Как было показано Мелани Кляйн, реакции скорби на утрату реального человека аналогичны реакциям на ранние утраты, которые переносит младенец и затем ребенок в ходе своего развития. Различные стадии раннего развития могут представлять последовательность повторных утрат и разлук, которые реактивируют депрессивную позицию. В состоянии тревоги младенец или ребенок чувствует, что он не только потерял мать во внешнем мире, но и его внутренний объект был разрушен. В этой связи Кляйн считает, что депрессивные тревоги составляют часть нормального развития, что они являются неизбежным следствием процесса интеграции и вновь пробуждаются при всех последующих ситуациях утраты. В случае реальной утраты, например, психическая боль и тревога приводят к регрессии и использованию примитивных защитных механизмов; в этом смысле для совладания с реальным горем используются те же защиты, что и при противостоянии горестям, сопутствующим развитию.
Это означает, что существуют различия между кляйнианскими и классическими концепциями, как показывает Сигал: в классических концепциях Фрейда и Абрахама меланхолия включает амбивалентные отношения к внутреннему объекту и регрессию к оральной стадии, хотя нормальный процесс горевания имеет отношение только к утрате внешнего объекта. В концепции Кляйн амбивалентность в отношении внутреннего объекта в соединении с депрессивной тревогой составляет нормальную стадию развития и реактивируется в нормальном процессе горевания.
Классические последователи Фрейда часто отстаивают мнение о том, что когда пациент в действительности переживает скорбь, это обычно непродуктивный период в его анализе; кляйнианские аналитики, напротив, считают, что анализ ситуации горевания и определение ее ранних корней часто значительно помогает пациенту в проработке горя и выходе из этого состояния обогащенным новым опытом (Segal, 1967, p. 179).
8. Психическая боль и негативный перенос
"Ты, вероятно, позволил приручить себя, если плачешь…"
Антуан де Сент-Экзюпери. "Маленький Принц"
Ненависть к любимому объекту в переносе
"Я пришел сюда не для того, чтобы вы заставляли меня страдать, а чтобы вы избавили меня от моих страданий", – протестовал мой пациент в ответ на интерпретацию сепарационной тревоги в переносе, которая попала в точку. Больше он не мог отрицать свои страдания, а смог обуздать и выразить их мне.
Эксплицитное и имплицитное содержание слов этого анализанда эффектно иллюстрирует, какой трудной задачей является осознание болезненности трансферентной связи; эти болезненные переживания являются причиной враждебности в отношении аналитика, которая вспыхивает снова и снова, усиливая негативный перенос. Понятно и то, что анализанд сопротивляется осознанию сепарационной тревоги, и то, что аналитик не решается интерпретировать ее или даже сопротивляется этому.
Здесь мы затрагиваем центральный момент психоаналитического процесса: выход из нарциссизма и распознавание объекта. Все аналитики со времен Фрейда согласны с тем, что субъект замечает, что объект существует в момент его отсутствия. Это открытие является фрустрирующим, поскольку субъект осознает, что он сам не является этим объектом и что (желаемое) присутствие объекта не зависит от его воли; тем не менее, это открытие в то же время является структурирующим, поскольку анализанд сознает свою идентичность как субъекта как раз тогда, когда он сталкивается с границами объекта.
Болезненные переживания отсутствия и его позитивные противоположности составляют основной компонент психического развития, которое было осмыслено в разнообразных понятиях разными авторами. У Фрейда "желание" возникает в отсутствии удовлетворяющего объекта посредством галлюцинаторного удовлетворения: полнота этого первичного опыта постепенно позволяет Эго отличить галлюцинацию от реального восприятия и фантазию – от реальности (Freud, 1895, p. 326; 1900а). В "Отрицании" Фрейд (1925h) вновь обращает внимание на важность раннего удовлетворения в поиске объектов: он считает, что условием установления способности тестировать реальность является обнаружение утраченного объекта, который в прошлом приносил реальное удовлетворение (р. 237). Переживание отсутствия значимых объектов является важным в образовании символов и вербальной коммуникации: слова занимают место отсутствующего объекта, как указывает Жибо (Gibeault, 1989). Переживание отсутствия обсуждалось с различных точек зрения. У Биона (Bion, 1963) переживание отсутствующей груди и развитие толерантности к фрустрации ведет к способности обдумывать собственные мысли. Грин (Green, 1975) считает, что отсутствие – это половина пути между молчанием и вторжением и носитель "потенциального присутствия". Наконец, у Лапланша (Laplanche, 1987) "пустое пространство", проистекающее из загадочного образа объекта, является двигателем психоаналитического лечения.
