...
…не радоваться чужой любви не могу – она такая буйная, грозовая – знаете, дорогая, так вот только и могут любить Есенины – и подобные им – непочатые, от земли (что их трепало жизнью, ничего, а у них зато кровь не разбавленная). <…> Сонюшка, женщина неизмеримо мудрее мужчины. Недаром Метерлинк сказал, что она ближе к истокам бытия – отсюда и эта полузвериная, полубожеская мудрость…Недра какие-то заявляют о себе и требуют в такую эпоху, как наша – живой черноземной любви – прикоснуться как-то к живому, к крепкому. [182]
В мировоззрении С. А. Толстой-Есениной как замужней женщины проявляется народная психология, согласно которой муж (жених) "достается", "попадается" невесте, является ее "суженым-ряженым", посылается Богом или судьбой. Соответственно жизнь в замужестве рассматривается как божественный дар или, напротив, тяжкий крест, выпавший на долю женщины (сравните также идею "свадьбы-похорон" как вообще явление "обрядового перехода" – rites of passage, [183] смены статуса). С. А. Толстая 20 апреля 1924 г. в письме к М. М. Шкапской описывала зарождающееся чувство как стихийно-трагическое, пагубное, сродни эсхатологическому:
...
Хочу ехать – С. в таком бешенстве, такие слова говорит, что сердце рвется. У меня несколько седых волос появилось – ей-Богу, с той ночи. Уехала, как в чаду… Не забуду, как мы с лестницы сходили – под руку, молча, во мраке, как с похорон. Что впереди? Знаю, что что-то страшное… [184]
Метафора С. А. Толстой "сердце рвется" базируется на таком же глубинном мировоззренческом основании, как и фольклорно-этнографические истоки рязанских (и не только!) свадебных песен и плачей с мотивом:
Мне примолвить-то его не хочется:
Моё сердце не воротится,
Уста кровью запекаются,
А вся внутрення терзается
("Как при вечере-вечеру…"). [185]
Зарыднуло сердечушко да Татьянино
("Серед двора серед чистаго…"). [186]
И уже после замужества в неотправленном письме супругам Волошиным 23 ноября 1925 г. С. А. Толстая-Есенина рассуждала:
Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно, сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина, и думаю – за что? [187]
И все-таки поэт теперь ощущает себя куда более полноценным человеком – мужем, семьянином, хозяином. Именно такой патриархально-крестьянский идеал внедрял в сознание сына его отец А. Н. Есенин, которому поэт пишет 20 августа 1925 г. из Мардакян: "Первое то, что я женат" (VI, 223. № 237). Поэту вторила жена – 23 ноября 1925 г. С. А. Толстая-Есенина сообщала в неотправленном письме М. А. Волошину и его супруге Марии Степановне: "Дорогие мои, понимаете, я очень влюбилась, а потом замуж вышла и так меня это завертело, что я от всего мира оторвалась и только в одну точку смотрю… <…> А так все очень, очень хорошо, потому что между нами очень большая любовь и близость и он чудесный". [188]
Через всю жизнь пронесла С. А. Толстая-Есенина "Молитву внучке Соничке", созданную Л. Н. Толстым 15 июля 1909 г. для 9-летней девочки: "Богом велено всем людям одно дело: то, чтобы они любили друг друга. <…> Кто научится этому, тот будет любить всех людей, какие бы они ни были, и узнает самую большую радость на свете – радость любви". [189]
Грозные народные предзнаменования
Последней женитьбе Есенина предшествовало два предзнаменования: во-первых, вроде бы поначалу приятный выбор попугаем кольца среди множества предсказательных предметов (см. выше); во-вторых, безусловно грозное предречение свадьбы и смерти в одном маленьком обрядовом тексте. Показательно, что если в первом случае событие никак не зависело от воли гадающего (кроме самой свободы выбора – гадать или нет), то во втором оно было напрямую связано с несоблюдением праздничного этикета представителями Есенинского рода и расценивалось как возмездие за это.
