…Дан остался на вахте. Он сидел в рубке, посасывая трубку. Слышно было, как робот ползает по камере, отмывая и дезодорируя ее. Дан включил экран-купол и жадно смотрел на незнакомые очертания созвездий. Нажав кнопку, выделил звезду, к которой летел корабль.
Потом переключил экран на изображение обратной стороны пространства - и обрадовался, увидел кое-где знакомые созвездия. Он нажал другую кнопку и выделил Солнце среди огромного количества кажущихся незнакомыми звезд.
Там Земля: зеленые растения, города, люди. Прекрасная Лейли. Здесь их только трое. Но ближе их - Лала и Эи - для него давно нет никого.
В том, что они здесь, - немалая заслуга Лала, Его рассказ о графиках разностей простых чисел в день их первой встречи явился толчком, приведшим к завершению более чем столетней работы - созданию теории гиперструктур, переместившей основные понятия подобно сегодняшнему переносу. И благодаря этому они сейчас здесь. Ему удалось сделать это: Дан не гордился, он только был доволен.
Мысль его вернулась к Лалу. Сколько лет прошло с тех пор? Немало. Сколько пережито вместе, сколько переговорено. И все же Лал часто о чем-то думает, но не говорит, умалчивает. Такое иногда приходило в голову и раньше, но он слишком быстро об этом забывал, поглощенный своей работой. Сейчас, когда они были заняты мало, эта мысль появлялась все чаще. Что мучает его? Не решает ли какие-то сложнейшие вопросы в своей области? И может быть, не менее трудные, чем когда-то пришлось решать ему самому. Какие?
Эя появилась в дверях рубки, прервав его размышления.
- Дан, я уже отдохнула. Иди, поспи.
- Не хочу, спасибо.
- Иди, я, все равно, больше спать не буду.
- Да я тоже не засну.
- Тогда я посижу с тобой. Или ты хочешь побыть один?
- Нет: посиди. Лал спит?
- Нет, конечно. - Лал стоял в двери со щенком на руках. - Все равно не уснуть. Давайте ужинать?
- У тебя гипераппетит?
- Отнюдь: только желание отметить наш перенос. Ставлю на голосование.
- За.
- За!
- Отлично: устроим торжественный ужин с праздничной сервировкой.
Они перешли в сад-салон. Робот прикатил туда столик с небольшим количеством закусок: есть им, в общем-то, и не хотелось. Только отпраздновать событие. Хотя и без вина - космос есть космос, и нарушать запрет никому не приходило в голову: в кубки налили душистый тонизирующий нектар.
- Дан, первый тост за тобой.
- Что ж, ладно. Я поднимаю кубок за вас, прекрасные мои, за достижение цели и за Землю-2! Теперь ты, Лал.
- Уступаю очередь Эе.
- Я пью за зеленую планету и кислород, которым можно будет дышать! За Дана, сотворившего чудо, и за честь и счастье быть с вами!
- Ну вот! Произошло такое событие: люди в полном своем естестве, с руками-ногами, а не полуискусственные киборги, перенеслись за считанные часы за сотни парсек. Это же, действительно, - чудо! Эя правильно сказала. Но так мало. А Дан еще меньше. Говорите еще! Самые пышные выражения сегодня не будут высокопарными.
- Тогда скажи ты, младший брат: все равно, лучше тебя никто не скажет.
- Ты не совсем прав: об этом уже были сказаны прекрасные слова - и не мной. Я их сейчас напомню. - Он быстро нашел нужное в своем архиве, включил воспроизведение. На экране появился Дан в яркой праздничной одежде, произносящий речь в день прихода сообщения об открытии Земли-2. Когда экран погас, Лал повторил его последние слова: - "И может быть, идя к цели, мы откроем нечто хорошее в себе самих - новое, еще неизвестное. Или вспомним что-то, что растеряли раньше на пути нашего развития". Пью за эти великие слова и за прекрасный смысл их!
- По-моему, ты что-то не договариваешь, младший брат.
