Мало кого оставит равнодушным такая формулировка. И такой глагол. Жуткий и одинокий, выступающий в изолированной синтаксической позиции. Дальше будут подробности, но никто уже не хочет знать подробностей, потому что все понятно, "взяли" – глагол предельно общего значения при всей его кажущейся конкретности. И только совершенно уж бездушный человек начнет уточнять; простите, как это взяли? Что значит – взяли? Любому же мало-мальски впечатлительному слушателю и без того тошно. Поздно уже уточнять: короткий будет разговор.
А разговор и правда короче некуда: только шаг вперед и уже – расстреляли. Без суда и следствия, прямо тут, на месте "преступления", чтобы, дескать, другим неповадно было терять свои кошельки. Итак:
"Ее взяли, расстреляли…"
Сколько времени прошло? Да всего ничего: только мы успели познакомиться с обезьяной, как ее тут же и расстрелял… Поразительно скупыми средствами передана эта трагедия абсолютно бесправной личности, которая не уполномочена даже распорядится собственным кошельком. В трех глаголах – целая судьба: потеряла – взяли – расстреляли.
О дальнейших событиях людям со слабой нервной системой задумываться не рекомендуется, поскольку все, что происходит потом, находится вообще за гранью рассудка. Расстрелянную, мертвую обезьяну… фактически не существующую уже –
"… посадили на горшок".
Что и говорить, это душераздирающая сцена, надругательство над трупом обезьяны… есть ли ему оправдание? И что это за компания такая, которая с холодным цинизмом совершает действия одно другого страшнее? Просто в голове не укладывается, как это возможно. И какая изобретательность казалось бы, мало ли куда можно посадить умерщвленное существо: на поляну под дерево, прислонив спиной к стволу, чтобы существо издалека производило впечатление как бы живого, или, скажем, на порог какого-нибудь дома, привалив трупик к стенке: то-то, дескать, испугаются хозяева, когда увидят, что это!.. Разные существуют возможности. Но мертвую обезьяну сажают на горшок! Это вызов. Вызов всем сразу, всем, в ком осталась еще хоть капля сострадания.
Но убийцам и этого мало. То, что нам предстоит узнать в следующий момент, способно свести с ума. "Этого не может быть" – единственно понятная реакция на следующее сообщение:
"А горшок – горячий!"
Представляете себе? И правильно, не нужно представлять, ибо представить себе это невозможно, с холодной расчетливостью садисты сначала разогрели горшок, на который они уже раньше предполагали посадить убитую обезьяну, и все это время сохраняли горшок горячим… и горшок действительно не успел остыть, о чем свидетельствует заключительная фраза текста:
"Обезьяна плачет…"
Фраза эта убеждает: перед нами глубоко реалистическое произведение, пытка раскаленным горшком настолько ужасна, что способна довести до слез даже покойника – существо, вроде бы, бесчувственное! И вот обезьяна плачет – кстати, это единственный глагол настоящего времени во всем повествовании. Глагол, как бы размыкающий страдания обезьяны в вечность. Все, о чем сообщалось до этого, имело конец, но бесконечны муки покойной обезьяны…
Нет, сердце уже почти разорвалось. И нужно срочно придумать какое-нибудь другое развитие событий – хотя бы такое:
Обезьяна без кармана
потеряла кошелек.
Ее тут же приласкали,
посадили на горшок.
А горшок холодный…
Вообще-то тут тоже все не так. Каждый из нас помнит, что даже после того как приласкают, сесть на холодный горшок не слишком большое удовольствие. И быть уверенным, что, сидя на холодном горшке, обезьяна рассмеется, – это, конечно, довольно безрассудно.
