Следовательно, нужно говорить об активном поиске, который начался в литературе переходного времени. Свойством времени можно считать и откровенную публицистичность, проявившуюся в выступлениях писателей соответствующих жанров и в более "журналистской" манере, свойственной стилю ряда книг, употреблении религиозных конструкций, экспрессивности авторской речи.
Происходит вхождение русской литературы в пространство мировой культуры, освоение не опыта А. Белого, как было в начале 20-х годов, а М. Пруста и В. Набокова, показавших специфику приема потока сознания, ведь сюжетом книг вновь становится жизнь писателя.
В 1990-е происходят концентрация, фиксация широкого спектра историко-литературных, культурных и философских проблем как самого ХХ в., так и разнообразных систем человеческого знания прошлого. Фактически речь идет о создании новой реальности и типа героя. В 1990-е завершаются многие явления, связанные со стилевыми экспериментами, трансформацией формы и художественных подходов к герою. Становится ясной перспективность и неперспективность развития отдельных направлений.
ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
Эхо "деревенской прозы"
Ретроспективное осмысление "деревенской прозы" позволит понять истоки ее создания и осмыслить те новые формы, которые сегодня отражают жизнь российского села. Уже во времена расцвета "деревенской прозы" было ясно, что выразившая традиционную национальную жизнь "Матёра" уходит в прошлое. В статье 1995 г. В. Распутин справедливо заметил: "Сейчас вспоминать о "деревенской" литературе – все равно, что вспоминать о художниках-передвижниках прошлого века… За тем временем, той литературой опущен тяжелый занавес, вставший едва не стеной, за которой осталась минувшая эпоха" ("Москва". 1995. № 2. С. 4.).
Но жизнь народа в новых формах продолжается. В этой связи интересно оценить и проанализировать новейшее творчество В. Белова, Е. Носова, В. Распутина, некоторых иных писателей, прошедших школу "деревенской прозы" 60-80-х годов.
Е. Носов (Евгений Иванович, 1925-2002). В начале 90-х, как и многие другие, писатель печатается меньше, публикует произведения, тематика и тональность оценок которых ранее не одобрялись. Рассказ "Красное, желтое, зеленое" (1992) автобиографичен, повествует о трудных временах, когда коллективизация привела к голоду не только в деревне, но и в городе, где пытаются устроиться бывшие сельчане. Необычна для автора сама ситуация, выводимая из острого социального конфликта. Мать вынуждена "не узнавать" собственного сына и даже относиться к нему более строго, чем к иным людям, стоящим в очереди за хлебом, чтобы сохранить право на ровное и беспристрастное отношение ко всем, необходимое для должности распределителя хлеба по карточкам. Передавая психологическое потрясение ребенка, автор показывает одно из проявлений жесткой правды трудных лет, представляя ситуацию изнутри.
Бывший фронтовик, Е. Носов вновь возвращается к военной тематике, не повторяя самого себя. Ранее редко обращались к повествованию о жизни людей в селах, оказавшихся "под немцем". В рассказе "Синее перо Ватолина" (1995) неброская и отнюдь не героическая жизнь изображается как часть общенародного духовного сопротивления, ставшего основой Победы. Герою рассказа "Памятная медаль" (2000) Петровичу, 1925 г. рождения, кажется, что его награждают очередной юбилейной медалью не по заслугам. Но и рассказ о единственном бое, в котором довелось участвовать Петровичу, убеждает, что все оставшиеся в живых, немногочисленные ветераны заслуживают благодарности потомков. Рассказ интересен обращением писателя к непосредственному изображению сцен сражения, чего он раньше избегал. Е. Носову удается передать атмосферу боя на уровне лучших страниц русской батальной прозы.
Много лет Е. Носов прожил в Курске. В последние годы жизни все труднее ему было выбираться в деревню. Противоречивую и стремительно меняющуюся жизнь современных ее жителей писатель не изображает, в основном создает образы доживающих стариков и старух ("Темная вода"). Характеры сохраняют очарование подлинности, но автор выглядит несколько растерянным, похожим на человека, поднявшего с земли осколок некогда прекрасного сосуда народной жизни, совершенно не встраивающегося в современные "конструкции".
Показателен грустной тональностью сюжет рассказа "Тепа" (2001) о том, как возвращается пожилая женщина в родной деревенский дом после трех лет жизни "на стороне, при внуках". Она как бы попыталась сотворить заново прежний мир. Снова освящает избу, разводит если не "всякой твари по паре", то хотя бы посильную для себя живность – цыплят. И те начинают, подрастая, биться за место под солнцем, звучит ироническая реплика: "С людей пример берут". Но жизнь наиболее интересного из новых жителей земли, задумчивого изгоя, петушка Тепы, обрывается, едва начавшись, с первым серьезным заморозком. "Клюв, так и не исполнивший своего первого "кукареку", прочно сковало мерзлотой". Авторский голос соединяется с голосом его героя, выносится опосредованная оценка.