Вот как с горечью повествует об этом Н. В. Есенина (Наседкина):
...
Мама рассказывала страшную историю. В 1925 году бабушка – Татьяна Фёдоровна Есенина – не исполнила установленный обычай. Было принято на Новый год молодёжи ходить по селу и кликать "Авсéнь". Подходили к каждой избе на Старый Новый год и поздравляли хозяев. За это полагалось одаривать ребят. (Тут Наталия Васильевна сделала жест, которым обычно просят о награждении и подаянии, – протянула правую руку с раскрытой ладонью вперед и немного в сторону.) А у бабушки было плохое настроение: то ли с мужем поругалась, то ли ещё что – и она ничем не угостила ребят. Они ей за это спели:
Под Новый год -
Сосновый гроб,
Дубовая крышка,
Невеста-голышка!
...
И это предсказание сбылось. Летом Есенин женился на Софье Андреевне Толстой – вот "невеста-голышка", а под Новый год (под новый Новый год) он скончался. [190]
И все-таки родственникам Есенина незачем душевно терзаться и каяться в несовершенном грехе: в Константинове было вполне обычным делом пропевание этой песенки с угрозой (когда не угощали и никак не награждали исполнителей Авсеня) – и ничего трагического не случалось. Вот как об этом рассказывает М. И. Титова (1924–2005):
...
А счас уже деньгами стали давать. Счас вот в Константинове пели некоторые <если не отблагодарят> – нет:
Под Новый год -
Сосновый гроб,
Еловая крышка, -
...
ну, если я там:
Машка, или Танька-колтышка. [191]
Справедливости ради надо отметить, что со свадьбой как с "переходным ритуалом" (rite de passage), событием, переворачивающим и переиначивающим жизнь человека, в народном мировоззрении связываются порой самые грозные предсказания и пророчества. Одно из них отражено в стихотворении "Чудная бандура" (1836) П. Д. Ознобишина, ставшим популярнейшей народной песней "По Дону гуляет…" со множеством вариантов и дополнений, о которых сам автор и не подозревал. В Константинове, например, до сих пор бытует вариант со строфами о сбывшемся предсказании цыганки:
Погибнешь ты, дева,
В день свадьбы своей.
Поедешь венчаться – (3)
Обрушится мост. [192]
Сватовство к знаменитости
Друзья Есенина с его слов повторяли полушутливую-полусерьезную проблему выбора невесты с "громким" именем – с известной наследственной фамилией, с близким родством с прославленной личностью государственного и даже мирового масштаба. Отсюда его женитьба на танцовщице А. Дункан, выбор между дочерью Ф. И. Шаляпина и внучкой Л. Н. Толстого. Даже не помышляя о женитьбе, Есенин как-то по-особому трепетно относился к наследникам великих фамилий. Н. Д. Вольпин подметила: "… к Сергею пробилась женщина с просьбой об автографе – невысокая, с виду лет сорока, черненькая, невзрачная… Назвалась по фамилии: Брокгауз. "А… словарь?" – начал Есенин. – "Да-да! – прерывает любительница поэзии (или автографов), – это мой дядя!" <…> Вольф Эрлих спрашивает Есенина, с чего ему вздумалось прихватить "эту дуреху". // Ответ несколько неожиданный: "Знаешь, все-таки… племянница словаря!"". [193]
Н. Н. Захаров-Мэнский рассуждал в том же ключе: "Потом – его сближение с Дункан. Что было между ними общего? Я не раз задавал себе этот вопрос и всегда отвечал – "имя". И он и она – "знаменитости". Не мог Есенин быть мужем простой смертной, подавай знаменитость, подавай шумиху в газетах, поездку в Берлин на аэроплане, в Америку…". [194] Аналогично думал И. Г. Эренбург по поводу женитьбы Есенина на прославленной "босоножке": "Его полюбила знаменитая танцовщица Айседора Дункан, на танцы которой я с восхищением смотрел в гимназические годы. Она была на семнадцать лет старше его, но он обрадовался ее любви, как мировому признанию. Он хотел поглядеть мир и одним из первых пронесся по всей Европе, увидел Америку". [195]
Вот как рассуждал на тему выбора Есениным невесты с громким именем А. Б. Мариенгоф:
...
