* * *
Роль русского языка как средства международного и межнационального общения сказывается на самих внутренних его свойствах, обнаруживая как преимущества, так и издержки. Следствия воздействия на язык его интернациональной функции можно разделить на внешние, социолингвистические и внутренние, собственно лингвистические. Став средством прямых связей с иными культурными мирами и народами, выполняя роль служебную, житейски практичную и необходимую для жизни обширной многоязычной страны или мира, русский язык оказался под перекрёстным влиянием массы иноязычных лиц, пользующихся им и невольно направляющих его развитие, причём часто совсем не в лучшую сторону. Ведь количество и качество состава носителей языка, как давно заметили языковеды, – едва ли не главная пружина культивации или деформации языка. Иноязычные пользователи, т. е. люди иных языков и культур, пользующиеся русским, также участвуют в стимулировании динамики языка, привнося в него свои навыки из родной речи, а иногда и слова, конструкции, образы.
С расширением круга носителей язык количественно и качественно впитывает лингвистические достижения и находки других языков, обогащается, взаимодействуя с ними. Талантливые представители национальных языков и культур, хорошо владеющие русским языком, привносят в него слова и конструкции, выходя к их сути, к их первозданности, обновляя русский язык, возвращая многим русским словам свежесть и новизну. Без национальной языковой стихии мы бы не имели Шевченко и Гоголя, Айтматова и Табидзе. И дело не в национально окрашенных словах, а в демократизации, обновлении и освежении с этой позиции всего строя русского языка. Не вызывает сомнений обогащающая роль целенаправленной и талантливой переводческой деятельности.
Но в динамике развития языка межнационального и международного общения возможны и отрицательные влияния. На язык, его состояние воздействует, в частности, по справедливому замечанию Н.Н. Скатова (Лит. газ., 1989, 23), само неполное, неточное владение им, квалифицируемое нередко в анкете как "читаю и перевожу со словарём" и приводящее, почти неизбежно, к массовому ограничению, упрощению, если не к искажению.
Иначе говоря, комплементарность, дополнительность, служебная, хотя и житейски необходимая функция любого другого, кроме родного, языка непременно ведёт к большим или меньшим издержкам в этом языке. При слабом владении им и общей низкой речевой культуре возможно возникновение своего рода гибрида из изучаемого русского и родного языков.
Параллельно могут развиваться и процессы сверхсильного влияния доминирующего социально и политически языка на язык, который "подавлен" в данном обществе.
Английский язык заплатил за свою роль интернационального средства общения расслоением на языки-варианты. Впрочем, параллель условна, ибо тут речь шла не столько о втором языке и двуязычии, сколько о единственном языке, становящемся для всех родным. Историческая миссия русского языка как средства межнационального и международного общения по сути большая и высшая, чем некоего внутрисоюзного или мирового эсперанто. Будучи дополнительным к родным языкам народов, русский язык не покушается на функции национальных языков, не вторгается в сферы, традиционно обслуживаемые ими. Ключом к пониманию сосуществования родного и других языков, к изучению "разделения труда" между ними в условиях дву– и многоязычия выступает в определённой мере концепция "языковой личности", теории билингвизма и типов двуязычия.
Тут кстати упомянуть и весьма разное отношение носителей языка как родного к полноте и совершенству речи на нём иноязычных людей. Британцы и тем более американцы легко "переносят" чужеродный акцент, вроде бы не замечая его, пока он не искажает коммуникативного акта, не мешает пониманию смысла речи. Французы же, напротив, весьма чувствительны к искажениям своего языка.
Показательно и отношение носителей русского языка к различным речевым проявлениям в условиях национально-русского двуязычия. Русский обычно не "подтягивает" собеседника до своего уровня, старается сам упрощать речь, причём тем решительнее, чем хуже говорит по-русски собеседник. Разумеется, тут в значительной мере вопрос социально-психологический, связанный с воспитанием языковой терпимости как одного из важных составляющих в межнациональных отношениях вообще. Неполное владение тем или иным языком в его интернациональной функции может осложнять межнациональные межличностные отношения, особенно когда накладывается на иные стереотипы и обстоятельства. Поэтому так важны поиски конкретных способов согласования этнических самосознаний через согласие "языковых личностей".