Забыться и заснуть
Видимо, каких-то новых событий следовало ожидать теперь уже только после прибытия в НАСЕЛЕННЫЙ ПУНКТИК: Петропавел предположил, что водить его будут там. А до тех пор он впал в состояние как бы анабиоза, будучи ведомым по незнакомым ему дорогам. С ним никто не разговаривал – правда, кормили. Редко, нерегулярно и отнюдь не тем, к чему он привык. Неожиданно для себя Петропавел полюбил словосочетание "фу ты – ну ты" и часто им пользовался в пути. Как-то в ответ на очередное его " фу ты – ну ты" он услышал знакомый голос:
– Поменять бы Вам слова-паразиты, что ли! Пора уже.
– Ну, слава Богу… – Петропавел подпрыгнул бы, если б не избыточный вес Слономоськи. – Долго же Вас не было слышно!
– А я не говорил ничего – вот и не было слышно, – объяснился Блудный Сон. – Когда я говорю, обычно слышно бывает. Видно вот меня плохо…
– Понятно, понятно, – заторопился Петропавел, желая только одного – не упустить на сей раз Блудного Сона. – Скажите, мне показалось, что однажды… давно уже, во время траурной церемонии, кто-то проскакал на коне… с двумя головами!
– На коне с двумя головами? Это что-то новенькое! – весело ответил Блудный Сон. – Коней с двумя головами я пока не видел.
– Да нет! Всадник был с двумя головами, но это не Ой ли… Ой ли тогда рядом со мной был и сказал, что на конях не скачет..
– Не все, кто с двумя головами, должны скакать на конях, – умозаключил Блудный Сон.
– Разумеется! – торопился Петропавел. – Вот у меня и возник вопрос к Вам: не был ли это Всадник-с-Двумя-Головами?
– Минутку! – Блудный Сон, по всей вероятности, задержался около Петропавла. – У меня-то об этом зачем спрашивать? Ведь не я же видел всадника, а Вы… и, судя по Вашему рассказу, это был всадник именно с двумя головами!
– Я имею в виду того всадника, прежнего – Всадника-с-Двумя-Головами! У которого имя такое было: Всадник-с-Двумя-Головами.
– Таких имен не бывает, – твердо сказал Блудный Сон. – Это все равно что сказать: "Вот человек с тремя подбородками", – и считать такое описание именем данного человека. "Как Вас зовут?" – "Человек с тремя подбородками, а Вас?" Оно даже и не очень прилично получается… Мало ли у кого какие недостатки!
Петропавел чувствовал, что тупеет уже окончательнее окончательного.
– Дело в том, – очень обстоятельно начал он снова, – что раньше… еще раньше я был знаком с одним всадником. Его называли… за глаза кажется, Всадник-с-Двумя-Головами.
– Так это же совсем другое дело – называть за глаза! Что ж Вы мне-то голову морочите, которая у меня одна! Есть множество невоспитанных особ, которые за глаза еще не такое могут сказать.
– Короче, неважно. Вы понимаете, о каком именно всаднике идет речь?
– Понимаю: о всаднике с двумя головами! Но, если Вы хотите спросить меня, о каком именно всаднике – из всадников с двумя головами! – Вы говорите, то такого всадника я не знаю.
– Я говорю об одном вполне определенном Всаднике-с-Двумя-Головами, я был с ним знаком раньше… тогда же, когда познакомился со всеми остальными: с Шармен, с Бон Жуаном, с Белым-Безмозглым и другими. И когда они велели мне целовать Спящую Уродину…
– По-моему, Вы просто немножко запутались в образной системе, – загадочно, как Воще Таинственный, сказал Блудный Сон. – Ну, хорошо… оставим эти ностальгические мотивы. Допускаю, что во время траурной церемонии где-то в отдалении и проскакал именно тот самый всадник с двумя головами, Ваш знакомый, – и что же?
– А то, что я с ума схожу, вот что! Или уже сошел.
– Это не одно и то же, – вскользь заметил Блудный Сон.
– Для меня одно и то же! Потому что события последнего времени – они вообще уже… полный вперед! Я и раньше-то не понимал, где я, а теперь и подавно.