В это время его женой была Софья Андреевна Толстая, внучка Льва Николаевича, до немыслимости похожая на своего деда. Только лысины да седой бороды и не хватало.
Впервые я с ней встретился в вестибюле гостиницы "Москва". Взглянул и решил:
– Да ведь это Софья Андреевна! Жена Сережи.
Узнал ее по портретам Льва Николаевича.
А когда-то Есенин хотел жениться на дочери Шаляпина, рыженькой, веснушчатой дурнушке.
Потом – на Айседоре Дункан.
И все для биографии.
Есенин – Шаляпина!
Есенин – Дункан!
Есенин – Толстая! [196]
Г. И. Серебрякова со слов А. К. Воронского пересказала размышления Есенина о выборе невесты "за глаза", заочно – с громким именем:
...
"А что если я женюсь на дочери Шаляпина? Как это будет звучать – Шаляпина, Есенин?" // Еще не видев свою будущую жену, Софью Андреевну, он повторял: "Толстая, внучка Льва Николаевича, и Есенин. Это отлично!". [197]
По мнению Ю. Н. Либединского, сам поэт и его друзья, знакомые придавали огромное значение предстоящей женитьбе именно на С. А. Толстой:
...
Едва ли не с начала моего знакомства с Есениным шли разговоры о том, что он женится на Софье Андреевне Толстой, внучке писателя Льва Толстого. Сергей и сам заговаривал об этом, но по своей манере придавал этому разговору шуточный характер, вслух прикидывая: каково это будет, если он женится на внучке Льва Толстого! Но что-то очень серьезное чувствовалось за этими как будто бы шуточными речами. <…> "Ведь ты подумай: его самого внучка! Ведь это так и должно быть, что Есенину жениться на внучке Льва Толстого, это так и быть должно!" // В голосе его слышалась гордость и какой-то по-крестьянски разумный расчет [198]
Уже после кончины поэта М. А. Осоргин (настоящая фамилия Ильин) завершил некролог ""Отговорила роща золотая…" Памяти Сергея Есенина" упоминанием о его женитьбе на представительнице прославленной фамилии: "Менее года тому назад Сергей Есенин женился. Его вдова – внучка Льва Толстого". [199]
Заметим: в соответствии с общепринятым суждением о том, что понятие красоты (внешней и внутренней) у каждого человека свое, портретные характеристики С. А. Толстой у знавших ее людей разные. М. М. Шкапская характеризовала С. А. Толстую в письмах к ней от 5 и 31 января 1924 г.: "…милая женщина. Почему-то я Вас всегда очень отчетливо ощущаю именно как женщину… А быть женщиной par exellence – это почти гениально" и "Сколько раз я замечала, как несколькими, я бы сказала, "расширенными" словами Вы показываете вещи иными, нежели их привык видеть до сих пор. Между прочим, это дар, который обычно бывает у больших талантов, и возможно, что это достался Вам в наследство биологически отъединенный от целого элементик из творчества Льва Николаевича. Но это драгоценнейший из всех даров, каким жизнь умеет и может наделить смертного". [200]
Ю. Н. Либединский воспринимал С. А. Толстую как подходящую жизненную подругу Есенина: "В облике этой девушки, в округлости ее лица и проницательно-умном взгляде небольших, очень толстовских глаз, в медлительных манерах сказывалась кровь Льва Николаевича. В ее немногословных речах чувствовался ум, образованность, а когда она взглядывала на Сергея, нежная забота светилась в ее серых глазах. Она, видно, чувствовала себя внучкой Софьи Андреевны Толстой. Нетрудно догадаться, что в ее столь явной любви к Сергею присутствовало благородное намерение стать помощницей, другом и опорой писателя". [201] Аналогично характеризовал последнюю супругу поэта Всеволод Рождественский: "Незадолго перед этим он женился, и его жена, ныне покойная С. А. Толстая, внучка Л. Н. Толстого, женщина редкого ума и широкого русского сердца, внесла в его тревожную, вечно кочевую жизнь начало света и успокоения". [202]
