...
Есть страсти, которые зовутся роковыми. Их боятся, так как они сжигают человека. Но они запоминаются на века. Сергей Есенин полюбил Айседору Дункан с первого взгляда. Они потянулись друг к другу и больше не расставались. Она не говорила по-русски и была старше его на 17 лет. Он не знал ни одного иностранного языка. О чем они говорили в свой первый вечер и во все другие?… Задремавший извозчик три раза обвез их вокруг церкви, и сияющий Есенин объявил, что они обвенчаны. [122]
Есенин придавал огромное значение приметам, опираясь на пример пушкинской веры в печальные предзнаменования (при венчании упали крест и Евангелие, погасла свеча), на поверья односельчан с. Константиново о том, что свадьбу легко испортить. Даже в научных книгах Есенин мог вычитать о крестьянской вере в "порчу" – например, у филолога Ф. И. Буслаева в статье "О народной поэзии в древнерусской литературе (Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 12 января 1859 г.)": "В семейном и общественном быту крестьян свадьба есть по преимуществу время всяких чарований, эпических обрядов, разгульного веселья и суеверного страха. И доселе в простом народе ни одна свадьба не обходится без колдовства: "Свадьба без див не бывает"". [123]
Оформление брака с А. Дункан по советским и зарубежным правилам
В пятый (официально во второй) раз Есенин оформил семейные отношения с иностранкой Айседорой Дункан дважды – по советским и зарубежным правилам. Всеволод Рождественский необходимость юридического оформления семейных отношений обосновал обоюдным желанием поэта и танцовщицы выехать из России за границу: "…они привязались друг к другу. Решено было ехать вместе. И для того, чтобы получить визу для Есенина, Дункан официально, в посольстве, объявила его своим мужем. И Есенин зарегистрировал свой брак в загсе Хамовнического райсовета". [124] Но они не были повенчаны Церковью, и поэтому, с точки зрения законопослушных американцев, их брак не был действителен. Интересно метафорическое суждение Есенина о его свадьбе с А. Дункан, высказанное как бы с позиции русских церковников, дававших отповедь "поганому" обряду нехристей-язычников в далекие былинные времена: "Скоро нас вежливо попросили обратно <из Америки>, и все, должно быть, потому, что мы с Дунькой не венчаны. Дознались как-то репортеры, что нас черт вокруг елки водил ". [125] Есенин, безусловно, основывался на народной поговорке: "Венчали вокруг ели, а черти пели", [126] – которую он мог слышать на Рязанщине (или в другом регионе) либо вычитать в любимом им труде А. Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т.".
Из повествования А. Б. Мариенгофа видно, какое важное значение придавала американская танцовщица своему браку с Есениным, как ей хотелось сыграть свадьбу в соответствии с русской обрядовой традицией:
Перед отъездом за границу Дункан расписалась с Есениным в загсе.
...
– Свадьба! Свадьба!.. – веселилась она. – Пишите нам поздравления! Принимаем подарки: тарелки, кастрюли и сковородки. Первый раз в жизни у Изадоры законный муж!
– А Зингер? – спросил я. <…>
– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Сережа – первый законный муж Изадоры. Теперь Изадора – русская толстая жена! – отвечала она по-французски, прелестно картавя. [127]
Фактически ту же мысль о "настоящей свадьбе" и "истинных супругах" повторил Есенин в разговоре с Г. Ф. Устиновым, когда он "смутился, потом с легким озлоблением" и колоссальным преувеличением ответил ему об Айседоре Дункан: "Ничего ты не понимаешь! У нее было больше тысячи мужей, а я – последний!..". [128] Г. Ф. Устинов дал свой комментарий: "У Есенина был болезненный, своеобразный взгляд на женщину и на жену. В этом взгляде было нечто крайне мучительное". [129] Мнение Есенина о сущности свадьбы и особенностях повторного брачного сочетания во многом основывалось на патриархальном крестьянском и церковном понимании таинства брака. Очевидно, и А. Дункан, приветствовавшая поздравления и подарки, опиралась в своем мнении на традиционное православное бракосочетание.
Однако ритуальная сторона освященного церковью брака была отвергнута еще "Первым кодексом законов РСФСР" (1918), а в проекте "Кодекса законов о браке, семье и опеке" (1925) в сопроводительной статье "Брак, семья и опека" Д. Курского (по сути являющейся объяснительной запиской Нарком-юста) прямо говорится: "Отрицая всякую обрядность брака, проект тем не менее устанавливает определенную и необходимую минимальную процедуру: совершение регистрации не случайным техническим сотрудником канцелярии, а ответственным должностным лицом, прочтением самого акта и допускает при этом присутствие свидетелей, приглашенных брачущимися". [130] Следовательно, в период 1918–1926 гг. (до принятия нового кодекса о браке в 1927 г.) официальная часть бракосочетания была еще более аскетична.
