Н. Я. Марр пытался объяснить происхождение русского слова сумерки из племенного названия шумер, разлагая русское слово на сумер- (шумер) и–ки; здесь все невероятно и противоречит действительности: слово сумерки морфологически делится на приставку су- (из древнего еж с носовым гласным [о], ср. супруг, сугроб, сумятица, супесь и т. п.), корень–мерк- (ср. меркнуть) и флексию–и; выделенная Марром часть–ки- – бессмыслица, невозможная исторически, так как к принадлежит корню; русское с никогда из шне происходило (наоборот, ш в известных случаях происходило из с +j, ср. кусать – укушен, носить – ноша и т. п.); кроме того, шумеры никогда не имели никакого отношения к славянам и к их языку, а слово сумерки по значению вполне ясно: "состояние дня, близкое к тому, чтобы померкнуть" (су–означает "положение около, рядом"; суводь – "боковое течение воды в реке", супесь – "почва рядом с песком" и т. д.).
Любому говорящему по–русски кажется, что слово зонтик произошло от слова зонт, как столик – от стол, ротик – от рот и т. п. Можно построить такую пропорцию: ротик: рот = зонтик: зонт. Но, тем не менее, слово зонтик не происходит от слова зонт, а, наоборот, зонт происходит от зонтик. Слово зонтик появилось при Петре I, а зонт – позднее, так как зонтик – это усвоенное голландское слово zonnedeck – буквально "солнцепокрышка", где в русской передаче з, о, н, к совпадают с оригиналом, но слабое е германских языков (murmel–е) пропало, на месте же d подлинника в русском языке т (что вполне понятно, если знать соотношение германских и славянских звонких согласных), а е в последнем слоге заменилось на и, что опять–таки понятно, если учесть, что безударные е и и в русском литературном языке совпадают, и, например, то, что в слове ножичек надо писать е, а в слове мальчик – и, мы определяем по тому, что е в склонении "выпадает": ножичка (беглая гласная), а и сохраняется: мальчика; в новом слове зонтик гласная не выпадала, а тогда, значит, это и, и конец слова переосмыслялся по аналогии со словами столик, ротик и т. п. как суффикс уменьшительной формы–ик. Тогда основа без этого суффикса – неуменьшительная форма, откуда и возникло "фантастическое слово" зонт по пропорции: столик: стол = зонтик: х, а х = зонт.
Незнающему звуковых соответствий родственных языков кажется, что русское слово начальник и польское naczelnik – "начальник" – то же слово по происхождению, но это неверно. Если бы это были слова от того же корня, то в польском слове после cz должна бы быть носовая гласная, так как русское начальник того же корня, что и начало, и имело раньше корень ча – с носовым гласным [е]; польское же слово происходит от того же корня, что и czolo – "лоб", ср. древнерусское и церковнославянское чело.
Зато кажущееся нелингвисту невозможным сопоставление немецкого слова Elephant [элефант] – "слон" и русского верблюд, где о "созвучии" говорить трудно, лингвист берется свести к одному источнику и доказать, что по происхождению это то же слово.
Немецкое Elephant из французского elephant [элефã], восходящего к латинскому elephantus [элефантус] с тем же значением, в латинском же – из греческого elephas, в косвенных падежах основа elephant = современное русское верблюд, из более раннего велблюд, и еще раньше велбладъ (ср. польское wielblqd), в котором второе л возникло под влиянием бладити – "блуждать", т. е. когда–то было вельбадъ, что происходит из готского ulbandus с тем же значением; готское же ulbandus из латинского elephantus, которое восходит к греческому elephantos, в греческом это слово, очевидно, из арабского al ephas, что, может быть, в свою очередь идет из древнеегипетского. Таким образом, позднейшее отсутствие "созвучия" сведено в соответствии с законами звуковых изменений к бывшему не только созвучию, но и звуковому тожеству. Остается еще одна трудность – значение; но, зная переходы по функции, можно просто объяснить, что первоначально это слово обозначало "слона", позднее же в той же функции ("тяжеловоз") появился "верблюд", и старое название перешло на него; со значением "слона" это слово сохранилось в поздней латыни и оттуда вошло в западноевропейские языки, а со значением "верблюда", пережив указанные фонетические изменения, через готов пришло в славянские языки.
Для понимания этимологии возгласа караул! надо сопоставить его с названием стражи караул, что пришло из тюркских языков, где это было сочетанием повелительного наклонения и прямого дополнения с значением "охраняй аул" – кара авыл. Слово троллейбус заимствовано из английского языка, где trolley означает "провод", a–bus – конец слова omnibus – "омнибус" из латинского местоимения omnes – "все" в дательном падеже; это–bus "откололось" и стало как бы суффиксом в названиях видов транспорта: омнибус, автобус, троллейбус.