Трудная жизнь неперелетных, голодающих и гибнущих на родной неласковой земле птиц в рассказе "Покормите птиц" (2001) сравнивается с судьбой людей, "не накопивших валютного жира". Но кроме этих очевидных нравственно-социальных ассоциаций чего-то большего в собственно современной духовной ситуации писателю открыть не удается. Напечатанный в подборке с двумя названными выше произведениями рассказ "Картошка с малосольными огурцами" (2001) интересен воспроизведением бытовых реалий старой российской деревни. Приехавший на каникулы в деревню к бабушке внук воспринимает приметы прежней жизни и быта уже как экзотику. Его "поход" в подвал, подземелье, где хранятся не только огурцы, но и многочисленные, открываемые в полутьме на ощупь неведомые предметы деревенского обихода, воспринимается как прикосновение к уже абсолютно ушедшей в прошлое жизни.
В творчестве Е. Носова последних лет его жизни это горькое чувство утраты проявляется и в таких рассказах, как "Кулики-сороки" (1995), "Сронилось колечко" (2002). Характерно ощущение исторической глубины и многоаспектности тех проблем, которые привели русскую деревню к сегодняшнему ее состоянию, воплощенное в заглавии и содержании последнего рассказа. Здесь из дней своего детства, совпавшего со временем коллективизации, автобиографический повествователь уводит читателя к воспоминаниям о своих дедах, органично связанных с еще дореформенной (1861 г.) Россией. Все это – череда перемен, под воздействием которых и "распалась связь времен", "сронилось колечко", не зацепив следующего. Вспомним здесь и казавшееся некоторым критикам умозрительным, но по сути весьма глубокое размышление героини повести В. Распутина "Прощание с Матёрой" о неразрывной цепи взаимосвязанных человеческих судеб, образующих жизнь семьи, рода, народа.
Е. Носов пережил в 90-е годы серьезный и глубокий творческий кризис. Конечно, об этом можно говорить, сравнив "нового" Е. Носова с прежним. Средний уровень его вещей остается недосягаемым для большинства пишущих. Сохраняя стилистическое мастерство, обеспечивающее лирическую задушевность произведений, вызывающее теплое и сочувственное отношение читателя, писатель с трудом пробивался к новому в характерологии.
Такая попытка была сделана писателем на рубеже десятилетий. Рассказ "Алюминиевое солнце" (1999) является одним из наиболее глубоких в творчестве Носова последних лет. Здесь ненавязчиво организуется второй план художественных размышлений и обобщений. Жизнь отдельного человека осознается в связи с процессами духовного выбора.
Герой рассказа Кольча напоминает персонажей Е. Носова из рассказов "Течет речка", "И уплывают пароходы, и остаются берега…". Несмотря на удары судьбы, Кольча сохраняет до старости живость характера, любознательность, способность к переживаниям и озарениям. "Не дать душе зазябнуть", – достойная цель повседневных человеческих усилий, поисков, даже чудачеств. Не случайно и увлечение героя жизнью именно муравьев. Наблюдения над муравьями позволяют сделать обобщения, весьма важные для оценки людей: "Просто такое – иди куда хочешь – ему не нужно. Он один все равно пропадет. Мучается он без дела. Истратит всего себя на пустую беготню и начнет затихать, гибнуть от ненужности. Ему идея нужна. Общая задача". Социальная задача – звучит подспудно.
Символична и сама мысль – оживить муравьев, замерзших под корой привезенных с дальнего Севера деревьев, поселить этих муравьиных "мамонтов" на старорусской обезлюдевшей земле центральной России. Этому замыслу герой отдает всего себя в буквальном смысле. Никто не может понять, почему Кольча, избитый до полусмерти подростками, полз не к людям, а от людей, в сторону леса. Он же хотел открыть крышку банки, заброшенной мальчишками в кусты, спасти последнего, оставшегося в живых муравьишку-рабочего, труженика.
Впрочем, усиление в финале драматизма рассказа до трагедии нам кажется несколько искусственным. В рассказе встречается множество тонких и ненавязчивых намеков, аллюзий, косвенных оценок современной жизни и людей, рождающих сложную и горькую мысль, оживляющих не только эстетическое, но и гражданское чувство. Прямое, лобовое противопоставление чудака и показанных лишь с внешней стороны малолетних современных "монстров" вредит произведению, как бы насильственно вытягивает художественную мысль с прозрачной глубины органической образности на мутноватое мелководье дидактической публицистики.