Бракосочетание Есенина с А. Дункан в московском загсе состоялось 2 мая 1922 г. По этому случаю в особняк на Пречистенке, 20, где располагалась студия танцовщицы, пригласили фотографа А. М. Зелонджева, запечатлевшего праздничное событие. На полученной фотографии была сделана надпись: "Isadora – Esenine – Irma. Taken on the Wedding day, may, 1922" [131] (VII (3), 235). Так в "свадебном лексиконе", относящемся к Есенину, появился английский термин Wedding day (= свадебный день).
Это событие нашло отражение в газете "Вечерняя Москва" (1926, 4 сентября, № 203): "Есенин со 2 мая <1922> состоял в зарегистрированном браке с Айседорой Дункан" (см.: VII (1), 409).
Советское брачное законодательство не учитывало посты и храмовые праздники – в противовес дореволюционным церковным установлениям (см. ниже). "Кодекс Законов об актах гражданского благосостояния, брачном, семейном и опекунском праве…" (1921), на основании которого сочетались браком Есенин с А. Дункан, установил: "Заключение браков происходит в определенные дни и часы, заранее устанавливаемые и обнародуемые должностным лицом, коему совершение браков вверено" (ст. 57). [132]
"Кодекс Законов об актах гражданского благосостояния, брачном, семейном и опекунском праве…" (1921) отменил свидетелей (в народной Рязанской свадьбе именовавшихся дружками , а в "Своде законов гражданских" 1914 г. обозначавшихся "поезжане"): "Браки заключаются в присутствии председателя Отдела Записи актов гражданского состояния или его заместителя и совершающего запись секретаря Отдела или его помощника, а в Нотариальных Отделах – в присутствии нотариуса и секретаря" (ст. 55). [133]
Именно с бракосочетанием Есенина и Дункан связано представление современников о заграничном турне новобрачных как о свадебном путешествии (хотя послесвадебные поездки поэт совершал и с другими своими женами – З. Н. Райх и С. А. Толстой), но это свадебное путешествие оказалось печальным: "Есенин уехал с Пречистенки надломленным, а вернулся из своего свадебного путешествия по Европе и обеим Америкам безнадежно сломанным. "Турне! Турне!.. Будь оно проклято, это ее турне!" – говорил он…". [134] Или в другом месте – по свидетельству того же А. Б. Мариенгофа: "Но с 1923 года, то есть после возвращения из свадебного заграничного путешествия, весь смысл его существования был тот же, что и у шотландской принцессы: "Плевать на жизнь!"". [135] Однако В. А. Мануйлов высказал собственное мнение о том, что Есенин отказался от личного путешествия на Кавказ из-за любви к А. Дункан и уехал из Ростова-на-Дону в начале февраля 1922 года: "Есенин ехал на Кавказ, но почему-то раздумал и чуть ли не в тот же день вечером отправился обратно в Москву. // За несколько месяцев до того Есенин познакомился в Москве с Айседорой Дункан. Вероятно, разлука тяготила его, и он отказался от дальнейшей поездки, чтобы скорее быть снова вместе с этой необыкновенной и роковой для него женщиной". [136]
Фрагмент "Автобиографии" (20 июня 1924 г.) смотрится как перечень женитьб Есенина, перемежающихся чередой холостячества, без вкраплений каких-либо других важных жизненных событий; следовательно, поэт осознавал основополагающее влияние на судьбу свадьбы и последующего семейного положения: "1917 году произошла моя первая женитьба на З. Н. Райх. // 1918 году я с ней расстался, и после этого началась моя скитальческая жизнь, как и у всех россиян в период 1918 – 21. <…> 1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании" (VII (1), 16).
Мальчишник
Про шестую (официально третью) женитьбу Есенина на С. А. Толстой известно больше как про свадебный пир, предшествующую подготовку к нему и одновременность проведения со свадьбой сестры. В. И. Качалов сообщал про предполагавшийся "мальчишник" у Есенина: "…того же года, в Москве, в середине лета. Он уже "слетал" в Тегеран и вернулся в Москву. Женится. Зовет меня на мальчишник". [137] Ю. Н. Либединский писал об этом же предсвадебном ритуале: "Мы собрались на "мальчишник" у той нашей приятельницы, которая и познакомила меня с Есениным". [138] Психологическое состояние Есенина, по мнению присутствовавших при ритуальном прощании с друзьями и холостячеством, соответствовало моменту и было сродни поведению невесты при исполнении обрядового плача:
...