Но для правильного этимологизирования часто бывает мало только лингвистических знаний, особенно когда в изменениях участвуют метонимии, основанные не на связи понятий, а на связи вещей. Тогда лингвисту приходит на помощь историк. Лингвист может объяснить, что слово затрапезный происходит от слова трапеза – "обед", "еда", происходящего от греческого trapedza – "стол", но почему оно означает "захудалый", "второсортный", когда к обеду переодеваются в чистое платье, остается непонятным. Историк разъясняет, что затрапезный происходит не прямо от слова трапеза, а от слова затрапез или затрапеза – "дешевая пестрядинная ткань", изготовлявшаяся фабрикантом по фамилии Затрапезнов.
Или другой пример: лингвист может объяснить, что глаголы объегорить и подкузьмить – синонимы, оба значат "обжулить" и образованы от собственных имен Егор и Кузьма, которые происходят от греческих Geõrgios из нарицательного georgos – "земледелец" и Kosma от глагола kosmeo – "украшаю" (того же корня, что и космос, косметика). Однако почему же все–таки объегорить и подкузьмить означают "обжулить", остается неясным, и лингвист далее бессилен что–либо объяснить. Приходит на помощь историк и разъясняет, что дело не в самих именах, а в Егорьевом и Кузьмине дне, когда до введения крепостного права на Руси крестьяне могли переходить от барина к барину и рядились весной на Егория, а расчет получали на Кузьму (осенью), староста же норовил их дважды обжулить: 23 апреля на Егория объегорить, а 1 ноября на Кузьму и подкузьмить.
Этимологизирование по первому попавшемуся созвучию, без учета фонетических законов, способов перехода значений и грамматического состава и его изменений и переосмысление неизвестного или малопонятного слова по случайному сходству с более известным и понятным (часто связанное и с переделкой звукового вида слова) называется в языковедении народной этимологией.
Так, тот, кто думает, что деревня потому так называется, что деревенские дома строятся из дерева (а городские – каменные), производит народную этимологию. На самом деле деревня к дереву не имеет никакого отношения. В значении "селение" слово деревня стало употребляться поздно, ранее оно значило "двор", еще раньше – "пахотное поле" (ср. в "Домострое", XVI в. "пахать деревню") и, наконец, в наиболее древних памятниках – "очищенное от леса (т. е. как раз от деревьев!) место для нивы"; с этим сопоставляется литовское dirva – "нива" и санскритское durva – "род проса", что, очевидно, является самым древним значением этого корня ("нива" – уже метонимия). Русское же слово дерево сопоставляется с литовским derva – "сосна", с бретонским deruenn – "дуб" и т. п. (русское дерево – синекдоха: род по виду).
Народные этимологии чаще всего получаются при заимствовании иноязычных слов. Так, ростбиф из английского roast beef – "жареное мясо" в просторечии переосмысляется как розбив от разбить; верстак из немецкого Werkstatt (по созвучию с верстать, разверстать); немецкое Schraubzwinge – "винтовой зажим" превращается в струбцинку (по созвучию с раструб); Schaumloffel (буквально: "ложка для пены"; ср. французское ecumier от есите – "пена") – в шумовку (по созвучию с шум, шуметь, так как суп шумит, когда кипит); французское sale – "грязный" послужило источником для образования прилагательного сальный (переосмысленного через созвучие со словом сало); исконно русское моровей (ср. неполногласное церковнославянское мравий) по созвучию с мурава превратилось в муравей; слова кооператив и капитал раньше в деревне переосмыслялись как купиратив (где купить можно) и капитал (копить деньги).
Во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. в просторечии рейсовую карточку называли рельсовая ("ее дают, когда по рельсам едешь"); в то же время одна молочница рассказывала, что муж у нее солист, и на вопрос "В каком же он ансамбле?" недоуменно отвечала: "Нет, он у меня по капусте, а раньше был по огурцам" (по созвучию солист из итальянского solista, в свою очередь от латинского solus – "один" и русского глагола солить). Но могут быть переосмысления слов и от своих корней, если значение их затемнено; например, мы теперь понимаем слова свидетель, смирение как образованные от корней вид(еть) и мир(ный), но это то же переосмысление по созвучию безударных е и и, так как этимологически эти слова восходят к корням вед(ать) и мер(а).