В этой связи гораздо более естественным выглядит финал рассказа из последней прижизненной подборки писателя "Два сольди" (2002). В основе – переживания героини, хотя главным остается событийный ряд. Много испытала на своем веку тетя Маня: работала, приворовывала, чтобы поднять четверых детей, нарушала закон, долгие годы торгуя самогонкой, страдала, мучалась, грешила, каялась. Все ее чувства обостряются в связи с проводами в армию сына.
Кажется, что дети выросли и она получает освобождение от каторги, ежедневной рутины, когда можно не насиловать совесть. Однако как много уже взято на себя… В этом рассказе прыжок героини с обрыва в реку – не самоубийство, как можно было бы предложить при менее органичном решении темы. Выплеск в финале большой души еще раз обнаруживает главное в героине – жизненную стойкость, оптимизм, силу, пересилившую уж такие невзгоды, что сохраняется надежда: многое еще сумеет преодолеть наш народ, станет иным, но не погибнет. Проблема национального характера решилась своеобразным образом.
В. Белов (Василий Иванович, р. 1932) говорил: "Деревни сегодня нет совсем. Она погибла. Сначала под ударами сталинской коллективизации, потом под ударами войны, далее последовали хрущевские удары, ликвидация малых деревень и тому подобное. И все это на моей памяти. Весь двадцатый век непрерывные удары по русской деревне и русскому крестьянству. Перестройка добила окончательно".
В 90-е годы В. Белова не отпускают политические страсти, общественные эмоции ("Лейкоз", "У котла", "Медовый месяц" – 1995). Героям рассказа "Душа бессмертна" (1996) душевный покой обрести мешает "дым Приднестровья" – мысль о судьбе России, всех русских, где бы они ни оказались.
Интересно, что на вопрос, что делал бы "сегодня в нашей жизни Иван Африканович? Или таких людей уже нет даже в деревне?" В. Белов ответил в цитируемом интервью: "Нет, они есть. Думаю, что также старался бы выжить. И дух не потерял, если не спился бы только. Стреляться бы не стал. Суицид, стремление к самоубийству, кстати, русскому человеку не свойственно. Ты должен нести свой крест в жизни, какой бы она ни была. В любых условиях".
Похожие интонации встречаем и в художественной прозе самого В. Белова. Он немало справедливого написал о полной экономической бесперспективности, тягостном душевном состоянии немногочисленных жителей сельской вологодской глубинки 90-х годов, тяжелой материальной и нравственной ситуации, в которой оказались заслуженные люди, ветераны, пенсионеры ("Во саду при долине", 1999). Но в основном стремился избегать мрачности и бесперспективности.
Восприятие В. Белова как классика русской литературы смягчает и отчасти объясняет некоторую легковесность его собственных художественных опытов последних лет. Писатель создает тексты, несущие большой нравственный и социальный заряд (см., например: Белов В.И. Повседневная жизнь русского Севера. Очерки о быте и народном искусстве крестьян Вологодской, Архангельской и Кировской областей). Не оставляет его и чувство народного здравого смысла, юмор, помогающий пережить невзгоды, выстоять. На нетерпеливые призывы "будить" народ писатель откликнулся в упомянутом интервью так: "Подавай тебе пробуждение. А может, народу выспаться надо? Пусть еще поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растет".
Определяя пути, на которых и сегодня возможно выполнение писателем его предназначения, В. Распутин (Валентин Георгиевич, р. 1937) писал: "Там, в родном, и надо искать читателя. Оттуда он и придет. Не заманивать его, не заискивать. Не повышать голоса, а выдохнуть из души чистейшее слово, и так выдохнуть, чтобы высеклись сладкие слезы и запело сердце. Мы умеем это делать. И мы обязаны это сделать". Он один из немногих, у кого социально-дидактические тенденции в творчестве никогда не берут верх, несмотря на естественное усиление внимания писателя к вопросам общественной борьбы, его прямое вмешательство в политику.
Но даже когда ужасы жизни изображены излишне концентрированно, натуралистично, когда соседство судеб, одна одной безрадостнее может показаться натянутым, когда выводы и рассуждения героев откровенно перекликаются с высказываниями самого писателя в публицистической форме, все это искупается и становится не столь важным под влиянием высокой художественности повествования В. Распутина.
Рассказы "В больнице" (1995), "В ту же землю" (1995), "Новая профессия" (1998) так же убедительно, как и более ранние произведения, свидетельствуют, что В. Распутин остается мастером слова, способным оживить корневой смысл примелькавшегося, высветить неожиданные стороны привычного. Слово у него, как и должно быть в подлинной литературе, "самодостаточно": интеллектуально значимо и духовно наполнено, определенно; оно точно характеризует предмет, явление, героя, ситуацию; неисчерпаемо и красочно. Эта неоднозначность слова становится основанием сложной картины мира, которую создает В. Распутин и в рассказах последних лет.
