Текстовое и коннотативное (затекстовое)
Народное творчество предельно лаконично. То, чего не может сделать былина в своем повествовании (перенестись в прошлое героя, охарактеризовать его одновременно в различных ситуациях, развить несколько сюжетных линий и пр.), можно домыслить на основе максимально сжатого высказывания в его народно-этимологическом имени. Лапидарность народного творчества обычно объясняют его устной природой, ограниченными возможностями памяти человека и многоканальностью прохождения эстетической информации. Действительно, в фольклорных произведениях "пропускная" способность неречевых каналов высока. С этим связано требование комплексного изучения фольклорных произведений. Однако нельзя забывать об особой природе народно-поэтического слова: устная природа обусловила его аккумулирующие свойства.
За каждым тщательно отобранным в многовековом использовании фольклорным словом стоит обязательное коннотативное содержание. Народно-поэтическое слово, как айсберг, состоит из видимой (текстовой) и невидимой (затекстовой) частей. Второй аспект слова отмечен Б.Н. Путиловым на примере папуасского фольклора [Путилов 1976: 87]. Эта сторона устно-поэтического слова еще не изучена, но можно полагать, что фольклорная коннотация отличается от нефольклорной принципиально. За пределами народно-поэтической речи она в известной мере случайна и не системна. В фольклоре же коннотация обусловлена всей системой фольклорного мира и его языка. П.Н. Рыбников заметил: "Почти в каждой личности из народа хранится такой запас этих песнопений, что посредством их крестьяне могут отозваться на каждое событие в жизни, на каждое движение в сердце" [Рыбников 1909: XCIX].
Если справедливо, что в художественном произведении любой приём обладает "релейным эффектом" – небольшим усилием достигать весьма больших результатов, – то в фольклоре "релейный эффект" максимален. "Огромное несоответствие между кипением страсти и крохотным поводом, породившим её, – отличительная черта именно гениальных вариаций, которые являются воплощённым отрицанием всякой риторики" [Роллан 1957: 152], – эти слова следует отнести прежде всего к народному словесному искусству.
Достаточно использовать отдельные фольклорные слова в тексте литературного произведения, как возникает устойчивый колорит народно-поэтической эпики и лирики. Это возможно потому, что каждое такое слово несёт включённую в себя устойчивую ассоциацию с той или иной совокупностью фольклорных образов и ситуаций.
Конкретное и семиотическое
Исследователи заметили, что фольклорное слово не только обозначает понятие или реалию, но и реализует семиотическую оппозицию. Например, окно, ворота в русском фольклоре являются знаками границы между своим и чужим миром, существительное лес – это "лес" и "не-лес, нечто чужое". "При анализе семантики фольклорной лексики всегда необходимо учитывать этот семиотический аспект фольклора, его остаточную ритуальность. Например, лебедь, ворон – это и разные птицы, и "светлое" и "тёмное"" [Оссовецкий 1975: 77].
Думается, что надо разграничивать первичную семиотичность – рефлексы древних моделирующих систем – и семиотичность вторичную, возникшую в самом фольклоре как результат обобщения символики и тенденции к неопределённости. Видимо, не будет ошибкой сказать: семиотичность в фольклоре – это предельная обобщённость символики. Символы, сведённые в классы, создают оппозицию. Так, Я. Автамонов, сопоставив многочисленные символы, взятые из растительного мира, пришёл к выводу, что все они распадаются на хорошие и печальные, причём преобладают символы печали. Деревья и кусты – знаки печали – противопоставлены траве, знаку "светлого" [Автамонов 1902: 247].
Сопоставлением реки и моря, как показывает контекст, осуществляется семиотическая оппозиция "тихое/бурное":
С реченьки утушка слётывала,
С тихой серая вспархивала;
Прилетала утушка,
Прилетала серая
На бурное, на синё море…(Кир. 1, № 961).
Семиотичностью фольклора можно объяснить отмеченную еще А.А. Потебней широкую взаимозаменяемость символов: жених = конь = олень = стадо топчет зелье = руту = васильки или проч. или = сад невесты [Потебня 1883: 44]. Стремлением к семиотичности можно объяснить неопределённость имён собственных. Так, существительное Литва является знаком 1) воинской силы; 2) страны, куда отвозят дань и в результате военного столкновения освобождаются из этой зависимости; 3) места трудного богатырского подвига; 4) страны, чей правитель угрожает русскому городу; 5) косвенной характеристики силы и враждебности персонажа былины; 6) места полона и др. [Митропольская 1974: 26].