– Да Вы все там же, не надо так нервничать. – Минуты две-три Блудный Сон помелькал молча. – И не надо засыпать и задумываться, так часто, потому что, проснувшись или очнувшись в той же самой точке, в которой Вы заснули или задумались, Вы можете продолжить движение уже чуть-чуть в другом направлении, то есть оказаться в параллельном мире, который, между прочим, все это время тоже эволюционировал… бок о бок с тем миром, в каком Вы находились до этого. То есть фактически Вы в прежнем пространстве и прежнем времени, но на боковой, факультативной скажем, линии… Мне казалось, что Вы должны знать такие вещи.
– Предположим! – плохо понимая Блудного Сона и даже не стараясь понять его как следует, отрезал Петропавел. – Но, если уж мне не выбраться отсюда домой, то я хочу по крайней мере туда, где я был сначала! Где Всадник-с-Двумя-Головами!
– Вот наказание-то… – вздохнул Блудный Сон. – А чем Вас Ой ли не устраивает? Он тоже с двумя головами!
– Ой ли не должен быть с двумя головами, он должен быть Лукой ли! Он из Андерсена. А Всадник-с-Двумя-Головами – это… потому что у Майн Рида есть Всадник без головы вообще и потому что у какого-нибудь другого всадника в мире, следовательно, должно быть две головы… там было все яснее ясного! А тут пойми попробуй – с какой такой стати этот Ой ли оказался вдруг с двумя головами …
– И тут все яснее ясного, – спокойно сказал Блудный Сон. – Просто непривычно немножко. Для Вас.
– Но я не хочу привыкать, понимаете?
– Понимаю, однако сие от Вас не зависит. Вам придется привыкнуть: Вы же здесь, а не там в данный момент. Но, между прочим, та жизнь, о которой Вы вспоминаете, она тоже продолжается… очень недалеко отсюда.
– Без меня?
– Почему же без Вас? С Вами.
– Но я-то здесь!
– Вы так потому говорите, что считаете, будто у Вас только одно существо! Вот и… как бы это выразиться, пользуетесь им одним. Остальные же свои существа Вы бросили на произвол судьбы – и они там, на произволе судьбы, не ведают, что творят.
– Все равно ведь эти жизни… две эти жизни, про которые Вы говорите…
– Пардон, я говорю про гораздо более чем две жизни.
– Неважно, все эти жизни – они же не пересекаются?
– А как Вы тогда попали из одной в другую? Как тогда на траурной церемонии оказался Всадник-с-Двумя-Головами, Ваш старый знакомый? Выходит, что могут и пересечься. И если бы Вы пользовались даже не всеми – хотя бы некоторыми из своих существ, то, попадая с одной линии на другую, гораздо меньше бы удивлялись происходящему там. И не пытались бы наводить там порядок до тех пор, пока вас об этом не попросят.
– А что я делаю… то есть как я веду себя сейчас там, Вы не знаете?
– Почему же не знаю? Знаю.
– Расскажите! Расскажите мне об этом!
– Об этом бессмысленно рассказывать… это надо прочувствовать самому: Вы же там живете – не я! Тут важно только самосознание, самоощущение – все прочее есть фуфло, как сказала бы Смежная Королева.
– Тут так говорит Смежное Дитя…
И Петропавел задумался – впервые за все время разговора. А потом неожиданно для себя отомстил Блудному Сону, причем чисто геометрически:
– Параллельные прямые не пересекаются!
– Вы все тот же… – умилился Блудный Сон. – Кто ж Вам сказал, что они прямые?
– Так если параллельные, значит, прямые? А если не прямые, значит…
– Уроки Воще Таинственного пошли впрок. Ставлю Вам "отлично", – сказал Блудный Сон, скучая где-то далеко в стороне.
– У меня еще только последний вопрос… они там все чем сейчас заняты, пока я тут черт знает во что превращаюсь?
– Музей открывают. Мимореальный Музей Бревна, убивавшего Муравья-разбойника.