Однако существовала и противоположная точка зрения по поводу внешности С. А. Толстой. Так, В. П. Катаев в повести "Алмазный мой венец" (1975–1977) несправедливо завышал возраст не названной им С. А. Толстой (она была на 5 лет моложе Есенина) и восторгался более чаепитием, нежели женской красотой: "Там немолодая дама – новая жена королевича, внучка самого великого русского писателя, вся в деда грубоватым мужицким лицом, только без известной всему миру седой бороды, – налила нам прекрасно заваренный свежий красный чай в стаканы с подстаканниками и подала в розетках липовый мед, золотисто-янтарный, как этот солнечный грустноватый день". [203] Иннокентий Оксёнов рассуждал: "С. А. Толстая похожа на своего деда, здоровая женщина и мало привлекательная". [204]
Величание супругов
Поиск Есениным невесты с определенной фамилией укладывается в рамки традиционного народного представления о том, что каждому человеку судьбой уготована суженая и еще задолго до свадьбы можно узнать имя будущей избранницы. Обычно судьбу испытывали крестьянские девушки с помощью святочного гадания об имени жениха. О таком обычае до сих пор рассказывают в с. Константиново: "В окно постучишь: тетя Насть! Тетя Кать! Как нашего жениха звать? Там ответят, идём к другому дому". [205] Уже на самой свадьбе, после церковного венчания, проводилось ритуальное действо: спрашивали, за кого вышла замуж невеста и на ком женился жених, и новобрачные должны были назвать друг друга по имени-отчеству (до этого они так не величали друг друга). А. Д. Панфилов привел этот обычай в шутливой обрисовке, когда его серьезное магическое значение было уже утрачено: "Степан Васильевич, а как твою жену звать? – тешатся гости. – Анна Ивановна". [206] Очевидно, прежде таким способом утверждался новый, семейный статус и закреплялось "взрослое" имя; кроме того, снимался некий запрет на поименование жениха и невесты (ср. этимологию – "невеста" = "неведомая, неизвестная" с табуированием имени [207] ) до совершения брачного таинства.
Аналогично народом понимается назначение жанра величальных песен с их ведущим жанровым признаком: "называют (имя) – величают (отчество)". Кроме того, традиционная русская свадьба установила особое ритуальное действо – величание новобрачными друг друга. Об особенностях соблюдения этого действа в Елатомском у. Тамбовской губ. (ныне часть Касимовского р-на Рязанской обл.) в конце XIX века сообщал местный сельский житель А. П. Звонков: "Молодых усаживают в передний угол, заставляют постоянно целоваться, спрашивают об имени друг друга; муж назовет ее обыкновенно по имени и отчеству, но никогда не дождется этой чести от молодой супруги; либо скажет "никак", либо назовет ругательно: каким-нибудь Степкой или Яшкой". [208] Сличение этого сообщения с другими рязанскими записями показывает, что подобная психологическая реакция невесты является редкостью.
Шутливое порождение идеи первого ритуального называния новобрачного супруга по имени нашло отражение в пародийном обозначении Есениным А. Дункан "Дунькой" (с фонетической переделкой иностранной фамилии по созвучию с русским именем в его уменьшительно-пренебрежительной форме): "…оттуда в пятом часу утра на Пречистенку к "Дуньке" (так он в шутку называл Дункан)…" [209] Это свадебно-ритуальное называние увековечилось и в шутливом наименовании шарфа Айседоры Дункан, с которым она танцевала как с партнером танец "Апаш", [210] подарила его Есенину; [211] он известен по рисунку С. М. Городецкого и его воспоминаниям: "Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен. Она приехала в платке, встревоженная, со сверточком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком. Я его так зарисовал, он называл этот рисунок – "В Дунькином платке"" [212] (8 января 1920 г.).