Проблемы "языковой политики", "языкового строительства", "языкового планирования" сопрягаются с функционированием языка в интерлингвистическом смысле слова, с его применением в разных сферах и ситуациях общения, употреблением разными социально-языковыми коллективами, группами, отдельными личностями. Так, любой язык оказывается во власти средств массовой информации с их тотальным клишированием языка. Неизбежность и необходимость своеобразных словесных блоков и штампов для таких средств превращает их в "орудие особого типа речевой культуры".
Но первоначальное значение возвращается словам непросто, по-прежнему наблюдается культивация суконного газетного языка, неоправданное засилие иностранных слов, довольно безразличное отношение к ненормативным ударениям, грамматическим формам. В прессе и на телевидении сохраняется традиция давать понятиям разрущающие смысл определения. Например, социализм в нашей стране был бюрократическим, государственным, авторитарным, деформированным и так далее. Но ведь бюрократический (т. е. не демократический) социализм – это не социализм, это всё равно что горячий лёд или холодный огонь. Представительниц древнейшей профессии называют женщинами группы повышенного риска или почти ласкательно-покровительственно путанами и интердевочками. Продолжается приспособление языка к приукрашиванию негативных сторон жизни, отчего возникают слова и словосочетания договорные цены (хотя никто ни с кем не договаривался), недовложения, товары повышенного спроса, воры в законе, криминогенная (ср. преступная) зона и др.
Особенно легко приживаются, тиражируются нарушения фонетических и грамматических норм. Достаточно вспомнить звучащие с трибуны Государственной Думы резолюция вне'сена, микрофон вклю'чен, на'чать, за'няться и т. д. Распространено пренебрежение управлением: остановлюсь о важном вопросе, как оратор об этом указывает, подчеркнул о том, что; неудачные конструкции с двумя "О": постановление о сообщении… о мероприятиях и др.
Всё это, свидетельствуя о безразличии к собственному смыслу слов, о небрежении к языку, к речевой культуре, способствует возникновению "обезжиренного и обезвоженного суррогата", который как бы представительствует за русский язык. Оно же порождает у "националов" обращение к своему родному языку как противостоящему этой беде живому началу и одновременно усиливает возможности иноязычного отрицательного влияния, образования того, что белорусы остроумно назвали "трасянкой" (смесь сена и соломы), на которой нередко говорят не только в Белоруссии, но и в других республиках. "В процессе многосторонних общений, – замечает Н.Н. Скатов, – он (русский язык) проходит через тяжкое историческое испытание, как никакой другой отдаёт себя всем, примитивизируется, беднеет" (Лит. газ., 1989, 23).
Преувеличивать негативное влияние, разумеется, не следует, как не следует всегда видеть лишь порчу, загрязнение языка. Однако это влияние может быть существенным, когда попадает в слабую точку системы, где и без того есть колебания, вариативность. Важно ещё, что среди иноязычных носителей немало людей авторитетных, служащих образцом, в их речи даже неправильность может оказаться приемлемой и повторяться через механизм следования моде.
Осмысливая тезис о низкой речевой культуре как признаке духовного обнищания и о том, что только её подъём, внимание к языку обеспечит поступательное развитие, И.П. Друце говорил на I Съезде народных депутатов: "Всё началось с духовного обнищания. Я бы сказал – с духовной деградации. Причём она коснулась не только наших республик, она коснулась в равной степени и России. Русский язык пострадал не менее, чем пострадали наши национальные языки. Каждый культурный человек знает, что между русским языком Чехова и Толстого и нынешним русским языком… приблизительно такая же разница, как между рублём царской чеканки и нынешним бумажным рубликом".
Языки международного и межнационального общения выделяются среди национальных языков спецификой общественных функций (они выполняют функции, национальным языкам не свойственные), связанных с корреляцией признаков "национальное – межнациональное – интернациональное". Проблему национального, специфического и интернационального, всеобщего нельзя не связать с проявлением коммуникативной, конструктивной (функция формулирования и формирования мысли), кумулятивной (язык как инструмент познания действительности) функций языка. Экспрессивная, эстетическая, поэтическая, номинативная, сигнальная, этническая и др. функции прочно увязаны с речью, а не столько с языком, и проявляются ситуативно. Именно в языковой ситуации происходит функциональное развитие языка. Посредническая функция языков вступает в определённые противоречия с предназначением сохранить национальное наследие, этническую культуру.