Он махнул рукой и вдруг ушел. <…> "Что же, все как полагается на мальчишнике, – сказал кто-то. – Расставаться с юностью нелегко". <…> Сергей сидел на краю кровати. Обхватив спинку с шишечками, он действительно плакал. <…> "Так должно быть! – повторил он. – Да чего уж там говорить, – он вытер слезы, заулыбался, – пойдем к народу!". [139]
Мальчишник как параллельный девичнику свадебный ритуал фольклористы записывают редко. Тем не менее в научном архиве сохранилась запись мальчишника в Зарайском, Михайловском и Рязанском уездах Рязанской губ., сделанная г-ном Востоковым в конце XIX века для Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Мальчишник справлялся на территории невесты в канун свадьбы, а название свое он получил по составу приезжих гостей – жениха с товарищами:
...
Накануне свадьбы в доме невесты идут разного рода приготовления: родители позывают своих родных, а невеста устраивает в другой избе свой вечер, на который приглашает всех девушек-подруг. Посередине избы ставят стол, который покрывается столешником, а на столе ставится убранная утром елка, около стола ставятся скамейки, – одну половину коих занимают девушки, а в середине их невеста; другая же не занятая половина скамеек предназначается парням, приезжающим с женихом. У невесты есть своя закуска и водка, но на стол не ставится, потому что жених обязан привести свою закуску, а также лакомства для угощения девушек. <…> Часа в 3–4 пополудни приезжают гости с женихом и с парнями. Число людей, приезжающих на девичник, простирается от 10 до 25 человек… По приезде их сажают за стол и угощают со стороны невесты – справляется девичник; а потом садятся все родные невесты, и их угощают со стороны жениха, – справляется мальчишник . <…> В другой избе у жениха и невесты идет своя беседа. Там девушки и парни уже успели ознакомиться и устроили разного рода игры, – пение и пляску под звуки гармонии. <…> По окончании девичника и мальчишника начинается благословение образом жениха и невесты. [140]
Отголоски древнего свадебного чина конюшего
В начале 1925 г. Есенин не предполагал жениться еще раз. В письме к Н. К. Вержбицкому из Батума 26 января 1925 г. Есенин сообщал: "Завел новый роман, а женщину с кошкой не вижу второй месяц. Послал ее к черту. Да и вообще с женитьбой я просто дурака валял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше так, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут реже достает" (VI, 199. № 198).
Конечно, Есенин сравнивал положение супруга и холостяка с разной ролью запряженных лошадей, намекая на этимологию "двое в одной упряжке". Современница поэта М. В. Волошина (Сабашникова) в книге воспоминаний о своей молодости "Зеленая Змея" (1968) описала подобную упряжку: "Средняя лошадь запряжки – "коренник" – бежит рысью, на пестро размалеванной дуге над его головой – колокольчик. Боковые лошадки – "пристяжки" – галопируя, натягивают постромки, сгибая шею наружу, что придает запряжке сходство с летящей птицей". [141] Современник и земляк Есенина по Рязанщине сообщал о "коренной" – главной лошади в парной упряжке, причем применительно к свадебному транспорту (хотя это необязательно): "Если две лошади впряжены, то справа – коренная с дугой и колокольцем под дугой, слева – пристяжная без дуги, только с погремками (бубенцами) на ожерёлке (ожерёлок – "ошейник")". [142] Согласно этимологии, "супруг(и)" – это "супружеская пара, муж и жена", "упряжка", происходит от *prengon (ср. "прягу"). [143] Однако в рязанской свадьбе XIX–XX веков жених с невестой ехали на гужевом транспорте, то есть на запряженной лошадьми повозке – санях или телеге, а дружка скакал верхом на коне, сопровождая их; остальные участники "свадебного поезда" также передвигались в повозках или верхом (мужчины). Так что гипотетически возможна такая ассоциация, когда Есенин мог себя примеривать на роль дружки, но не был согласен стать женихом. (Заметим, что образ дружки верхом на коне сформировался на сравнительно позднем историческом этапе развития свадебного обряда: в XVI–XVII веках наделенного большими полномочиями дружки-всадника еще не было, его роль выглядела куда более скромно. [144] ) Кроме того, есенинская фраза "Я в эти оглобли не коренник" ассоциативно соотносится с народной рязанской свадебной терминологией в женской ее части. На разных этапах обряда свадьбы звучали именования: девушка – просватанная, коренная – пропитая – невеста – новобрачная – молодая, молодка. [145]
