Каждый из нас проживал свою индивидуальную жизнь в том или ином мире. И эта ничтожная, полная ошибок и глупостей жизнь на далекой родной планете каждому из нас представлялась наиболее реальной и вполне достойной, подобно тому как взрослому человеку его детство представляется цепочкой чрезвычайно ярких событий. Более того, каждый из нас придавал своей прежней "личной" жизни значимость, которая теперь, когда он стал членом коллектива, затмилась проблемами космического значения. И вот эта наибольшая реальность, достоинство и значимость каждой маленькой частной жизни имели очень большое значение для коллективного "я", частью которого был каждый из нас. Это придало коллективным ощущениям своеобразный пафос. Ибо только в своей личной жизни, на своей родной планете, каждый из нас принимал участие в жизни как в "войне" в качестве, так сказать, рядового солдата, сталкивающегося с противником лицом к лицу. Именно эта память о себе как о жаждущей света и свободы личности, но скованной оковами частной жизни, делала каждого из нас способным воспринимать любое разворачивающееся на наших глазах космическое событие не как некий спектакль, а как полную трагизма трогательную отдельную жизнь, вспыхнувшую и тут же погасшую.
Так, например, я, англичанин, привнес в коллективный разум мои очень четкие и яркие воспоминания о бесполезности всех моих усилиях в родном, сдавленном кризисом, мире, истинное значение этой слепой человеческой жизни, скрашенной пусть несовершенным, но драгоценным общением, которое мне, как коллективному "я", представилось с такой ясностью, которой англичанин, в его первобытной тупости, никогда не смог бы обрести. Сейчас я помню только то, что, будучи коллективным "я", рассматривал свою земную жизнь более критически, и, в то же время, с меньшим ощущением вины, чем когда пребывал в индивидуальном состоянии. Думая о своей спутнице в этой жизни, я более трезво оценивал то влияние, которое мы оказываем друг на друга, и испытывал к ней еще большую привязанность.
Мне следует упомянуть еще об одном аспекте коллективных ощущений группы исследователей. Изначально каждый из нас отправлялся в свое великое путешествие, прежде всего, в надежде понять, какую именно роль играет в космосе, как в целом, сообщество разумных существ. Ответ на этот вопрос все еще был впереди, но все настойчивей стал звучать другой вопрос. В каждом из нас, от огромного количества впечатлений от посещения многих миров, зародился глубокий конфликт между разумом и чувствами. Разуму казалась все менее и менее вероятной возможность создания космоса неким "божеством", от самого космоса отличным. У разума не было сомнений, что космос – самостоятельно существующая система, не нуждающаяся ни в логическом обосновании, ни в творце. Но чувства, способные уведомить человека о присутствии физически воспринимаемого друга или врага, все настойчивей говорили нам о психическом присутствии в физическом космосе того, кого мы уже стали называть Создателем звезд. Вопреки мнению разума, мы знали, что космос, в сравнении с бытием вообще, бесконечно мал, и что безграничность бытия лежит в основе каждой частички космоса. И это иррациональное ощущение заставляло нас жадно вглядываться в каждое сколь-нибудь значительное событие в космосе в попытках увидеть в нем черты той самой безграничности, истинного названия которой мы не знали и потому нарекли Создателем звезд. Но сколько мы ни напрягались, так ничего и не увидели. Хотя повсюду в космосе, как в целом, так и в каждой мельчайшей его частичке, чувствовалось неуловимое зловещее присутствие, его необъятность не давала нам возможности хоть как-то обозначить черты этого.
Иногда мы были склонны к тому, чтобы воспринимать его как Могущество в чистом виде, и тогда его олицетворением нам казалось бесконечное количество богов-громовержцев, известных обитателям наших родных планет. Иногда мы не сомневались, что оно представляет собой чистый Разум, а космос есть не что иное, как формула, составленная божественным математиком. Иногда нам казалось, что его суть – Любовь, и мы придавали ему в мыслях облик Христа – Христа людей, Христа "иглокожих" и "наутилоидов", двойного Христа симбиотиков, Христа-роя насекомоподобных. Но не менее часто он виделся нам как неразумное Творчество – одновременно грубое и тонкое, нежное и жестокое, озабоченное только беспрерывным созданием бесконечного разнообразия существ, возводящее среди моря безумия крохотные островки хрупкого очарования. Оно могло какое-то время проявлять материнскую заботу, а затем, в приступе неожиданной ревности к великолепию сотворенного, оно разом уничтожало его.