Межнациональное общение, даже когда его участниками с одной стороны выступают носители языка как родного, снижает национальную специфику, самобытность языка. Так называемая этноопределительная функция оказывается несущественной, даже мешающей, нежелательной. Во втором языке люди крайне редко достигают уровня родного языка, ибо это противоречит нормальному ходу развития личности. Кроме особых случаев, когда, например, нерусский хочет выдать себя за русского, и не требуется, строго говоря, абсолютного владения языком, важно лишь, чтобы речевые особенности, акцент не мешали точной передаче смысла.
Выполнение любым языком "национальных функций" обычно сопровождается ослаблением самобытно-языковой образности, яркости и полноты национальных красок, малой идиоматичностью и повышением универсально-нейтрального начала в языковых конструкциях, композиции, отборе слов. Наиболее наглядно это проявляется в фонетических акцентах, более скрыто, но ещё существеннее – в семантической системе.
Именно на этих языковых измерениях основываются популярные сейчас интралингвистические теории "денационализации", или "этнической нейтральности", в частности, английского языка в функциях средства международного общения.
Освобождая его от политики и идеологии, преодолевая в бывших колониях всё ещё живую окраску колонизаторского языка, эти теории изображают язык только орудием общения, отвергают даже его культурно-этническую обусловленность. В отличие от национального британского, американского и прочих своих вариантов, международный английский язык именно интернационален, в этой роли он отчуждён от всего национального, и главное для него – "понимаемость средств языкового выражения", "распознаваемость коммуникативных сигналов", что и позволяет в условиях современного мира осуществлять межнациональные функции. Интернациональный английский, с позиции этой теории, принадлежит миру, а не тому, кому он родной, и не надо уподобляться американцу или британцу, чтобы им успешно пользоваться.
Общежительность России, её многонациональные связи и взаимодействия, в чём Д.С. Лихачёв справедливо видит важную черту русской истории и национального русского характера, также приводят к ситуации, по-своему драматической: отдавая себя другим, народ и его язык действительно лишаются самобытности. Это явно общее качество всех межнациональных и международных языков в русском языке усугублено ситуацией, связанной в нашей стране с проблемами двуязычия и с положением родных языков. Став межнациональным, русский язык как бы утрачивал свой национально-специфический характер и историческую память, своё национально-культурное своеобразие.
Концепции денационализации языка при выполнении им международных посреднических функций отрицают реалистический взгляд на вещи, но в то же время открыты для критики. Их уязвимость – в определённом пренебрежении национальной спецификой: вряд ли кто-либо стал учить английский, не будь он языком англо-американской цивилизации, или русский язык, не будь он языком богатейшей русской литературы и культуры. Не следует, видимо, путать язык как национальное достояние и неполную его версию в качестве орудия интернационального общения. Это вообще-то один и тот же язык, "денационализацию", "этническую нейтральность" которого, как мы уже сказали, не следует ни преувеличивать, ни игнорировать.
Сказанное, разумеется, не означает какого-либо отказа от лингвострановедения, построенного в значительной мере на эт-ноопределительных особенностях изучаемого языка и необходимого для нормального овладения им. Однако глубина освоения и педагогическая презентация национально-культурного компонента, несомненно, должны быть разумными, отражать истинное положение вещей, возникающее при "внутреннем" и "внешнем" использовании того или иного национального языка, в данном случае русского, в качестве средства международного общения.
С учётом этого можно без особого преувеличения сказать, что "нейтрализация", "этническая нейтральность" связана с процессами интернационализации и контактирования языков, со сферами и ситуациями их применения, со стилистикой языка и функциональными типами речи, по-разному проявляясь в них в процессе функционирования языка.
Так, использование языков с узкопрофессиональными научными и производственными целями характерно для тех групп лиц, которые имеют общие интересы в своих специфических областях знаний, значительно отстоящих от ценностей культуры, выражаемой этим языком. Соучаствуя в хранении и передаче научно-технической информации, национальные языки и языки широкого международного употребления в этом "специальном" использовании создают, по выражению В.В. Виноградова, "зоны общего словесно-понятийного соответствия и соотношения", где национальная специфика, этноопределительная функция выражены весьма слабо. Научный контекст, в частности его терминология, в значительной мере безразличны к экспрессивной, национально-оценочной, коннотативной (дополнительной) и подобным характеристикам языка, столь очевидным, например, в общелитературном употреблении и тем более в языке художественной литературы, поэзии с их ярко выраженным образно-творческим началом.