Семиотичны столь частые в народном творчестве имена числительные. Утратив чётко фиксированную за каждым числом символику, числительные стали знаками лиричности, фольклорности, пространства, ожидания и т. д.
На материале цветовых прилагательных в русской народной лирической песне видно, что цветовой эпитет соотносится не столько с тем или иным существительным, сколько с той или иной лексико-семантической группой существительных. Он является своеобразным индексом этой группы. Так, белый – универсальный знак положительного. "…В сербской народной поэзии все предметы, достойные хвалы, чести, уважения, любви, – белые…" [Веселовский 1940: 83].
Потеря лексической определённости слова также приводит к превращению его в "условный знак для обозначения чего-то, не вполне ясно представленного" [Оссовецкий 1975: 77].
"Искусство сводит разнообразие явлений к относительно немногим символическим формам" [Потебня 1905: 62] – этими словами можно охарактеризовать развитие в фольклоре вторичной семиотичности.
Номинация и оценка
Народно-поэтическое слово не только строит фольклорный мир, но и оценивает его. Это обусловливает наличие в семантической структуре фольклорного слова особой оценочной компоненты, которая довольно часто преобладает и даже нейтрализует номинативную, как в словах свет, душа, сердце и т. п. Здесь слово превращается в своеобразный артикль сверхположительной оценки.
Особенно заметно это на примере прилагательных, по сути своей являющихся определителями. Например, "цветовые" прилагательные белый, лазоревый, красный, зелёный, чёрный и др. выступают в функции оценочных слов, теряя свою цветовую определённость. Этим объясняются "алогичные" примеры типа:
Под белым шатром под лазоревым
Спит, почивает добрый молодец(Кир. 1, № 596);
Во саде-та все цветики заблекнут:
Аленький мой беленький цветочек,
Желтый лазоревый василёчек(Кир. 1, № 341).
"Часто сами по себе прилагательные обозначают просто качества (зелёный, алый, сизый), но эти качества в народной песне имеют экспрессивный оттенок, чаще всего положительный" [Оссовецкий 1957: 498].
Обычно оценочность выражается морфологически, при помощи префиксов и суффиксов: раскуст, раздворянчик и т. п. Если же морфологический показатель отсутствует, номинативную и оценочную компоненты разграничить трудно. Чаще всего кажется, что последняя отсутствует. Однако в тех случаях, когда употребление прилагательного в номинативном значении противоречит логике здравого смысла, мы отчётливо видим оценочный характер его. Так, О.И. Богословская, указав на семь значений слова белый, в анализе песенного примера: "Отшумела рожь белым колосом, Откричал милой громким голосом" – объяснила употребление эпитета белый "влиянием "чистой" традиции" [Богословская 1974: 149]. На самом же деле прилагательное в условиях необычного сочетания ярко проявило свою оценочную компоненту. Подобное свойственно не только "цветовым" прилагательным:
Я пойду ли сам крутым бережком,
Я найму ль себе новых плотничков…(Песни, собранные писателями, с. 196).
Частое в фольклорных текстах прилагательное новый содержит в себе компоненту "лучший", так как новый не противопоставлен старому. Иных плотников, домов, теремов в фольклоре не бывает.
Обязательное наличие оценочной компоненты в лексическом значении слова является требованием лирического жанра с его нравственной оценкой всего сущего в фольклорном мире и обеспечено свойствами диалектной лексики, обладающей повышенным эмоциональным тонусом и аккумулирующей максимальный набор средств экспрессивного выражения.
Собственное и иерархическое (ценностное)
Собственным назовем свойство фольклорного слова как автономной сущности, иерархической (ценностной) – доминанту, возникшую в слове в результате постоянного и длительного совместного употребления его с другими словами.
В.Г. Белинский отметил эту антиномию как "бессмыслицу": "…в третьем стихе палица названа медною, а в пятом железною" [Белинский 1954: 428]. В фольклоре предшествующий элемент в какой-то мере программирует последующий. В итоге обязательного следования рождаются иерархически ценностные отношения, закрепляющиеся в семантике слов. Наличие иерархически ценностной компоненты у прилагательных сосновый и дубовый:
Ва сасновах сенсах
Ва дубовах сенсах,
–
Казак дефку выкликая(Хал., № 368) –
объясняет столь частый "алогизм". Второе слово выступает фольклорным, аналогом сравнительной или превосходной степени.