И в то же время Есенин, очевидно, придавал большое значение настоящему (исконному, данному родителями, а не переделанному) имени жены в своей супружеской жизни. По наблюдению Н. Н. Никитина, "все близкие Дункан, и Есенин тоже, всегда называли ее Изадорой… Это было ее настоящее имя". [213] Соответственно, Есенин, считая себя женатым человеком и настоящим поэтом, а не учеником-подмастерьем, стремился именоваться полным "взрослым именем". Об этом сообщил А. Б. Гатов уже применительно к 1920 г.: ""Сережа Есенин" – так говорили многие из тех, для кого он никогда не был "Сережей". Сам Есенин очень неодобрительно относился к подобным панибратским о нем упоминаниям. // Для меня, несмотря на наши дружеские отношения, он был Сергеем Александровичем". [214]
Интересно, что Есенин, как поэт будучи душевно более тонко организованной натурой, придавал большое значение имени и, возможно, верил в его таинственную магию. Именно в этом смысле его волновала "судьбоносная" фамилия будущей невесты.
Однако под конец жизни Есенин отказался от идеи быть связанным браком с женою-знаменитостью или с представительницей прославленной фамилии. Он мечтал вернуться к своему давнему идеалу целомудренной крестьянской девушки-невесты и, как в юности, высказывал желание вновь взять в жены обыкновенную спутницу жизни. Есенин говорил В. Ф. Наседкину о том, что "в Ленинграде он, возможно, женится, только на простой и чистой девушке". [215]
Свадебное время
Поразительно, что Есенин на трех своих официальных женах – З. Н. Райх, А. Дункан и С. А. Толстой – женился летом. Если сопоставлять с сезонностью игры свадеб в родном Есенину селе Константиново, то это нетипичное для проведения свадеб время. Как рассказывает М. Г. Дорожкина: "Обычно на Красную Горку бываеть свадьба – бóльшая часть, а так после Паски. Постом – Пост Великий бываеть – Паска – свадьбы никогда не бывають: большой грех в эти праздники, постом играть. Большая свадьба бываеть после Паски на Красную Горку. Да счас-то! Раньше, кончено, этого не было! Такие дни, чтоб играть свадьбу, раньше были". [216] Есенин, как уроженец этого села, безусловно, был осведомлен о хронологии игры свадьбы, но почему-то не придерживался народного обычая (вероятно, ставя выше него любовь). В повести "Яр" (1916) Есенин придерживался традиционного времени проведения свадеб: "На Преображенье сосватали, а на Покров сыграли свадьбу. // Свадьба вышла в дождливую погоду; по селу, как кулага, сопела грязь и голубели лужи" (V, 15).
Официального запрета на устройство свадьбы летом не существовало, за небольшим календарным исключением, связанным с постами: согласно Кормчей книге, на которую ориентированы все священнослужители, бракосочетание не совершается "от недели Всех Святых до 29-го июня; от 1-го до 15-го авг<уста>" [217] (по ст. ст.). В "Рязанских епархиальных ведомостях" за 1888 год на вопрос "В какие дни нельзя совершать браков?" пояснялось со ссылкой на тот же источник: "В Книге "Кормчей" запрещается венчать браки лишь: от 14 ноя. до 6 янв.; от нед. Мясопустной до нед. Фоминой; от нед. Всех Святых до 29 июня и от 1 до 15 авг. (гл. 50, стран. 140)". [218] Но в той же газете за 1895 г. появилось новое ограничение – "Поучение против обычая сельских прихожан играть свадьбы в первый день храмового праздника" С. Полянского. [219]