Терминосистемы противопоставлены лексической системе языка именно на уровне семантики. При этом речь идёт не столько о прямых или косвенных заимствованиях, сколько о выработке возможностей выражения общих смыслов, новых значений за счёт расширения и совершенствования собственно языковой системы, если угодно, о тенденции к универсализации семантики, связанной с развитием научного мышления. Языки науки более интернациональны, отчуждены от какой-либо конкретной культуры и политической системы, и, как следствие, в них отсутствует или слабо проявляется лингвокультурный компонент общей семантики. Одновременно здесь (в ходе переводческой практики, благодаря интенсивному внутреннему совершенствованию самого языка, активным контактам с другими языками, прежде всего с языками широчайшего международного употребления и пр.) развивается максимальная "меж-переводимость". Она как бы "подтягивает" каждый из языков к выражению общих, универсальных смыслов, освобождая по возможности языки науки, их терминосистемы от национально-самобытного контекста, естественно, никогда этого полностью не достигая.
"Чтобы стать термином, слово должно претерпеть существенные изменения в своих характеристиках, ибо терминологическое качество складывается как отрицание или трансформация ряда существенных семасиологических характеристик слова" [13, 89]. Стремясь иметь одно определённое, специально оговариваемое предварительное значение, термины, научный контекст в целом призваны не возбуждать каких-либо влиятельных добавочных ассоциаций, т. е. быть по возможности свободными от лингвострановедческого компонента, обособленными, изолированными, остранёнными в своих значениях и употреблениях, как бы "наднациональными". Общечеловеческое, универсальное призвано играть здесь значительную роль.
Правда, национальное своеобразие типа мышления, как утверждают исследователи, обнаруживается и в этих этнически нейтральных зонах общения. Например, Г. Гачев (Национальные образы мира, М., 1980) считает, что у каждого народа есть особый склад мышления, есть что-то, что побуждает вести рассуждения и даже приходить к научным открытиям особым образом, национальным. Согласно его гипотезе определённые образы и метафоры любого текста, в том числе и естественнонаучного, не случайны, но имеют глубокие национальные корни, отражая через особенности стиля мышления и изложения учёного когнитивные семы деятельности, связанные с научной культурой той или иной страны.
Важно отметить и то, что процессы сближения терминосистем разных литературных языков народов мира тоже не проходят гладко и единообразно. Среди существующих тенденций наиболее чётко выделяются те, которые можно обозначить как сложение, объединение, наложение региональных вариантов интернациональной лексической терминологии. В определённые эпохи в отдельных регионах происходят схожие процессы в развитии терминосистем литературных языков. В этом, несомненно, сказываются общие черты культурно-исторических судеб народов региона, накладывающие свой отпечаток на всемирные процессы интернационализации терминосистем.
Другие контексты (общественно-публицистический, художественный, поэтический и т. д.), иные функциональные стили и типы речи более обусловлены наличием культурно-национального начала, сменой национально-языковых картин мира, способов его видения и восприятия, привязаны к определённой национально-культурной среде – им фактически несвойственна "денационализация", "этническая нейтральность".
Функционирование языка в социокультурной, общественно-политической, художественной сферах общения подтверждает, что сущность любого языка не столько в его системных образованиях (фонетических, лексических, грамматических), а прежде всего в типе языкового мышления, базирующегося на фактах многообразного народного опыта. Этот сконцентрированный опыт передаётся из поколения в поколение вместе со словами и выражениями, пословицами и поговорками, названиями и именами, сказками и притчами – всем языковым (и неязыковым тоже) искусством народа. Отсюда и изучение этой сущности не может ограничиваться лишь рамками языковой системы, даже стилистики и культуры речи, а связывается с национальным сознанием и мышлением. Восприятие и понимание затруднено при общении и обучении целым рядом не только лингвистических, но и экстралингвистических факторов, прежде всего определённым несовпадением социокультурных установок и контекстов, обусловленных особенностями исторического и духовного развития культур разного типа.