- Ты прав, Дан! Я скажу. Но не сегодня. Лучше сыграй нам. Что-нибудь старинное. Бетховена. Пожалуйста!
Дан играл сонаты Бетховена. Неукротимая мощь музыки как никогда подходила к их настроению, взволнованности - их воле и бесстрашию, вере в свои силы и победу.
Закончил он исполнением "К Элизе", глядя на Эю. "Прекрасно, Дан! Прекрасно, мой старший брат. Ты сможешь - ты поймешь все!" - беззвучно прошептал Лал, глядя на Дана повлажневшими глазами. Эта вещь сильного и духовно и физически гения, в которой звучала трогательная нежность, сегодня совершенно потрясла его.
- Идите отдыхать, сказал он, - сказал он. - Я останусь на вахте.
- Спасибо, брат. Пойдем, - сказал Дан, протягивая Эе руку. - Спокойной тебе вахты!
- Чудесной вам ночи! - Лал проводил их взглядом. Эя будет с Даном: он заслужил это сегодня. А ему, Лалу, совершенно необходимо побыть сейчас одному.
…Через три месяца они будут у цели. Всего три месяца. Потом неизвестно, как сложится обстановка, как пройдет разведка, как встретит их планета, - и многое другое. Сейчас они относительно свободны: могут работать не больше, чем хотят.
Пока - все идет неплохо: необходимая подготовка проведена. Они жадно впитывали все, что он говорил: социальные темы по настоящему интересуют их. Пора ознакомить их и с выводами. Будет, конечно, не просто. Но они поймут, они не смогут не понять: как Дан сегодня исполнял "К Элизе"! Какая нежность, сердечность, доброта, какая человечность были в его исполнении, в неслучайном выборе этой пьесы. Без этого всего понять его, Лала, нельзя, - но имея, невозможно будет не понять.
Щенок мокрым теплым носом ткнулся ему в руку; потом, поставив передние лапы на колени, поднял морду и стал вопросительно смотреть в глаза. Лал забрал щенка на руки, погладил.
Пора. Как раз! Дан уже явно кое о чем начинает догадываться: "По-моему, ты что-то не договариваешь, младший брат". А его неожиданная злость и непривычна для современного языка грубость выражений, когда он говорил об употреблении в пищу мяса неполноценных. Грубость, обрадовавшая Лала не меньше, чем она шокировала Эю.
А Эя беспокоила Лала больше всего, ибо главная роль в его плане отводилась именно ей.
12
Когда стрелка часов подошла к сектору "утро", в рубке появился Дан, чтобы сменить Лала. Сказал, что неплохо бы устроить праздничный день; Эя тоже так думает. А Лал?
Не против, - но тогда лучше сразу идти париться: поспит он после бани.
В парилке было жарко - пожалуй, более чем обычно. Мысль Лала заскользила по цепочке. Жара. Экватор. Африка. Негры. Потом: негры-рабы. Америка, южные штаты. Дядя Том! Стоп!!!
"Хижина дяди Тома" американской писательницы-аболиционистки Гарриет Бичер-Стоу. Книга, невероятно потрясшая его в детстве. Так! С нее он и начнет. В ней есть все: рабство, насилие, торговля людьми, - и материнская любовь.
Он спросил Дана и Эю, помнят ли они эту книгу, входившую в программу гимназии, когда они, закутавшись в простыни, уселись на диванах.
- Еще да, - ответила Эя, - но уже лишь в общих чертах.
Дан только покачал головой: помнил, что была такая книга, но содержание - увы! - уже забыл начисто.
- Хотите, напомню, о чем она?
- Для чего?
- Чтобы выполнить вчерашнее обещание.
- А-а! Давай.
Лал перебрал каталог. Пожалуй, сейчас лучше всего подойдет вот этот фильм - еще ХХ века, цветной, но еще плоский: зато в нем много американо-негритянской музыки, прекрасная постановка и актерский состав. На три с половиной часа.