Описание Мелани Кляйн конфликта амбивалентности и его разрешения, несомненно, явилось решающим вкладом в технику интерпретаций переноса. В описании динамики конфликта амбивалентности в процессе горевания и его соотношения с тревогой Кляйн идет дальше, чем Фрейд и Абрахам: она обеспечивает нам основание для интерпретации негативных и позитивных частичных аспектов переноса, делая возможной интеграцию аффектов любви и ненависти, переживаемых в отношении аналитика, воспринимаемого как целостный объект.
Я уже обсуждал детали концепции Кляйн и напомню только, что, согласно ее взглядам, переживание утраты реактивирует садистические желания во время сепарации и усиливает конфликт амбивалентности, поскольку ненависть обостряется и проецируется на утраченного любимого человека, представленного в переносе аналитиком. Когда психическая боль и тревога при сепарации чрезмерны, интенсивность страданий вызывает регрессию и возврат к примитивным защитным механизмам, характерным для параноидно-шизоидной позиции; тогда ненависть сильнее любви. С целью защиты объект расщеплен на идеализированный и преследующий объект, и опасность уничтожения Эго, посредством проекции и отклонения инстинкта смерти, воспринимается как исходящая от плохого частичного объекта, расположенного снаружи, в то время как идеализированный частичный объект интроецируется для того, чтобы не подпускать преследователей.
Напротив, при преобладании хороших переживаний проекции отклоняются, преследование ослабевает, и расщепление между идеальным и преследующим объектом также уменьшается. Тогда субъект приближается к депрессивной позиции – то есть интеграции объекта и Эго, и так же, как синтез любви и ненависти в амбивалентности, теперь объект воспринимается как целостное существо. Тем не менее, Кляйн считает, что депрессивная позиция никогда не приобретается раз и навсегда и постоянно происходят колебания между персекуторной тревогой, когда ненависть сильнее, и депрессивной тревогой, когда преобладает любовь (Segal, 1979, p. 80).
Возвращаясь к идеям Фрейда о происхождении любви и ненависти и принимая во внимание вклад постфрейдистов (Delaite et al., 1990), мы обнаружим, что базовое расщепление, описанное Кляйн, согласуется с описанием самого Фрейда (Freud, 1915с). Он считает, что объекты, которые вызывают неудовольствие, порождают ненависть. В то время как хорошее принимается в Эго ("очищенное "эго-удовольствие"", р. 136), то, что является ненавистью, изгоняется. Это, по мнению Фрейда, объясняет, почему "ненависть, как отношение к объектам, старше, чем любовь. Это происходит от изначального отречения нарциссического Эго от внешнего мира с его льющимися через край стимулами" (р. 139). "Пока не установлена генитальная организация, любовь противопоставляется ненависти" (р. 139). Фрейд использует термин амбивалентности любви и ненависти в двух разных значениях на протяжении всей своей деятельности и, как отметила Д. Кинодо, нигде не объясняет эту разницу. Согласно Д. Кинодо, вклад Кляйн позволил нам разграничить два различных значения понятия амбивалентности.
На мой взгляд, важно различать два вида амбивалентности аффектов: прегенитальную амбивалентность, в которой любовь и ненависть не могут соединиться, поскольку они слиты друг с другом, и генитальную амбивалентность, в которой любовь и ненависть соединяются, потому что они отделены друг от друга, и таким образом становится возможной любовь целостного Эго к целостному объекту (Р. Qumodoz, 1987, p. 1591).
Испытание контрпереноса
Реактивация психической боли, депрессии и конфликта амбивалентности, включающая сознательные и бессознательные выражения ненависти по отношению к аналитику, который представляет любимый и ненавидимый объект в переносе, создает ситуацию серьезного испытания контрпереноса аналитика.
Враждебность, сопровождающая тревогу смерти, спроецированная на аналитика или обращенная против самого анализанда в форме агрессии на себя или самодеструктивности, требует от аналитика основательной способности принимать и удерживать негативные аспекты, чтобы он мог интерпретировать их и связать с позитивными аспектами, которые всегда существуют. В то время как преобладание враждебных чувств анализанда к аналитику описано как "негативный перенос", важно не забывать позитивную противоположную часть – любовь, заключенную в ненависти, и желание, которое скрыто за завистью.
Позволит или не позволит аналитик развиться негативному переносу, зависит частично от его теоретических предпочтений и частично – от его сопротивлений в контрпереносе. В соответствии с его концепцией объектных отношений он может интерпретировать негативный перенос в терминах сопротивления рабочему альянсу, как мы видели (Greenson, 1967). В случае кляйнианской ориентации он будет допускать, что тревога вызовет проекцию на аналитика фантазий о ненавидимом плохом объекте и об идеализированном объекте. В этом случае способность аналитика принимать и интерпретировать эти проекции и соединять чувства ненависти с идеализацией объекта позволяет постепенно преодолевать расщепление между Эго и объектами, поддерживая тем самым синтез любви и ненависти в амбивалентности по отношению к одному и тому же объекту, воспринимаемому как целое, и согласуясь с амбивалентностью генитального уровня.
Несомненно, что наиболее серьезным препятствием к интерпретации конфликтов любви и ненависти, связанных с сепарационной тревогой, является наше собственное контрпереносное сопротивление тому, чтобы принимать враждебные проекции анализанда и его деструктивность по отношению к аналитику, которого анализанд считает ответственным и виновным в пробуждении психической боли. Именно способность аналитика принимать проекции в переносе позволит ему отличить агрессию от деструктивности и связать их с позитивными чувствами, чтобы восстановить связь между любовью и ненавистью.
Гринберг (Grinberg, 1962) представил концепцию проективной контридентификации, чтобы обратить внимание на существующую для аналитика опасность бессознательно идентифицироваться с частями, спроецированными на него анализандом путем проективной идентификации. Эта концепция представляет особую ценность в предотвращении бессознательного тайного сговора, который может возникать между аналитиком и анализандом. Аналитик, который вытесняет собственную тревогу смерти, к примеру, может легко потерять равновесие и способность интерпретировать происходящее, если анализанд говорит ему, что когда аналитик отсутствует, он, должно быть, мертв.
Важно также отличать психическую боль от мазохизма, поскольку иногда анализанд говорит нам: "Я не хочу страдать, потому что я не мазохист". Психическая боль не является мазохизмом, так как она включает восприятие внешней и внутренней реальности как болезненной, а не приносящей удовольствие. С другой стороны, мазохизм влечет за собой бессознательное получение удовольствия от боли, основанное на потребности проявлять садизм в отношении объекта и получать от этого удовольствие; садизм и наслаждение бывают направлены обратно на субъект в форме мазохизма, как показал Фрейд (Freud, 1917е [1915], 1924с).
Интерпретация позитивного, скрытого за негативным
Сейчас я приведу краткий пример интерпретаций, обращающих внимание на позитивные аспекты проявления враждебности, связанной с перерывом во время отпуска в случае анализанда, которого я буду называть Рене.
По возвращении после недельного отпуска я был удивлен переменами в тоне Рене: он начал набрасываться на меня с непристойными ругательствами в несвойственной ему манере, говоря, что я дерьмо, которое делает его больным, и что он "сыт по горло" от одной только мысли о приходе на сессию. Он становился все более и более взбешенным, ярость его накалялась все больше, когда я рискнул спросить его, почему он так зол. Вероятно, он не знал себя, и так как он часто проявлял способность к интроспекции, то в этот раз, очевидно, был затоплен тревогой. У меня не было никаких ключей к разгадке, как, например, фантазий, которые позволили бы мне найти выход, и я не хотел применять обычную интерпретацию – к примеру, что его гнев может быть связан с чем-то, что он переживал в отношении меня во время моего отпуска, – так как я чувствовал, что это не добавит ничего нового к тому, что он уже знал. Мне хотелось быть более точным. Вместо того, чтобы утихнуть со временем, тревога Рене продолжала возрастать, и мне показалось необходимым предпринять срочную интервенцию. Сновидение Рене предоставило мне такую возможность.
Во сне он видел пару, путешествующую на белой машине; внезапно возник разлившийся горный поток, вздымающиеся воды которого затопляли долину, грозя затопить и пару. Стремительный поток представлял собой странную смесь грязи и желтоватой воды и чистой, молочной воды, которая напомнила ему молоко или скорее семя.
Рене, у которого за плечами было несколько лет анализа, решился дать несколько различных интерпретаций своего сновидения, все они были приемлемыми, но односторонними: я отметил, что все его интерпретации относятся исключительно к враждебным, завистливым и деструктивным аспектам сна – то есть негативным инстинктивным аспектам. Сначала я проинтерпретировал ему это, спрашивая, не мог ли он также иметь какие-либо еще тайные причины, чтобы чувствовать такую тревогу и вину и вполне открыто обвинять себя во враждебном отношении ко мне.
Мой комментарий напомнил ему, что недавно он, без моего ведома, видел меня с женой и был так взволнован, что не осмелился сказать об этом. Тогда я закончил интерпретацию, сказав, что теперь лучше понимаю его ярость, так как она представляется мне смесью интенсивной стимуляции и позитивного состояния смущения, к которому сновидение предлагает нам ключ. Я полагал, что мое отсутствие вызвало в нем сильное сексуальное возбуждение, хорошо знакомое ему, поскольку он, будучи ребенком, часто переживал его в отношениях с родителями. В этом состоянии возбуждения все его ощущения слились воедино, так что больше невозможно было понять, что вызвало возбуждение: была ли это потребность в мочеиспускании, дефекации или эякуляции? Урина, экскременты и семя были перемешены вместе, как вздымающиеся волны стремительного потока (грязного, желтоватого, молочного) во сне, которые грозили затопить пару (меня с женой, представлявших в фантазии его родителей). Различия между уриной и семенем, обозначенные интерпретацией, позволили ему идентифицировать желание, скрытое за завистью. Деструктивная, полная вины ярость, которую он до сих пор переживал в отношении меня, затопила его желание распознать креативные аспекты пары и человека, которого я представлял, – во сне пара избежала затопления.
Гипотеза, содержавшаяся в моей интерпретации, оказалась верной, и вскоре я мог заметить глубокие изменения в Рене, следующие за постепенно развивающейся способностью к различению семени, урины и экскрементов и соответствующих им функций. Его гнев быстро утих, и он стал тонко воспринимать множество креативных возможностей, все менее и менее погружаясь в бесплодные конфликты.
Присутствие объекта как источник психической боли
Если отсутствие аналитика может переживаться анализандом более или менее болезненно, то и восприятие присутствия аналитика может быть причиной более или менее выраженной психической боли и тревоги: аналитик может восприниматься бесчисленным количеством способов, которые вызывают боль и страдание – к примеру, когда присутствующий аналитик воспринимается как свободный человек (то есть способный уйти), который имеет пол (то есть может иметь сексуальные отношения с другим человеком).
В сущности, анализанды, которые сильно реагируют на сепарации в связи с отсутствием аналитика, наименее толерантны и к его присутствию, представляющему для них бессознательный источник фрустрации, стимуляции и зависти, которые так нелегко переносить. С продвижением анализа присутствие аналитика легче воспринимается и переносится и сепарационная тревога постепенно прокладывает путь специфическим тревогам эдипальной ситуации и желанию знать аналитика, а не обладать им. Тем не менее, когда анализанд нетерпим к присутствию аналитика, это сопровождается усилением ненависти и конфликта амбивалентности – то есть возобновлением негативного переноса.
Негативный перенос, проистекающий из восприятия позитивных качеств объекта, был предметом изучения многих авторов: хотя Сигал (Segal, 1965) отмечала, что психотики склонны избегать болезненных чувств, связанных с депрессивной позицией, Розенфельд (Rosenfeld, 1971) продемонстрировал роль зависти в восприятии позитивных качеств объекта. Со своей стороны, Мельтцер (Meltzer, 1988) подошел к понятию "эстетического конфликта". По его мнению, ребенок, открывший мать, обнаруживает перед собой человека, представляющего для него загадку. Он может страдать от того, что не знает всего об объекте, но может успокаиваться, когда обнаруживает, что поведение объекта имеет смысл, даже если он при этом понимает, что никогда не сможет постичь его во всей полноте: удовольствие от знания объекта займет место удовольствия обладания им (Meltzer, 1988).
Когда аналитические встречи прерываются, нам приходится часто наблюдать проявления регрессии и отступления, вызванные чувствами, связанными с депрессивной позицией, рецидивом зависти к аналитику или "эстетическим конфликтом". Я полагаю, что эти реакции должны тщательно отграничиваться от реакций тревоги на сепарацию: в наших интерпретациях важно разделять проявления психической боли, возникающей в результате отсутствия и связанной с сепарационной тревогой, и острым восприятием того, что представляет для субъекта присутствие объекта именно тогда, когда он нуждается в нем.