Насланы полы да там дубовыи,
Перекладинки положены кленовые
(Барсов, с. 27);
Там лежала жёрдочка,
Жёрдочка еловая,
Досточка сосновая(Кир. 1, № 367);
На том каню сиделичка
Черкасская, нимецкая(Кир. 1, № 534);
Уж вы кудри, вы кудри мои,
Золоты кудри, серебряные,
Через волос позолоченыя(Кир. 1, № 15).
Иерархической компонентой обладают и существительные:
Что по сахару река текла,
По изюму разливалася(Кир. 1, № 27).
Иерархические свойства слова позволяют наиболее органично и экономно достичь эстетического эффекта при помощи композиционного приёма символического накопления, заключающегося в расположении однозначных ситуаций с одинаковой эмоциональной направленностью по степени их нарастания, от ситуации обобщённого характера – к конкретной.
Помимо эстетической функции – быть средством аккумуляции эмоционального напряжения, – иерархические свойства фольклорного слова выполняют и мнемоническую функцию: быть "вехой" запоминания.
"…Различать структурно-семантические категории в искусстве – отнюдь не значит понимать их как какие-то взаимно изолированные метафизические субстанции. Наоборот, все эти различения проводятся нами только для того, чтобы исследовать их конкретное смешение в реально-исторических произведениях, а смешение это фактически доходит иногда до полного совпадения" [Лосев 1971: 7] – эти слова характеризуют соотношение компонентов в фольклорном слове.
Многокомпонентность и внутренняя антиномичность значения ведут к смысловой неопределённости слова, повышающей его информативность.
Диффузность свойственна и литературной, и диалектной лексике. Там это "болезнь роста" языка. В словесном же искусстве неопределённость – принципиальное свойство поэтического слова и является фактором эстетического порядка:
Только чернь чернеется,
Только бель белеется,
Только синь синеется,
Только крась краснеется(Лир. рус. св., № 344).
Она объясняет феномен тотальной синонимичности в устном народном творчестве, когда почти любое слово одной части речи практически может быть синонимом любого другого.
На особых свойствах народно-поэтического слова основываются фольклорные приёмы. Например, приём "символической трансформации":
По пути она (смерть. – А.Х.) летела чёрным вороном,
Ко крылечку прилетела малой пташечкой,
Во окошко влетела сизым голубком(Барсов, с. 167).
Этот приём использует широкие возможности семантики фольклорного слова, и на нём можно увидеть все выделенные нами антиномии: совмещённость видовой и родовой номинации, символику, оценочность, иерархичность.
Совмещение видовой и родовой номинации позволяет органически слить конкретность изображения и его предельную обобщённость. Наличие оценочной компоненты удовлетворяет постоянной тенденции фольклора к идеализации изображаемого мира. Неопределённость семантики создаёт стереоскопичность изображения, обусловливает повышенную синонимичность, тенденцию к парности (бинаризму) и, как следствие, появление своеобразного параллелизма внутри слова.
Возникает вопрос, не приписываем ли мы слову свойства, которыми оно вне данного текста не обладает, не смешиваем ли мы лексическое с синтаксическим и фразеологическим.
Действительно, семантическая структура слова зависит от того, в составе какого сочетания оно употреблено. "В контексте всего произведения слова и выражения, находясь в тесном взаимодействии, приобретают разнообразные дополнительные смысловые оттенки…" [Виноградов 1959: 234]. Однако не следует преувеличивать роль сочетаемости в определении семантической структуры слова. Хотя объединение слов в тексте подчинено существующим в языке синтаксическим правилам, сочетаемость каждого слова и модели обусловлена его собственной индивидуальной семантикой.
В фольклорном тексте слово обладает отчётливо выраженным "блоковым" характером. В нём заранее уже заданы все свойства, которые будут реализованы в тексте. Контекст определяет выбор слова, но выбор этот сравнительно ограничен, и выбранное слово уже имеет те коммуникации, которые органически подключаются в общую систему связей фольклорного произведения. Родовая обобщённость, символика, метафоризм, оценка и иерархичность её – всё это существует в слове как непременно реализующаяся тенденция. И хотя своеобразный оттенок слова в фольклоре может восприниматься не как принадлежность самого слова, а вытекает из всей ситуации, в которой оно произносится, из художественного облика исполняемого произведения, в пользу языковой, а не текстовой природы семантической сложности слова говорит тот очевидный факт, что фольклорное слово, будучи перенесённым в инородный текст, не только сохраняет свои свойства, но и преобразует смысловую и художественную ткань новой для себя фразы.