Петропавел вздохнул. Действительно, как обидно, что он не с ними! А Блудный Сон вдруг взял да и перестал мелькать.
– Мелькайте дальше! – потребовал Петропавел. Но потребовал тщетно, догадываясь, что так тут лучше не разговаривать.
– Он опять занят беседами с самим собой, наш милый, наш странный Слономоська! – услышал вдруг Петропавел: именно это сообщила Королева Цаца интимно-летевшему-рядом-с-ней Центнеру Небесному – так же, как и все остальные, она не считала факт присутствия Петропавла рядом с ней сколько-нибудь значимым и говорила о Петропавле в третьем лице.
– Философ! – добродушно рассмеялся Центнер Небесный – впрочем, при всем добродушии интонаций слово это прозвучало как "идиот".
– Да, философ! – крикнул Петропавел в два раза громче, чем мог. На крик даже не обернулись.
Что же это такое происходило-то, а? Кажется, на него не просто не обращали внимания – его самым элементарным образом не слышали, словно голос его вообще не сообщал воздуху необходимых колебаний. Возникало впечатление, что он находится под стеклянным колпаком, который изолирует его от окружающих. Один только Блудный Сон каким-то образом сохранял способность к взаимодействию с ним.
Если его все равно не слышат, решил Петропавел, имеет смысл, по крайней мере, разрядиться. Решение было приведено в исполнение немедленно.
– Эй вы, мерзавцы! (– Не слышат! –) То, что я подчиняюсь вашим дурацким распоряжениям, еще не значит, что вы победили! Я в любой момент могу плюнуть на все это и порвать ваш смехотворный поводок! Теперь, когда во мне чуть ли не тонна весу, кое-кого из вас я мог бы и растоптать очень даже спокойно. Так что имейте это в виду, я все-таки Слономоська!
– Ура! – взвизгнула Шармоська. – В нем проснулось самосознание! Он сказал: "Я все-таки Слономоська!".
Тут все они бросились к Петропавлу, принялись пожимать ему конечности – и трудно было понять, как случилось, что голос его стал вдруг слышен.
– Долго еще будет продолжаться этот идиотизм? – сразу же воспользовался он падением звукового барьера.
Ответа не было. Петропавлу опять показалось, что никто ничего не услышал.
– Не пора ли кончать со всем этим? – повторил он. – А если кому-то очень недостает Слономоськи, он мог бы попробовать сам сделаться Слономоськой, не обременяя других, так сказать.
– А хрен ли Слономоська больше ничего не говорит? – закапризничало Смежное Дитя, словно Петропавел действительно не произнес ни слова. – Пусть говорит!
– Видишь ли, детка, – начал объяснять Воще Таинственный, – когда в живом существе просыпается самосознание, данное живое существо чаще всего впадает в шоковое состояние: слишком уж сильным оказывается потрясение. Дай Слономоське прийти в себя, не торопи его… Вспомни о том миге, когда ты впервые осознал себя человеком!
– А с чего ты взял, дед, что я человек, позвольте полюбопытствовать? – смежно, как ему и полагалось, высказалось престарелое Дитя, путая пустое "Вы" с сердечным "ты". – Я торчу от таких фишек!
За время этого диалога Петропавел совершенно случайно понял кое-что, имевшее отношение непосредственно к его теперешнему положению.
– Позвольте мне как Слономоське… – сказал он специальным экспериментальным голосом – и даже продолжать не стал.
Его услышали, зашептались:
– Внимание! Он говорит! Слушайте Слономоську!
– Да пошли Вы со своим Слономоськой… – снова сказал он теперь уже обычным своим голосом и снова не стал продолжать.
После мучительной паузы Смежное Дитя заныло:
– Он опять не говорит! Я ему сейчас просто вломлю промеж ушей!