Но мы хорошо знали, что все эти представления не имеют ничего общего с действительностью. Ощутимое присутствие Создателя звезд оставалось непостижимым для нас, несмотря на то, что оно все сильнее озаряло космос, подобно тому, как на Земле перед рассветом становится светло от невидимого пока солнца.
IX. Сообщество миров
1. Суетные утопии
Настало время нашему новому коллективному разуму выйти на такой уровень восприятия, который обеспечит контакт с мирами, вообще недоступными пониманию человека Земли. Об этих ярких впечатлениях у меня, вновь возвратившегося в состояние обычного индивидуального человеческого существа, остались весьма смутные воспоминания. Я подобен человеку, разум которого достиг предельной усталости и пытается восстановить в памяти высшие достижения ушедшей уже поры, когда он был в расцвете сил, но может услышать лишь слабое эхо и увидеть лишь слабые отблески. Однако даже жалкие обрывки воспоминаний о космическом опыте, испытанном мною в состоянии высшей ясности мышления, заслуживают описания.
Ниже приведено более или менее последовательное изложение событий в этом успешно пробуждавшемся мире. Следует помнить, что отправной точкой был кризис, в котором в настоящее время пребывает наша Земля. Диалектика мировой истории поставила перед расой проблему, неразрешимую посредством традиционного стиля мышления. Ситуация в мире стала слишком сложной для анализа интеллектуалов и потребовала большего единения лидеров с ведомыми ими народами, на которое, однако, были способны лишь немногие умы. Сознание уже оказалось выведено из состояния примитивного транса и переместилось в состояние мучительного индивидуализма, трогательного, но, к сожалению, очень ограниченного самосознания. Индивидуализм в сочетании с традиционным племенным духом, грозил миру гибелью. Только после долгих мучительных экономических кризисов и жестоких войн, в угаре которых металось все более ясное видение лучшего мира, разумные существа смогли достичь второй стадии пробуждения. Причем на большинстве планет этого так и не произошло. "Человеческая натура", или ее эквивалент в других мирах, не смогла переделать саму себя, а окружающая среда не смогла изменить ее.
Но было несколько миров, в которых дух, оказавшийся в таком отчаянном положении, сумел совершить чудо. Или, если так будет угодно читателю, окружающая среда чудесным образом преобразовала дух. Разумные существа этих миров почти внезапно оказались на новом уровне ясности сознания и степени единства воли. Называя эту перемену "чудесной", я имею ввиду только то, что она не могла быть предсказана учеными даже на основании полного знания всех проявлений "человеческой натуры". Впрочем, последующие поколения воспринимали произошедшую перемену не как чудо, а как запоздалый переход от почти непостижимого оцепенения к обычному здравому рассудку.
Этот беспрецедентный рост здравомыслия принял сначала форму массового стремления к новому общественному порядку, который должен был быть справедливым и восторжествовать на всей планете. Разумеется, в подобном побуждении не было ничего особенно нового. Меньшинство разумных существ эту идею породило и с переменным успехом пыталось посвятить себя служению ей. Но теперь, под давлением обстоятельств и потенциала духа, побуждение к изменению общественного строя стало всеобщим. И пока этот жар сохранялся, пока не пробудившиеся еще полностью существа были способны на героические действия, – социальная система во всем мире была организована таким образом, чтобы через одно-два поколения каждый индивидуум обладал всем необходимым для жизни и возможностью полностью реализовать себя к своему удовольствию и на благо общества. Это дало возможность воспитать новые поколения в духе понимания мирового порядка не как тирании, а как выражения воли всего населения планеты и понимания того, что им досталось от рождения хорошее наследство, ради чего стоит жить, страдать и умирать. Читателям моей книги такая перемена действительно может показаться "чудесной", а подобное государство – "утопией".