Семантическое своеобразие колоративов
Мы не раз останавливались на своеобразии семантики слов, называющих цвет в народной лирике (колоративов), столь же своеобразна семантика колоративов в былинных текстах. С этим мы столкнулись, лексикографически описывая лексику онежских былин в записи А.Ф. Гильфердинга.
Некоторые цвета в эпическом фольклорном мире предстают как зримое предшествование чуда (дива):
А там-то есть три чудушка три чудныих,
Там-то есть три дивушка три дивныих:
Как первое там чудо былым-бело,
А другое-то чудо красным-красно,
А третьеё-то чудо черным-черно(Гильф. 1, № 49, 27).
Для феномена чуда цвет предстаёт чем-то самодостаточным. Цвет – само по себе чудо, тем более речь идет о цвете предельной интенсивности.
Масть лошади у русских – сущностная характеристика животного, отсюда частотность видовых обозначений его с помощью специальных существительных: бурый > бурко (бурка), вороной > воронко (воронок), гнедой > гнедко, сивый > сивко. Эти существительные, сохраняя сему цветовой определённости, приобретают потенциальную сему 'сверхъестественность', актуализируемую в сочетании существительного с эпитетом (например, частое вещий каурка). При этом цветовые семы "микшируются", в результате чего "цветовое" слово перестаёт обозначать конкретную масть. Актуализация в каждом имени масти семы 'сверхъестественное' делает синонимичными слова, которые за пределами фольклора таковыми не являются. Концентрация нескольких обозначений масти для одной лошади – форма представления существа с необычайными свойствами. В. Даль подмечает: "Сивка бурка, вещий каурка, в сказках, конь и сивый, и бурый, и каурый" [Даль: 1: 144]. Смешение цветов – знак сказочности животного.
В "Онежских былинах" каурка используется только с существительным бурка в постпозиции как своеобразный эпитет к предшествующему слову, которое может употребляться и без этого эпитета:
Берёт узду себе в руки тесмяную,
Одивал на мала бурушка-ковурушка;
По колен было у бурушка в землю зарощено.
Он поил бурка питьем медвяныим.
И кормил ёго пшеною белояровой,
И седлал бурка на седёлышко черкальское(Гильф. 2, № 152, 53).
Гнедой – 'красновато-рыжий с чёрным хвостом и гривой (о масти лошади)' [МАС: 1: 320]. В былинных собраниях, например, в сибирских былинах в записи С.И. Гуляева этот эпитет сопровождает существительные конь или лошадь:
Увидал-то Илья Муромец
На гнедом коне млада юношу(Гуляев, № 8, 11).
Однако во всех одиннадцати случаях словоупотребления гнедой в "Онежских былинах" это прилагательное определяет только существительное тур (туриха):
Обвернула-то Добрынюшку гнедым туром
(Гильф. 2, № 163, 82).
Во-первых, налицо пример территориальной дифференциации народно-поэтической речи на уровне словосочетания. Во-вторых, прилагательное гнедой в неявной форме актуализировало такую сему, которая и обеспечила выбор определяемого слова тур, обозначающего животное в особой эпической функции – некий вестник чуда, дива, явления богородицы (в последнем случае влияние духовных стихов на былину).
Необычное, но устойчивое эпитетосочетание – симптом неявной актуализации новой для колоративного слова семы. Примером могут служить прилагательные червленый, черленый, черливый – номинанты красного цвета: 'багряный и багровый, цвета червца, ярко-малиновый' [Даль: 4: 591]. В "Онежских былинах" у этих прилагательных всего одно определяемое слово – вяз 'дубина':
Кто истерпит мой черленый вяз
(Гильф. 1, № 44, 49).
В "Беломорских былинах, записанных А. Марковым", чер-леный во всех восьми словоупотреблениях – эпитет к существительному корабль. В 28 случаях корабль определяется как черненый. Трудно представить, что главное достоинство боевого оружия – богатырской дубины – цвет, даже самый престижный – красный. Налицо исследовательская задача – выявить неявную сему в содержательной структуре цветового прилагательного.