"Деревенская проза" 60-80-х годов многомерна, весома, осмысленна и одухотворена, сохраняя причастность к традициям национального искусства и жизни. То же характерно и для последних текстов В. Распутина.
Болезнь, ее причины, вопрос о том, делать операцию или "само рассосется", не только становятся основой переживаний героя рассказа "В больнице" Алексея Петровича. Болезнь – в сущности, состояние всей нашей жизни последнего десятилетия. Публицистическими спорами в больничной палате и межличностными столкновениями на политической почве дело не ограничивается. Писатель обращает внимание (делает почти действующим лицом конфликта) на еще одного "обитателя" палаты – телевизор.
Очевидно, здесь находят отзвук те наблюдения, идеи, предупреждения, которыми была наполнена проза "деревенщиков" еще в 60-70-е годы. Об оглупляющем и искажающем нравственные представления людей влиянии средств массовой информации, массового искусства говорили тогда и В. Распутин, и В. Белов, и В. Шукшин. Они подмечали, как духовность заменяется суррогатами, взывающими к страстям и своекорыстному "разуму", народ низводится до состояния плебейской толпы, потребляющей "хлеб и зрелища", "мнение народное" становится объектом манипулирования.
Деталь телевизора, изъятая из его электронного чрева, заглушила оболванивающий дикторский "стукоток": "Совсем, совсем маленькая… а этакую оказину повергла в бесчувствие". "Это сопротивление, – подсказал Алексей Петрович". И вот такая художественная деталь лучше иных стенаний ("Погибла Россия!" – должно быть, писатель, вития". А. Блок "Двенадцать") воплощает мысль о необходимости духовного сопротивления разрушительным тенденциям в национальной жизни. Именно твердость духа позволит не сдаться в иных ситуациях. Одна из них, очевидно, промелькнула на периферии сюжета рассказа, когда показан сопротивляющийся парень, не поддающийся страху: "Я на своей земле". Боковой мотив усиливает главную идею рассказа.
Отсутствие же воли к сопротивлению становится основанием человеческой драмы, о которой идет речь в рассказе "Новая профессия". Взлетает душа его героя Алексея Коренева во время заказных застольных речей на показушных "новорусских" свадьбах, кажется живой. А соприкосновение с подлинно живым, одухотворенным завораживает, привлекает внимание, заставляет ответно, хотя бы посмертно встрепенуться забывшие себя души.
О связи происходящего во внешней, бытовой жизни человека с оценками, даваемыми его деяниями "не здесь", написаны рассказы "Что передать вороне", "Наташа". На это, как последнюю иррациональную надежду, уповал писатель и создавая рассказ "Изба" (1999). За каждым предметом, перечисляемым героем "Прощания с Матёрой", – века национального культурного развития. Но и сегодня они все еще отзываются в судьбе, "поведении" дома, покинутого Агафьей, героиней рассказа "Изба", поставленной при переселении "к чужим", но сохраняющей родное – то, что на протяжении веков пестовало, хранило и наставляло заблудшие души.
И спустя годы после смерти хозяйки изба продолжает оберегать нравственную чистоту наполняющего ее воздуха: "Стеша давилась воздухом, не могла спать. Съехали… хлопнув дверью". Даже подожженная поселившимися в ней пьяницами изба выстояла, не поддалась огню, убившему ее постояльцев: "Все темнели и темнели изнутра их покорные лица, превращающиеся от постоянного жара в головешки".
Слово "мать" является важнейшей образно-смысловой частью заголовка повести Распутина "Марья, дочь Ивана, мать Ивана", опубликованной в ноябре 2003 г. Остро, как никогда ранее, поставлены здесь писателем вопросы межнационального взаимодействия в современном российском обществе. В этом отношении повесть неоднозначна. Отметим, что изображение безличных "кавказцев" лишено каких-либо попыток дифференциации характеров, изображения не то что "диалектики души", но хотя бы в какой-то степени нравственно объяснимых мотивировок поступков.
Собирательный образ некой черной силы, агрессивно и безжалостно навалившейся на традиционные русские города и поселки (похожий подход и у современников по цеху, например, в произведении В. Астафьева "Людочка") придает описываемому символически обобщенное звучание. Ведь речь идет об опасности "погибели русской земли" в условиях внутреннего несогласия и под напором сил, нравственно-этические установки которых противоречат традиционным национальным стереотипам. Русский дух, некогда существоваший в деревне, в лесу (образы отца и деда в повести), и находивший наиболее полное выражение в крестьянском, христианском мировоззрении, едва напоминает о себе. Он практически искоренен в ходе тотальных ломок ХХ в., потерян дезориентированными людьми.