Так что ему было не до сна. Смотрел - и сам фильм и как они воспринимают. И радовался их реакции, их негодованию, слезам Эи. Пел беззвучно вместе с черными рабами их псалм: "Джерихон, Джерихон!". Он видел, что дело сделано: теперь они сами зададут вопросы, и он скажет все, что думает.
- Как можно - лишать свободы совершенно полноценных людей! - с возмущением сказала Эя вскоре после того, как экран погас. Дан молчал.
Лал усмехнулся: и это все? Он ожидал большего!
- А их не считали полноценными. Их привозили из Африки: она была отсталой по сравнению с Европой, откуда пришли белые американцы.
- Но ведь Джордж Гаррис способней и грамотней своего хозяина!
- Он для хозяина полунегр: неполноценный человек. Белый хозяин в этом нисколько не сомневается.
- Но это же неправильно! Несправедливо! Как только они могли терпеть!
- Не все же: ты видела.
- Да: бежали. В Канаду.
- Хорошо хоть, что у них, все-таки, было куда бежать, - вдруг заговорил Дан. - Вот Эя думает, как это могло тогда быть. А я о том, почему подобное возможно и в наше время. Так же думаешь и ты, Лал, и именно это все время не договариваешь. Так?
- Да. - Так сразу?!!! Неужели?! - Дан…
- Потом! Пир не отменяется. Быстро одеваться!
- Дан, я совершенно не поняла тебя. Что ты имел в виду?
- То, что существует! Неравноправие. То, что существуем мы, полноценные, интеллектуалы - и они, неполноценные. Одного из которых умертвили, чтобы я мог сейчас жить.
- Но это же совсем другое дело. Они ведь - действительно - неполноценные.
- Почему?
- Потому, что такими родились.
- Ты так думаешь?
- Конечно! Они появляются на свет так же, как мы. Отбраковывают только совершенно неспособных детей.
- Не способных к чему?
- К интенсивному интеллектуальному труду.
- Но может быть, они способны к какому-то другому труду?
- А кому он нужен? Есть машины: автоматы и роботы.
- Так почему бы им не делать даже многое из того, что делают автоматы?
- Но что из того? Они же, все равно, будут делать не то, что мы. Значит - автоматически - не будут равны нам: не будут полноценными членами нашего общества.
- Они смогут чувствовать себя полноценными среди себе подобных.
- Да именно так ведь - сейчас и есть. Противоречие снято? Лал! Как ты считаешь?
- К сожалению, внешне ты в чем-то права, - ответил Лал.
- Внешне? В чем-то? И даже: к сожалению?
- Да.
- Но почему?
- Неполноценные не должны быть тем, чем их сделали мы, интеллектуалы.
- Почему вы оба так считаете? Я не согласна с вами!
- Ну, хорошо: скажи, много ты общалась с неполноценными?
- Я? Мало. В основном, когда еще была совсем маленькой.
- Начнем с этого. Ты говорила, что любила свою няню.
- Думаю, не я одна.
- Ты помнишь, что о нянях говорила Ева?
- Да. Что они тоже специалисты, несмотря на отсутствие полного образования.
- Ты не согласна с тем, что для выполнения их работы, важность и значение которой сомнений не вызывают, полное образование не является абсолютно необходимым?
- Что ж: может быть. Ева, конечно, в этом компетентна. Тем более что люди в таком деле наверняка лучше самого совершенного робота. Но это - лишь часть вопроса.
- С другими группами их ты общалась? С гуриями, хотя бы.
- Ну…
- Что ты думаешь о них?
- То же, что и все. Что с их помощью легко снимаются мелкие временные проблемы удовлетворения сексуальной потребности.
- Прости за слишком интимный вопрос: как это происходило у тебя? Можешь ответить, только если хочешь. Правда, считаю, что нам стоит снять для себя запрет касаться этой темы.
- Я тоже: поэтому отвечу. Ну, во-первых, как у всех - дефлорация. А потом - когда внезапно приходило желание, и было жаль времени на устройство нормального контакта. Или когда не могла заснуть и начинала об этом думать. Иногда - для ознакомления с неизвестным способом или из-за желания испытать что-то очень острое. Вас не коробит?
