В плане историческом хасидизм был реакцией на кризис мессианства. Дорога к хасидизму, к этой целенаправленной попытке сохранения реальности Бога для евреев, была вымощена идеями в высшей степени противоречивого саббатианства, последователи которого полагали, что они смогут отнять у Бога Израиля его право указывать им верный путь и при этом сохранить для себя еврейского Бога. Идеи Яакова Франка и его деятельность, которая столь гротескно вырвалась из-под контроля, дойдя на крайней стадии до нигилизма, облаченного в мифологические одежды, продемонстрировали всем тем, кто бдительно охранял устои иудаизма, что не только отдельные члены общины, но и община в целом находится на краю бездны, и осознание такой опасности привело наиболее достойных к хасидизму.
Этот горький опыт явственно указал: недопустимо, чтобы вера всей общины сосредоточивалась в руках одного человека. Хасидизм обеспечивает такое положение дел – благодаря тому, что придерживается библейской эсхатологии, в отличие от безрассудности саббатианской теологии, а также путем обновления концепции, в рамках которой человек в полной мере является исполнителем Божественной воли к избавлению. С другой стороны, хасидизм безусловно не приемлет тенденцию последних мессианских движений, согласно которой человеческие существа наделялись Божественными атрибутами. Ни малейшего намека на идею воплощения не содержат ни учение Баал Шем Това, ни легенды, возникшие впоследствии вокруг его имени.
И более того: структура хасидской общины основана на принципе множественности, который никак не может перерасти в единоначалие ввиду наличия (осознанного или неосознанного – это не столь уж важно) ощущения связанной с этим опасности. Каждая община самостоятельна и не подчинена никакой вышестоящей инстанции. Даже Великий Магид, возглавлявший хасидскую общину, состоявшую из нескольких групп, не желал для себя никакого особого положения, кроме статуса учителя. И хотя в последующих поколениях мы сталкиваемся с цадиками, соперничающими между собой за более высокий статус, и такая борьба находит свое отражение в поведении их общин, тем не менее ни один из них никогда всерьез не претендовал на исключительное положение во всем движении хасидизма.
Вплоть до второго этапа развития хасидизма это соперничество никогда не опускалось до попыток взаимного запрета. Наиболее поразительным в этом плане стал конфликт с участием "Цанза" (рабби Хаим из Цанза) и "Садагоры" (рабби Авраѓам-Яаков из Садагоры и его братья), в ходе которого были возрождены методы, использовавшиеся в ходе борьбы между хасидами и их противниками (митнагдим), включая херем.
Конфликт начался с более чем однозначного высказывания рабби из Цанза, который напомнил легенду о соперничестве между солнцем и луной и повторил слова солнца относительно того, что невозможно двум царям носить одну корону. Однако большинство цадиков сразу же осознало опасность, которую таит в себе подобного рода отклонение от хасидского пути. Именно в этом плане следует интерпретировать слова рабби Ѓирша из Жидачева, достойнейшего ученика Провидца из Люблина, который сказал, что если хасид считает своего рабби единственным истинным рабби, то налицо явный случай идолопоклонства. Однако наряду с этим мы встречаемся и с высказываниями, в которых идея множественности возведена в абсолют, граничащий с абсурдом, – так, например, внук одного из видных хасидских мыслителей заявил, что каждый цадик должен быть Машиахом для своих хасидов.
Третья категория проблем – это взаимоотношения между цадиком и школой, к которой он принадлежит. На заре хасидизма мысль о соперничестве между учителем и учеником просто никому не могла прийти в голову. С одной стороны, преклонение ученика перед учителем сохранялось на протяжении всей его жизни, и он подумать даже не мог о том, чтобы сделать что бы то ни было против воли своего учителя. С другой стороны, учитель, безусловно не расценивая своих учеников как потенциальных соперников, ставил наиболее достойных из них во главе подразделений своей общины, где они исполняли роль его представителей. Для примера перечитайте историю о том, как Великий Магид в истинно библейской манере жалует рабби Менахема-Мендла поясом и посохом.
Но уже на протяжении следующего поколения, ближе к концу первого этапа развития хасидизма, начинаются перемены. Рабби Элимелех из Лежайска, ученик Великого Магида, не дозволял своим ученикам возглавлять общины при своей жизни. Когда один из них, ставший впоследствии известным как Провидец из Люблина, встал во главе общины, это послужило причиной длительной напряженности между ними. Легенда даже гласит, что проклятие рабби Элимелеха стало пагубным для последователей его ученика.