Те из нас, кто был с менее удачливых планет, с восторгом и в то же время с горечью наблюдали, как один мир за другим оправлялся от неизлечимой на первый взгляд болезни, как разочарованные жизнью и отравленные ненавистью существа сменялись благородными и проницательными индивидуумами, не изуродованными бессознательной завистью и ненавистью. Очень скоро, несмотря на то, что не произошло никаких биологических изменений, новые социальные условия изменили население так, что оно вполне могло сойти за какой-то новый биологический вид. Новый индивидуум значительно опережал старый по физическим и интеллектуальным показателям, по осознанной независимости и ответственности перед обществом, по духовному здоровью и силе воли. И хотя периодически возникали опасения, что устранение причины серьезного смятения умов лишит разум стимула к творчеству и приведет к возникновению расы посредственностей, – очень скоро обнаружилось, что дух расы не только не приходит к "застою", но стремится к покорению новых областей знания. Процветающее после великих перемен общество, теперь состоявшее исключительно из "аристократов", оглядывалось на прошлое с недоверчивым любопытством и с очень большим трудом могло разобраться в запутанных, позорных и, по большей части, глупых мотивах, толкавших на активные действия даже самых достойных из его предков. Новое общество пришло к выводу, что все "предреволюционное" население планеты было поражено умственными заболеваниями – эпидемиями иллюзий и маний, причиной которых были умственная недостаточность и "голод" разума. Поскольку психологическое восприятие стало в новом обществе более высоким, возник интерес к психологии предков, подобный тому, какой у современных европейцев вызывают старинные карты, рисующие мир так, что границы государств искажены до неузнаваемости.
Мы были склонны представлять психологический кризис пробуждающихся миров как тяжелый возрастной переход от инфантилизма к зрелости. Эти миры как бы вырастали из детских штанишек, забрасывали игрушки и детские игры и открывали для себя интересную "взрослую" жизнь. Национальный престиж, личное господство, военная слава, промышленные достижения перестали быть навязчивыми идеями, и счастливые существа получали удовольствие от цивилизованного общения, развития культуры, от объединения совместных усилий в общем предприятии построения мира.
На протяжении периода истории, последовавшего непосредственно за этим преодолением духовного кризиса в пробуждающемся мире, внимание расы, естественно, было обращено на переустройство общества. Нужно было совершить еще немало героических усилий. Требовалась не только новая экономическая система, но и политическая и юридическая, а также совсем другая система образования. В некотором смысле этот период перестройки общества в соответствии с новым образом мышления сам по себе был временем серьезных конфликтов. Ибо даже те существа, которые искренне стремятся к достижению одной и той же цели, могут иметь диаметрально противоположные точки зрения относительно методов ее достижения. Но споры такого рода, хотя и были очень жаркими, нисколько не походили на конфликты минувших эпох, раздуваемых одержимостью индивидуализма и маниакальностью групповой ненависти.
Мы заметили, что такие новые миры значительно отличались друг от друга по своему устройству. Конечно, этого следовало ожидать, поскольку в биологическом, психологическом и культурном смыслах это были очень разные миры. Идеальный мировой порядок расы "иглокожих", конечно же, должен отличаться от того, который создадут симбиотические ихтиоиды и арахноиды; а тот, в свою очередь, должен отличаться от порядка наутилоидов. Но мы заметили, что у всех этих преуспевающих миров была одна замечательная общая черта. Например, все они были коммунистическими в самом общем смысле этого слова; ибо во всех этих мирах царила общественная собственность на средства производства и никто не мог использовать труд других с целью личной наживы. Опять же, в некотором смысле, все они были демократическими, поскольку общественное мнение имело решающее значение. Но во многих из них при этом не было никакой демократической системы, никакого формализованного способа выражения общественного мнения. Организацией работы в масштабах всего мира ведала узко специализированная бюрократия либо же диктатор, обладавший законной абсолютной властью, но находящийся под постоянным контролем общественного мнения, выражавшегося посредством радио. Мы с удивлением обнаружили, что в пробудившемся мире даже диктатура может быть, по сути своей, демократической. Мы со скептицизмом наблюдали за ситуациями, в которых обладавшее "абсолютной" властью правительство накануне принятия особо важных и спорных решений обращалось за советом к обществу только для того, чтобы услышать: "Мы не можем в этом ничего посоветовать. Поэтому вам следует принять то решение, которое подсказывает ваш профессиональный опыт. Мы подчинимся такому вашему решению".