- Нет: это только твое дело. У тебя все как у других. Но что ты еще думаешь о гурио? Ты сама?
- Удобно. Но… Как бы правильно выразиться…
- Неприятно?
- Да нет. Они, конечно, хороши собой, очень ласковы и выполняют любое твое желание. И специфические данные на высшем уровне, и обучены своему делу просто поразительно. Но, все-таки, что-то… не то!
- Вроде скотоложества?
- Да! Именно. Точно! Нет полного удовольствия оттого, что с гурио совершенно невозможно ни о чем говорить. Они ужасно примитивны. Сексуально совершенные животные - и только. Как кобели. Он сделает все, что, сколько и как ты хочешь, но после этого сразу - отсылаешь его. Как робота. Робот тоже все делает, только от его присутствия ни тепло, ни холодно.
- Вот именно.
- Но зато это удобно: экономит время, силы, нервы. А им все равно: они совершенно тупы и бесчувственны.
И тут Дан буквально взорвался:
- Нет!!! Не бесчувственны они! Малоспособны? Относительно - да. Примитивны? Да их же почти ничему и не учили. Поставили в детстве крест на их способностях и на том успокоились. А они, все-таки, - люди. Люди! Я это знаю. Хорошо знаю! - Он повернулся к Лалу. - Почему, почему же ты тянул столько времени? Я же… я же слишком давно тоже считал, что у нас не все в порядке.
- И не единым словом не обмолвился об этом, - попытался оправдаться Лал. Больше перед собой, чем перед Даном.
- Как и ты почему-то. Не принято ведь об этом говорить: вжились мы все - с детства - в представление о непогрешимо окончательной правильности устройства нынешнего общества. Сломать, отказаться от него ведь не легче, чем пришлось мне с физическими представлениями, чтобы поверить в гиперструктуры. Великое всеземное общество интеллектуалов - ученых, инженеров, деятелей искусства: демократичное до последней степени! Вооруженное совершенными теориями и сверхмощными моделирующим машинами. Способное на совершение только крупнейших принципиальных ошибок! То, что мы имеем, даже хуже рабства: раб мог стать свободным, а неполноценный… О чем говорить! А они ведь люди - чувствуют, как люди: я это знаю очень давно.
- Ты тоже: специально интересовался неполноценными?
- Нет. Это получилось иначе.
Тогда - давно еще - когда я подошел к идее гиперструктур. Принятие ее требовало отказа от слишком большого количества существовавших представлений.
Я вел мучительные поиски: обойти необходимость добраться до истины тем путем. Они требовали напряжения сверх всяких пределов, - и с какого-то момента я начал замечать, что у меня вообще перестает что-либо получаться. Появился непонятный страх, тоска. Ночью - не мог оставаться один, так как не спал почти совсем.
Я стал тогда каждый вечер вызывать к себе одну и ту же гурию. Она была не очень-то молода, тучная, с большим животом и грудью. У меня не было совсем желания, но с помощью своего искусства она иногда добивалась, что я брал ее, после чего ненадолго чуть успокаивался. В остальное время мне было достаточно того, что я не один. Ощущение ее присутствия, тепло ее тела, к которому я прижимался, даже звук ее дыхания помогали мне пережить еще одну бесконечную ночь.
Через несколько дней, вернее - ночей, она начала ко мне привыкать.
- Тебе плохо, миленький? - спрашивала она, ласкаясь ко мне.
- Да, Ромашка. - Ведь нормальных имен у них нет.
- А сейчас сделаю так, что будет хорошо тебе. - И старалась, сколько могла - и безрезультатно.
- Говори, - просил я ее. - Рассказывай что-нибудь.
- Что рассказывать, миленький?
- А что угодно.
- Прости: нечего мне рассказывать - не знаю я ничего.
- А ты расскажи про себя.
- Да разве можно?
- Ну, я тебя прошу.