Однако аналогичные отношения, только в еще более острой и непростой форме, сложились между Провидцем из Люблина и его учениками. Прежде всего, это мрачная трагедия, связанная с тем, что Провидец облыжно обвинил Йеѓуди, своего самого достойного ученика, в соперничестве, и утверждают, что это обвинение привело к его смерти. Провидец, как рассказывается, неоднократно повторял, что Йеѓуди выше его ("он стоит на более высокой ступени"), но что он, Провидец, поставлен на свое место рабби Элимелехом – фраза сама по себе более чем странная, особенно если расценивать ее в свете всех имевших место событий; во всяком случае, это высказывание дает нам представление о том, как сам говорящий осознавал происходящее.
На этом этапе было решено отказаться от идеи ставить учеников во главе общины, хотя те, кто уже занимал такое положение, не были смещены. Но уже в следующем поколении невозможность для ученика возглавить общину при жизни своего учителя стала даже не правилом, а едва ли не законом. Таким образом, хасиды отказались от основополагающего принципа хасидизма, который можно определить как "внутренняя миссия". Учитель перестал посылать своих проверенных и надежных учеников самостоятельно выполнять свойственные учителю религиозные и организационные обязанности; он держал их при себе, лишая возможности действовать независимо, и тем самым наносил несомненный ущерб движению хасидизма.
Это обстоятельство – равно как и ряд аналогичных – послужили причиной для резкой критики, которой выдающиеся цадики второго периода хасидизма подвергали своих современников. После того как Йеѓуди высказался о вождях предыдущих поколений еврейского народа, за которыми следовали цадики, он добавил: "Вот почему я и вздыхаю: видно, нынешние тоже будут не лучше. Что же станется с народом Израиля?"
Другой цадик отказался толковать хасидское учение, поскольку заметил, что некоторые цадики своим преподаванием более не способствуют соблюдению первоначальной абсолютной чистоты учения и что скрытые демоны могут проникнуть туда и затянуть хасидов в свое царство. Следует особо подчеркнуть, что некоторые из потомков великих цадиков – например, сын и внук рабби Элимелеха – просто отказывались становиться рабби.
Цадик шестого поколения, внук внука Великого Магида, в резких выражениях говорит о негодовании, которое охватывает его при виде столь очевидного упадка хасидизма. Речь идет о рабби Дове-Бере из Леово, сыне известного рабби Исраэля из Ружина, который зашел в своем протесте так далеко, что на некоторое время оказался в лагере маскилим (и это стало поводом для конфликта между "Цанзом" и "Садагорой").
Рабби Дов-Бер частенько рассказывал одну историю, которая, как он утверждал, была связана с его предком, Великим Магидом, хотя в действительности, судя по всему, случилась именно с ним самим. "Некий арендатор, – рассказывал рабби Дов-Бер, – пришел к Магиду из Межерича и попросил его оказать помощь в одном частном деле. "Ты и взаправду хочешь, чтобы я помог тебе? – переспросил Великий Магид. – Ты пришел за этим именно ко мне?" Арендатор ответил: "Я пришел к рабби, чтобы он помолился за меня в этом деле". "Не лучше ли, – спросил Магид, – если ты попросишь, чтобы я научил тебя молиться Богу? Тогда тебе не придется приходить ко мне еще раз".
Трудно представить себе, чтобы такие слова слетели с губ Великого Магида, – скорее так говорили цадики второго периода хасидизма. Эти слова отражают то отчаяние, которое охватило цадиков, осознавших упадок хасидизма до такой степени, что они усомнились в самой его сути. На заре хасидизма цадик воспринимал свое учение как прямую связь с Богом и вряд ли мог поверить, что человек, научившийся правильно молиться, сможет обходиться без него, посредника между небом и землей. Потому что, согласно основам хасидизма, внешняя помощь – это не главное; это не более чем внешняя оболочка, делающая возможной помощь внутреннюю.
Эта мысль явственно прослеживается в истории, которую рассказывает рабби Шалом-Шахна, внук Великого Магида и дед рабби из Леово. История эта об арендаторе, который пришел к нему накануне субботы, чтобы поведать о неожиданной болезни теленка. "А за его словами, – говорит рабби, – я слышу несказанное: "Твоя душа возвышенная, а моя приземленная, так подними же меня до себя!"" Таким образом, практическая целесообразность внешней помощи ни в коей мере не может быть отвергнута, поскольку обучение молитве само по себе не может стать истинным "возвышением", да и сам по себе духовный подъем – это не исключительное событие. По самой своей сути духовный подъем – это процесс, который прерывается только со смертью; впрочем, существует мнение, что даже и тогда ему вовсе не обязательно прерываться.