В истории русской свадьбы существовал особый чин (а в некоторые эпохи даже разные чины – конюший, ясельничий) для сбережения в целости коня жениха и для конной охраны молодых в их первую брачную ночь. В "Розряде свадьбе" великого князя Василия Ивановича (1526 г.) повелевается: "А у коня быти и ездити около подклета князю Федору Васильевичу Телепневу…". [146] При свадьбе царя и великого князя Ивана Васильевича (1547 г.) "а у коня был и ездил около подклета боярин и конюшей, князь Михайло Васильевич Глинской". [147] Насчет свадьбы великого князя Ивана Васильевича (1548 г.) сказано: "А у коня у княжева велел быть и круг сенника ездить конюшему княжому Ивану Ивановичу Умному Колычову, да ясельничему и детям боярским царя и великого князя". [148] Во время свадьбы царя и великого князя Ивана Васильевича (1558 г.) указано: "А у княжова коня быти конюшему княжому, князь Борису Хованскому". [149]
На свадьбе царя и великого князя Ивана Васильевича (1581 г.) уже произошло разделение обязанностей по уходу за царским конем на два чина и последовало возложение ответственности на два лица за сохранность коня и оберегание всадником молодых: "Конюшей у государя был князь Иван Михайлович Глинской. // На жеребце государеве у подклета ездил Афанасей Александрович Нагой". [150] При свадьбе царя и великого князя Михаила Федоровича (1626 г.) "а аргамака государева в то время привели с конюшни и сани государынины привезли к лестнице; и сел на аргамака боярин, князь Борис Михайлович Лыков; а до лестницы с конюшни аргамака вели. И как государь пришел к аргамаку и ясельничий Богдан Матвеев, сын Глебов подвел аргамака, и седши государь на аргамаке, ехал к пречистой Богородице площадью…"; "а в то время на аргамака сел конюший боярин, князь Борис Михайлович Лыков, и поехал к сенннику, и ездил около сенника в то время, как государь был в сеннике, с голым мечом…". [151] Как видим, предуказанные роли по сбережению коня и конной охране молодых фиксировались при помощи специально разработанных "писцовых клише".
Свадебный пир с С. А. Толстой
После решения устроить свадьбу с С. А. Толстой настроение Есенина в корне изменилось, и он пишет из Москвы тому же адресату 6 марта 1925 г.: "Вчера приехала моя мать, я в семье, счастлив до дьявола. Одно плохо, никуда не пускают. <…> Нужно держать марку остепенившегося" (VI, 205. № 207). Есенин понимал, что жизнь женатого человека – совершенно иная по сравнению с холостячеством и строил планы на будущее в письме к сестре Екатерине 16 июня 1925 г.: "Случилось оч<ень> многое, что переменило и больше всего переменяет мою жизнь. Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым" (VI, 216. № 223).
И. В. Грузинов вспоминал о заботах Есенина летом 1925 г.: "Он мечтает отпраздновать свою свадьбу: намечает – кого пригласить из друзей, где устроить свадебный пир". [152] И. И. Старцев также был приглашен на бракосочетание Есенина (но не смог прийти): "Как бы спохватившись, он <Есенин> торопливо стал прощаться и, улыбаясь, сказал: "Женюсь, гусар, приходи на свадьбу"". [153] Сохранился список гостей, которых в июне 1925 г. хотел видеть на своей свадьбе С. А. Есенин с С. А. Толстой; этот перечень попытался преобразовать в стихотворение А. М. Сахаров:
...
Приглашение на обручение – им радость, а нам мучение.
А. С. Воронский, Сахаров, Петр Пильский, Казанский, Казин, Богомильский, // с ним Аксельрод и Вс<еволод> Иванов, // Шкловский из "Лефа", 5 болванов, // 2 Савкина, один Берлин, // Грузинов, Марк, 5–6 скотин, // Ан<на> Абрамовна, Като, // т<оварищ> Либединский без пальто, // Сам Ключарев, Яблонский, Орешин, Клычков // и даже Бабель без очков [154] (VII (2), 184)
И. В. Евдокимов вспоминал о приглашении Есенина к себе на свадьбу: