– Подумаешь, преобразования! – расхорохорился Петропавел. – К чему они? Достаточно просто знать точное значение слова.
– У слова нет точного значения: ведь и сам язык – это тоже лишь Эхо Мира. – Эхо помолчало и предложило: – Ну что, сыграем напоследок?
– Опять играть… Во что?
– Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю.
Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул довольно удачно: – Белиберда!
– Бурли, 6урда! – донеслось в ответ. – Так говорят, когда варят какую-нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она быстрее варилась: "Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!."
– Понятно, – сказал Петропавел. – Еще выкрикивать?
– Выкрикивай все время'.
Тут Петропавел усмехнулся и выдал:
– Асимметричный дуализм языкового знака!
– А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! – незамедлительно откликнулось Эхо.
– Ничего не понятно, – придрался Петропавел. – Кто такая Сима? И кого она разит?
– Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл… Значит, идет бой!.. – воодушевилось Эхо.
– Где идет бой? – не успел включиться Петропавел.
– В контексте!.. В контексте может происходить все что хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима – предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой и беспощадностью, и зовут ее Сима – так вот, Сима скачет на коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель – например, ты! – видит, как враг прицеливается, чтобы убить безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! – Эхо умолкло, тяжело дыша.
– Какая-то глупая история получилась, – оценил рассказ Петропавел.
– Каков материал – такова и история, – обиделось Эхо. – Интересно, а на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь?
– Не чушь! – Петропавел высоко ценил дружбу. – Так Белое Безмозглое всегда говорит. А вот что касается этой невероятной легенды про Симу…
Эхо засопело, – видимо, Сима все-таки была дорога ему как тема – и закапризничало:
– Нет. С Симой так было!
– Бред. Сивой Кобылы! – неожиданно для себя отыгрался Петропавел и удивился: это его собственное маленькое ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев – полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии, его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок…
И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия свободна, она золотая бабочка, живущая один день, один миг: взмах крыльев и – прощай! Она уже другая, уже изменилась, превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение – и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков плывут по небу: одно – бабочка, другое – цветок, третье – лента, четвертое, пятое, шестое…
И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и мир заплясал под веселую музыку маскарада – зыбкий, неуловимый, чудесный!
А ровно в шесть к третьей границы АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и перекликнулся с Паровозом у второй границы и Пароходом у четвертой. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил кто-то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был тот небольшой медведь, который наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез. А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед – у Петропавла даже дух перехватило: он никак не ожидал, что может показать такой класс езды на Паросенке!
Мания двуличия
Паросенок развил немыслимую скорость: Петропавел даже удивился, когда увидел, что – взмыленный и задыхающийся – их все-таки догнал Гном Небесный: он молча сунул ему в руку какую-то бумажку и сразу же безнадежно отстал. "Следить за тобой прекращаю, – было написано там, – невозможно угнаться. Гном".
Паросенок доставил Петропавла на площадь какого-то города, в котором, казалось, никто не жил. Петропавел огляделся и наугад отправился по одной из улиц. Чем дальше он шел по этой улице, тем отчетливее слышал гул, по-видимому, толпы. Неожиданно улица сделала поворот – и Петропавел увидел еще одну, очень широкую, улицу: она была запружена людьми, которые никуда не двигались. Мало того, что они заполнили мостовую, они еще высовывались изо всех окон и свисали со всех балконов.
– Что случилось? – спросил Петропавел у кого попало, и этот Кто Попало возбужденно забормотал:
– Дело в том, что кого-то водят по улицам: наверное, это напоказ, что в нашем НАСЕЛЕННОМ ПУНКТИКЕ – редкость.
– Слона! – подсказал Петропавел. – По улицам Слона водили…
– Если бы Слона! – не дослушал Кто Попало. – Вы только посмотрите на него – попробуйте протолкнуться!
Петропавел попробовал и протолкнулся, – правда, не без труда. На маленьком пятачке свободного пространства какие-то ребята действительно водили по кругу существо, производившее очень двойственное впечатление. В общем-то, на первый взгляд, имелось отдаленное сходство со слоном, но, присмотревшись, вы уже не увидели бы этого сходства и сказали бы, что существо, скорее, напоминает домашнее животное, из мелких. Оно не то было, не то не было покрыто шерстью, не то имело хобот, не то не имело хобота и казалось не то агрессивным, не то совершенно миролюбивым. В сознании Петропавла мелькнула не вполне отчетливая ассоциация с Гуллипутом, но он не смог удержать ее и стал просто смотреть, как существо это маленькими кругами водили.
– Чего это вы его тут водите? – спросил наконец Петропавел.
– А они в диковинку у нас! – раздался подготовленный ответ.
– Кто?
– Да вот такие, как этот.
Между тем водимое существо выглядело уже изрядно замученным. Петропавел изо всех сил сосредоточился на нем и внезапно вычислил:
– Да это же Слономоська, путь к которому долог и труден!..
– Ну, слава Богу! – ответило существо и, обратившись к толпе, заявило:
– Вот вам простой логический пример того, как некто, предварительно обдумав, кто такой Слономоська, искренне принимает меня за Слономоську, поскольку считает, что я Слономоська, каковым я de facto и являюсь в его глазах.
– Оно разговаривает! – раздались отовсюду крики ужаса – и в панике люди бросились врассыпную: миг – и улица опустела.
– Вы по какому вопросу? – сразу поинтересовался Слономоська, уставившись на Петропавла собачьими глазами слона.
– Спящая Уродина, – лаконично ответил Петропавел, понимая гнев Слономоськи по поводу глупости людей.
Слономоська вздрогнул:
– А что с ней?
– Ничего-ничего, – счел необходимым успокоить его Петропавел. – Просто я хочу попросить Вас проводить меня к ней… или рассказать, как пройти. Я должен поцеловать ее.
– Спящая Уродина моя невеста, – неожиданно сообщил Слономоська. – Я поставлю ее в известность об этом после сна.
– Поздравляю Вас, – пролепетал Петропавел, не веря своим ушам. – Я, видите ли, и не собирался, так сказать… посягать на нее: только поцеловать – и все…
– Целовать без намерения жениться – свинство! – гневно выкрикнул Слономоська.
– Да просто так нужно, поймите! По преданию… – оправдывался Петропавел.
– В тексте предания упомянуто Ваше имя? – осведомился Слономоська.
– Еще не хватало! – не сдержался Петропавел. – Слава Богу, нет.
– Ну, милый мой… Зачем же Вы берете на себя такие полномочия? Вы напоминаете мне человека, который, случайно завидев судно, готовое к спуску на воду, разбивает о его нос бутылку шампанского и провозглашает: "Нарекаю это судно "Королева Элизабет", после чего судно все равно остается безымянным, потому как дать ему имя может не кто угодно, а только тот, кому предоставлены соответствующие полномочия.
– Но я не сам решил целовать Спящую Уродину! Так решил народ. Мне-то уж, во всяком случае, это удовольствия не доставит.
Слономоська заплакал и запричитал:
– Это свинство с Вашей стороны – так отзываться о ней! А целовать без удовольствия – дважды свинство. Вы свинья, голубчик! Даже две свиньи.
– Прекратите истерику, – сказал Петропавел. – Спящая Уродина и не заметит, кто ее поцеловал. Она проснется после этого. А во время поцелуя она все еще будет спать как мертвая. И видеть сны.
– Да она и не проснется от Вашего поцелуя, – успокоился вдруг Слономоська. – В предании говорится: "… и поцелует Спящую Уродину как свою возлюбленную". Вам так не поцеловать.
– Так ее никому не поцеловать, – обобщил Петропавел. – Трудно предположить, что в нее кто-нибудь влюбится.
– В Вас просто широты маловато для такого предположения. – После этого заявления Слономоська, кажется, почувствовал себя отчаянным парнем и бросил Петропавлу в лицо: – Я влюблен в Спящую Уродину.
Петропавел инстинктивно вытер лицо и смутился:
– Прошу прощения… только я что-то никак не соображу, почему бы Вам самому не поцеловать тогда ту, в которую Вы влюблены?
Слономоська сразу весь сник:
– Видите ли… я бы хотел, чтобы Вы меня правильно поняли… я не могу: это как-то уж слишком само собой разумеется. А все, что слишком само собой разумеется, идет вразрез с моей природой. Природа моя ужасно противоречива.
– И – что же? – Петропавел ничего не понял.
– Ну… и… Дело в том, что у меня тяжелое наследственное заболевание – мания двуличия. Все, что не содержит в себе противоречия, исключено для меня. Я, например, влюблен в Спящую Уродину и хотел бы жениться на ней, но, поскольку именно такое положение дел не противоречит процедуре поцелуя, как раз она-то для меня и невозможна.
– Это настолько серьезно? – спросил Петропавел.
– Очень, – заплакал Слономоська. – Когда я понял, что могу сделать Спящую Уродину несчастной, если предложу ей совместную жизнь без поцелуя, я решил покончить с собой. Но и это оказалось невозможным. Я так и не сумел решить, кого убить в себе – Слона или Моську: ведь в соответствии с моей противоречивой природой, убив одного, я должен был сохранить жизнь другому. И я понял тогда, что весь я не умру.
– М-да, – сказал Петропавел. – Печальная история. А чего Вы на меня–то взъелись, если сами не собираетесь целовать Спящую Уродину?
– Но ведь Ваша природа не столь противоречива! Для Вас ненормально целовать не любя. Поэтому, прежде чем целовать Спящую Уродину, Вы как нормальный человек – а я надеюсь, что передо мною нормальный человек! – обязаны влюбиться в нее. В противном случае я растопчу Вас. – Петропавел посмотрел на страшного Слономоську и понял, что тот растопчет. – Однако, – продолжал Слономоська, – влюбиться в нее Вы, конечно, не сможете. Она страшна как смерть.
– Не скажите, – задумчиво возразил Петропавел. – Смерть страшнее.
– Слономоська улыбнулся, восприняв это заявление как комплимент Спящей Уродине, а Петропавел с грустью продолжал: – Но скорее уж Вы уговорите меня жениться на ней – это все-таки во многом внешняя сторона дела, – чем влюбиться в нее: тут уж сердцу не прикажешь!
Они помолчали. Ситуация казалась безвыходной.
– Я думаю, – очнулся вдруг Слономоська, – что при решении вопроса нам нужно исходить из интересов Спящей Уродины. Она все-таки женщина. Кого из нас она предпочтет?
– Конечно, Вас! – уверенно ответил Петропавел. – Страшных всегда к страшным тянет.
– Правда? – обрадовался Слономосъка и рассмеялся. Петропавел хотел было ответить, что, дескать, правда, но он не был так уж уверен в истинности последнего суждения и смолчал, а сказал следующее:
– Это можно узнать только у нее самой. Однако сама она спит, и черт ее разбудит!
– Не черт, а кто-то из нас, – уточнил Слономоська. – Если Вы, то я Вас растопчу.
– Я помню, – нарочито небрежно заметил Петропавел.
– Итак, что же мы имеем? – начал рассуждать Слономоська. – Во-первых, мы имеем меня, который любит и хочет жениться, но не может поцеловать. Во-вторых, мы имеем Вас, который хочет поцеловать и в крайнем случае, если я правильно понял Ваше заявление, мог бы жениться, но не в силах полюбить. Состав явно неполон. Нам необходим третий, который любит и хочет поцеловать, но не может жениться.
– А на кой он нам? – опять не понял Петропавел.
– Если предлагать Спящей Уродине выбор, то нехорошо предоставлять в ее распоряжение часть вместо целого. Так, если Вы угощаете меня яблоком, то в высшей степени невежливо предлагать мне уже надкушенный плод. Итак, есть ли у нас кандидатура? – Слономоська задумался и приблизительно через час воскликнул: – Она у нас есть! Это Бон Жуан. Самое страшное для него – жениться, а любить и целовать он, разумеется, не откажется!
– Но она же спит! – иерихонской трубой взревел Петропавел. – Как же можно предлагать ей какой-то выбор – сонной!
– Спит, спит!.. – проворчал Слономоська. – Каждый спит! Проснется – опять уснет, ничего с ней не сделается. Вопрос, между прочим, для нее важен – не для нас! А не захочет просыпаться – пусть дрыхнет, пока не подохнет во сне!
Петропавла, конечно, удивил такой тон в адрес невесты, но он сделал вид, что все в порядке.
– Есть более серьезная проблема, чем ее сон, – озабоченно продолжал Слономоська. – Положим, будить ее придется Бон Жуану: мы ведь не знаем ее – вдруг она злая как собака… – а он умеет разговаривать с любыми женщинами. Но вот в чем дело: как объяснить все это Бон Жуану, если он вообще не вступает в беседы с лицами мужского пола? Может быть, нам переодеться?
– Я переодеваться не буду! – немедленно заявил Петропавел: ситуация и так показалась ему достаточно идиотской – не хватало еще сложностей с полом!
– Ну а мне просто ни к чему, – самокритично сказал Слономоська. – Меня в любой одежде узнают.
Петропавел не понял, зачем тогда надо было это предлагать – тем более во множественном числе, но не проронил ни звука.
– Стало быть, для разговора с Бон Жуаном потребуется посредник. Им должна быть женщина.
– Шармен! – ехидно встрял Петропавел. Слономоська поморщился, не услышав иронии.
– Для Шармен нужно создавать специальные условия, – например, поместить ее под стеклянный колпак, чтобы она не могла оттуда лобзать Бон Жуана, когда будет с ним разговаривать. А потом я и сам не хотел бы подвергать себя опасности, пока объясняю ей ее задачу. Тем более что я жених. Так что Шармен отпадает.
– Белое Безмозглое! – продолжал издеваться Петропавел.
– Ни в коем случае! – воскликнул простодушный Слономоська. – Во-первых, оно проспит все объяснения и заснет на собственных, а во-вторых, ни у кого не может быть никакой уверенности в том, что оно действительно женщина. Не думаю, чтобы Бон Жуан закрыл на это глаза.
Тут Слономоська принялся метаться по площади, пока наконец не вскрикнул:
– Вот она! Нашел!.. С Бон Жуаном будет говорить Тридевятая Цаца. Тем более что Тридевятая Цаца моя невеста.
– Вторая? – поразился Петропавел.
– То есть как – "вторая"? – тоже поразился Слономоська.
– Погодите, погодите… – Петропавел очень заинтересовался. – Вы же сказали, что Спящая Уродина Ваша невеста!
Слономоська задумался.
– Какой Вы, право!.. Прямо как на суде! На Страшном суде… Действительно, нечто в этом роде я говорил. Не знаю, как такое случилось… Видите ли, я не употребляю слов в жестких значениях: во-первых, они сами не очень любят жесткие значения, а во-вторых, это слишком ко многому обязывает. И трудно потом выкручиваться. Я же имею обыкновение заботиться о своих тылах: будучи чертовски противоречивым, я всегда должен иметь возможность отступить в надежное укрытие. Хм… Спящая Уродина – моя невеста. Тридевятая Цаца – моя невеста. Знаете, я не думал над данным противоречием. Будем считать его несущественным.
Петропавел даже крякнул от изумления.
– Почему Вы крякаете? – поинтересовался Слономоська.
– Да потому что как раз данное противоречие нельзя считать несущественным! Ради чего же тогда огород городить и добиваться от Спящей Уродины признаний с помощью Тридевятой Цацы, если сама Тридевятая Цаца – Ваша невеста? Тут все непонятно!
Слономоська молчал и думал.
– Никак не возьму в толк, о чем Вы, – признался он наконец. – Ясно ведь, что мои высказывания о невесте на настоящий момент представляют собой суждения философские, а не эмпирические… Но даже если бы это были эмпирические суждения, Вам-то какая разница?
– Ну, я исхожу из того… – Петропавел задумался, из чего же он исходит. Обозначить это оказалось трудно, и он обозначил общо: – Я исхожу из… порядка вещей. Есть порядок вещей! – воодушевился он. – В соответствии с ним, даже если у человека, это бывает на Востоке, несколько жен, то невест – одновременно! – не может быть несколько.
– А с чего Вы взяли, что у меня их несколько?
– По крайней мере, две!
– Откуда же две? – заторговался Слономоська. – Одна у меня невеста, только по-разному называется: Спящая Уродина и Тридевятая Цаца… Поясню это на примере. – Слономоська неизвестно откуда взял мел и вычертил на асфальте схему, которая, как выяснилось впоследствии, не имела отношения к его дальнейшим рассуждениям. – Вообразите, что на пальце у меня украшение.
– Не могу, – честно сказал Петропавел: у Слономоськи не было пальцев.
– Неважно, – поспешил заметить Слономоська. – Так вот, на пальце у меня украшение с большим камнем. Вы подходите ко мне и спрашиваете: "Что это у Вас на пальце, Слономоська, – кольцо или перстень?" – "Не знаю точно", – отвечаю я Вам. Теперь скажите, сколько, по-Вашему, стало украшений на моем пальце после такого ответа?
– Одно, – ответил Петропавел, все еще недоумевая.
– Действительно, одно, – подтвердил Слономоська. – Только оно может называться и так и эдак. Следовательно, и невеста у меня одна.
– Извините! – не хотел сдаваться Петропавел. – Кольцо и перстень – это обозначения для одного и того же предмета, это синонимы, а Спящая Уродина и Тридевятая Цаца не синонимы: они относятся к разным лицам!
– По-моему, Вы следите только за поверхностным уровнем моих высказываний, а надо ведь считаться не только с тем, что выражает слово своей оболочкой, но и с тем, что оно в принципе может выражать! Пусть упомянутые имена относятся к разным лицам, зато к одному понятию – невеста, – резюмировал Слономоська.
Однако, по мнению Петропавла, резюмировать было еще рано:
– Вы же не с понятием дело иметь будете, а с живыми существами!