Законность в этих мирах держалась на чрезвычайно любопытном виде санкций, которые на Земле внедрить было бы невозможно. В этих мирах никто, за исключением опасных психов из "наследия прошлого", не пытался утверждать законность насильственными методами. В некоторых мирах существовала сложная система "законов", регулирующая не только экономическую и общественную жизнь социальных групп, но даже и частную жизнь индивидуумов. Поначалу нам показалось, что в этих мирах полностью отсутствует свобода. Но затем мы обнаружили, что их обитатели относятся к этой сложной системе так же, как мы относимся к правилам какой-нибудь игры, канонам искусства или бесчисленным неписаным законам и обычаям, сложившимся в ходе долгой общественной истории. В общем, любой индивидуум соблюдал законы именно потому, что считал их руководством в поведении. Но если бы закон показался ему несправедливым, он без колебаний нарушил бы его. Такое его поведение могло причинить неудобства или даже серьезные неприятности соседям. Они, скорее всего, выразили бы бурный протест. Но ни о каком принуждении не могло быть и речи. Если те, кого это затрагивало, не могли убедить виновника в том, что его поведение причиняет вред обществу, – его дело могло было быть рассмотрено своеобразным арбитражным судом, поддерживаемом престижем всемирного правительства. Если суд выносил решение не в пользу подзащитного, а он, тем не менее, упорствовал в своем противозаконном поведении, по отношению к нему не применялось никаких ограничительных мер. Но сила общественного мнения и всеобщего презрения была настолько велика, что примеры неподчинения суду были крайне редкими. Ужасное ощущение изолированности действовало на нарушителя как огненная пытка. Если в своем поведении он руководствовался низменными мотивами, то рано или поздно сгибался перед волей общества. Но если его намерения были просто неправильно поняты, если в основе его поведения лежало понимание чего-то, пока недоступного его собратьям, он имел возможность добиваться справедливости до тех пор, пока не одерживал победу.
Я упомянул эти любопытные социальные системы лишь для того, чтобы проиллюстрировать глубокое различие между духом этих "утопических" миров и духом, хорошо известным читателям этой книги. Это поможет читателю представить, с каким разнообразием обычаев и установлений мы повстречались на протяжении нашего путешествия, но в целях повествования я не должен задерживаться на описании даже самых любопытных из них. Ограничусь лишь общими словами о жизни типичных пробуждающихся миров, чтобы излагать в итоге не историю каких-то конкретных миров, а Галактики в целом.
Когда пробуждающийся мир минует фазу радикальных социальных перемен и обретает новое равновесие, он вступает в период стабильного экономического и культурного развития. Механические приспособления, в прошлом тираны тела и разума, а теперь их верные слуги – позволяют каждому индивидууму вести полноценную и разнообразную жизнь, неведомую на Земле. В результате развития радио и ракетного транспорта индивидуум может иметь самые обширные знания обо всех индивидуумах на планете. Механизмы полностью берут на себя работу по поддержанию цивилизации в порядке; вся тупая и нудная работа исчезла, все граждане могут свободно посвятить себя служению обществу, занимаясь делом, достойным хорошо развитого интеллекта. А "служение обществу" понимается весьма широко. На первый взгляд, общество позволяет многим своим членам растрачивать себя в странном и бесцельном "самовыражении". Но общество может позволить себе такую расточительность ради того, что в результате на свет появляются отдельные бесценные жемчужины новизны.
Такая фаза стабильности и процветания пробуждающихся миров, которую мы назвали "утопической" фазой, вероятно была самым счастливым временем в жизни любого из миров. Трагедии бывали и в этот период, но никогда они не становились серьезным бедствием. Более того, мы заметили, что в отличие от минувших времен, когда трагедией считались, в основном, физическая боль и преждевременная смерть, теперь как трагедия воспринимались столкновение, притягательность и взаимная несовместимость разных личностей – настолько редки были катастрофы более серьезного характера, настолько тонки и глубоки были отношения между разумными существами. Эти миры не знали таких грандиозных трагедий, как страдания и гибель целых поселений в результате войны или чумы, за исключением, пожалуй, гибели всей этой расы в результате астрономического происшествия, такого как исчезновение атмосферы, взрыв планеты или вхождение планетарной системы в облако газа или пыли.
В этот счастливый период, который мог длиться несколько столетий или многие тысячелетия, вся энергия обитателей планеты направлялась на совершенствование общества и на улучшение самой расы с помощью культурного отбора и евгеники.