…Она, действительно, знала и понимала очень немногое.
В школе ей все плохо давалось, - некоторые дети дразнили ее за это. Потом ей сказали, что она поедет в другую школу, где дразнить ее никто не будет.
И, правда: в школе, где были только девочки - и женщины, которые за ними смотрели, никто ее не дразнил. Много учиться не заставляли, и ей там очень нравилось. Потом ее стали гладить по щекам и говорить, что она очень миленькая. Потом она испугалась крови, но тетя сказала, что теперь она большая, и бояться не надо, потому что у всех девочек так. И у нее стали расти волосы под мышками и груди, маленькие.
И она уехала в другое место, где жили девочки, у которых уже выросла грудь, и они все были миленькие. Им было весело. Их учили пению, танцам и как делать, чтобы быть еще красивей. И занимались с ними гимнастикой и спортивными играми, от которых у них красивей становилась фигура.
В залах, где они занимались, иногда появлялись люди, не похожие на них и воспитательницу: выше, с другой фигурой, без грудей, некоторые с усами или бородой. И голоса у них были другие. В перерывах они шутили с девушками, и девушки с ними тоже смеялись и разговаривали. Девушкам нравилось с ними.
Ромашка (так ее стали тогда звать, а прежнее имя свое она даже позабыла) с интересом и любопытством рассматривала этих необычных людей.
- Почему ты не такой, как мы? - спросила она как-то одного из них, наиболее охотно болтавшего с ней.
- Я мужчина.
- Это что?
- Как-нибудь пойдем вместе купаться - я тебе объясню.
- А когда? Сегодня?
- Нет, не сегодня.
- А когда?
- Потом.
- Ладно.
Он пришел к ней через сколько-то дней, когда она отдыхала.
- Пойдем купаться!
- А ты мне объяснишь?
- Сегодня объясню.
В комнате, куда он ее привел, он велел ей все снять и разделся сам. Она с интересом рассматривала его тело, так не похожее на ее. А потом она стала смеяться, потому что увидела, что это мальчик, только взрослый. А он трогал ее везде и гладил грудь, зато разрешил потрогать у него все, что она хотела. Еще потом он сказал ей:
- Я тебя научу сейчас самому приятному. Ты не бойся: может быть, будет больно, но потом приятно. - Она охотно согласилась.
Приятно ей, правда, тогда не было. Но потом ей очень понравилось. Остальным девушкам тоже объяснили, и воспитательница и ее помощники дальше учили, как надо делать хорошо, чтобы было очень приятно, и показывали про это фильмы. С каждой специально занимался мужчина-гурио, отрабатывая с ней приемы. Мужчины постоянно менялись - так было нужно для их обучения.
Как к торжественному акту готовили девушек к первому выходу как гурии. В этот день их особенно красиво причесали и одели. Вечером в большом разукрашенном зале они танцевали и участвовали в эротических играх с полноценными. Инструкторы-гурио находились рядом и, стараясь все делать незаметно, поправляли и подсказывали.
Тот, кто танцевал с ней, взял ее за руку:
- Пойдем!
- Не надо. Давай танцевать, хорошо? - Но тут же она перехватила взгляд инструктора: удивленный, укоризненный, приказывающий. И она пошла.
Он не умел, как гурио, и было неприятно. Она потому лежала с закрытыми глазами. Он ничего не сказал ей, когда уходил, а она потом заплакала. Пришел гурио, который ей в первый раз объяснил, спрашивал ее - она ему рассказала, а он сказал, что нехорошо, и дал ей выпить какого-то сладкого ликера, и ей тогда стало весело и она сама хотела.
Она опять пошла в зал, танцевала, и ее позвал другой. Тот делал приятно, а когда ушел, похвалив, инструктор отправил ее спать…
- Это нехорошо рассказывать, миленький. Но тебе плохо, а я больше ничего не знаю.
…Ей нравилось. Было весело танцевать и участвовать в играх. Тем более что она нравилась - ее чаще, чем многих других девушек звали, и она этим гордилась.