Так и есть… Худшие предположения Петропавла оправдывались: его слышали только тогда, когда он говорил, что называется, от имени Слономоськи, то есть когда он был Слономоськой. Стоило только ему вернуться в свое естественное состояние – его переставали воспринимать органами слуха. На него вообще не обращали внимания, Да, веселая теперь начнется жизнь. Раздвоение личности уже обеспечено… Стоп-стоп-стоп: раздвоение личности! Или – мания двуличия, как называл это Слономоська. Ну конечно! Значит… Значит, Слономоська тоже не всегда был Слономоськой – знавал он, значит, и другие времена. Кем же он был? Неужели человеком? Хотя ведь…
Это было открытие: оказывается, Петропавел не мог с достаточной определенностью сказать, был Слономоська человеком или нет даже в тот момент, когда Петропавел его впервые увидел. Конечно, он помнил, что перед ним предстало существо, отдаленно напоминающее слона и моську сразу, причем довольно громадное, но вот человеческое существо или… или нечеловеческое? Вопрос этот вдруг показался Петропавлу неразрешимым абсолютно. А6-со-лтат-но.
– Я должен сосредоточиться, – грозно сказал себе Петропавел. – Я должен собраться.
– Уйдем отсюда, – предложил всем присутствующим Воще Бессмертный. – Не будем мешать ему пробуждаться. – И они на цыпочках покинули Петропавла. Тот остался один как перс.
Он сосредоточился. Он собрался. Ясности не было. Слономоська возникал в его памяти как слово. Возникал как понятие. Но никакого конкретного объекта не стояло за этим понятием, несмотря на то, что об объекте этом Петропавел как будто бы знал все: и что натура его крайне противоречива, и что Слономоська хотел как-то покончить жизнь самоубийством, но не мог решить, кого именно убить в себе – слона или моську, и что у него есть невеста – Тридевятая Цаца, она же Спящая Уродина…
Впрочем, ни той ни другой как будто тоже уже не существовало: Тридевятая Цаца не то вообще распалась… не то, наоборот, объединилась со Смежной Королевой и с Летучим Нидерландцем, которые, в свою очередь, не то распались, не то объединились с другими… или и распались, и объединились. А про Спящую Уродину вообще теперь ничего не понятно… Хоть Блудный Сон и утверждает, что тут (где "тут" – тоже большой вопрос!) все так и было и что Петропавел раньше тут тоже был – и правда, когда бы в противном случае он успел пригвоздить Гуллимена к борту арены эспадой? – а кроме того, был еще и не тут, а там, где был в соответствии с его, Петропавла, представлениями!
"Я б хотел забыться и заснуть!" – пропел вдруг Петропавел и засмеялся. Засмеялся, надо сказать, довольно глупо. И как раз в этот самый миг – бывают же совпадения… совпадения совпадений! – мимо него опять проскакал Всадник-с-Двумя-Головами: теперь-то уж Петропавел точно разглядел, что не какой-нибудь вообще – с двумя головами, а именно тот самый!
– Постойте! – крикнул Петропавел. Всадник остановился – немыслимо далеко.
– Простите, – Петропавел употребил на это "Простите" весь голос, который у него был, – Вы и есть тот самый Всадник-с-Двумя-Головами?
И тут же Петропавел подумал: "Что за глупый вопрос я задал!", но Всадник-с-Двумя-Головами уже кивнул и – исчез. А куда исчез, неизвестно: направление определить было невозможно.
– Какая нелепость! – вслух сказал Петропавел.
– Никакая не нелепость, – ответил Блудный Сон, снова возникший ниоткуда. – Всадник-с-Двумя-Головами – молчаливый персонаж, за все это время он не проронил ни слова. Так что ему действительно можно задавать только те вопросы, на которые допустимы однозначные ответы. А больше он тебе ничего не скажет. Пока.
– Тогда Вы говорите! – потребовал Петропавел и испугался своей требовательности. Но Блудный Сон, казалось, не обратил на это внимания.
– Я, конечно, скажу. Если Ваш запрос будет сформулирован корректно, а… а не как всегда.
Петропавел напрягся, как зонтик.
– Слономоська – человек?