Последний пример показывает, что в тех случаях, когда та или иная народная этимология побеждает и становится общепринятой, слово порывает с прежней "законной" этимологией и начинает жить новой жизнью в кругу "новых родственников", и тогда истинная этимология может интересовать только исследователя, так как практически она противоречит современному пониманию, На этой почве иногда одно слово может расколоться на два параллельных, например, слово ординарный (от латинского ordinarius – "обыкновенный", "рядовой" из ordo, ordinis – "ряд") применительно к материи превратилось в одинарный (по созвучию с один): "одинарная материя" (в противоположность двойной), а слово ординарный осталось в значении "обыкновенный": ординарный случай, ординарный профессор (до революции) в противоположность экстраординарному.
Так как явление народной этимологии особенно часто встречается у людей, недостаточно овладевших литературной речью, то такие переосмысленные по случайному созвучию и смысловому сближению слова могут быть яркой приметой просторечия; ср. у Н. С. Лескова: гувернянька {гувернантка и нянька), гулъвар (бульвар и гулять), верояции (вариации и вероятный), мелкоскоп (микроскоп и мелкий): иногда такие народные этимологии приобретают большую сатирическую выразительность, например: тугамент (документ и туга, тужить), клеветон (фельетон и клевета), а также мимоноска, долбица умножения и т. п.
§ 20. Контекст и эллипсы
Слова в языке, как уже было сказано выше, большей частью многозначны, но в речи люди достигают однозначного понимания. Это получается потому, что люди в речевом общении имеют дело не с изолированными словами, как в словаре, а с целым, где слова выступают в связи с другими словами и обстановкой речи. Это окружение слова называется конте–кстом. Контекст может быть словесным (речевым) или бытовым.
Словесный контекст– это те слова, которые окружают или сопровождают данное слово и придают ему необходимую однозначность. Так, в высказывании "Перейди с носа на корму" нос узнается как "передняя часть лодки (корабля)", а в высказывании "высморкай нос" нос – "обонятельный орган человека". Многозначное слово операция (хирургическая, военная, финансовая) в разных окружениях получает нужную однозначность: "операция под наркозом" – хирургическая, "операция при поддержке танков" – военная, "двухпроцентная операция" – финансовая. Наличие подчеркнутого (наркоз, танк, процент) обеспечивает достаточный контекст. Указанные слова являются ключевыми, они сразу определяют контекст.
Однако не всякие слова дают достаточный контекст, например в высказывании "Операция прошла блестяще, результаты налицо, все довольны" нет ключевых слов, все слова тематически нейтральны, и, какая операция имелась в виду, неизвестно.
Однако в этом случае на помощь приходит бытовой контекст.
Бытовой контекст– это обстановка или ситуация речи: кто говорит, где и когда говорит, кому говорит, зачем говорит и т. п. Если приведенное выше предложение, лишенное "ключевых слов", произносит хирург в нефронтовой клинике, то операция скорее всего хирургическая; если это же сказано в штабе полка в обстановке фронта – операция военная; если это из диалога финансистов в здании биржи, то операция финансовая. Конечно, ручаться на 100% для указанного опознавания значения слова операция и в таких случаях нельзя, так как и хирург, и финансист могли говорить о военной операции, а военные и финансисты – о хирургической. Но большая вероятность содержится в указанном понимании. Особенно важен бытовой контекст для понимания местоименных слов, для которых словесный контекст мало действителен (см. выше, § 8).
В живой разговорной речи бытовой контекст играет огромную роль, позволяя сокращать предложения путем эллипсиса.
Эллипсис – это опущение в речи слов, которые подразумеваются из контекста и при надобности легко восстанавливаются в речи. Опираясь на контекст (предшествующие слова, ситуация речи), можно опускать подлежащее, сказуемое, дополнение, определение и т. п. Так, в возгласе хозяина "Еще тарелочку!" (И. А. Крылов) налицо одно дополнение, а сказуемое и второе дополнение ("чего тарелочку"?) опущены, но так как обстановка речи перед глазами у собеседников и ситуация им ясна, то все опущенное ясно из контекста и взаимопонимание не нарушено. Этот пример можно и далее сокращать и оставить одно слово "Еще!", где и дополнение опущено. В обычных утвердительных и отрицательных репликах Да и Нет опущено все, кроме знака утверждения или отрицания.
Зато без соответствующего контекста эллиптическая речь делается абсолютно непонятной, хотя все слова и могут быть известны. Это легко почувствовать, когда случается присоединиться к чужому телефонному разговору. Например, вы невольно подслушали такой разговор: "Ну как?" – "Упала." – "Что же вы теперь будете делать?" – "Все–таки пойду." – "Зачем?" – "Да мало ли что." Слова все понятны, но смысл разговора в целом совершенно непонятен, так как речь эллиптирована, ключевых слов нет, а бытовой контекст подслушивающему неизвестен, а он–то как раз и обеспечивал взаимопонимание говоривших.