То, что у него возникло сопротивление, я заметил по следующим признакам: он не протестовал открыто, не выражал сомнения, а опять стал чрезмерно вежливым, покорным и послушным. Его сновидения, которые в ходе анализа сопротивления становились все более редкими, короткими и ясными, опять стали такими же, как в начале анализа: длинными и запутанными. Состояния страха вновь участились и стали такими же интенсивными, как и прежде. Несмотря на это, он не выражал недоверия анализу. Снова возникла идея о наследственности; здесь в скрытом виде проявилось его сомнение в анализе. Он опять, как в начале анализа, изображал изнасилованную женщину. Также и в сновидениях доминировала пассивно-гомосексуальная установка. Сны о коитусе и сны, сопровождавшиеся поллюцией, теперь ему уже не снились. Итак, мы видим, что, хотя анализ его характера и продвинулся, прежнее сопротивление характера тотчас же полностью проявилось, как только в сфере действия анализа оказался новый слой его бессознательного, на этот раз самый важный для его характера – страх кастрации.
Вследствие этого анализ сопротивления начался не со страха за член, из-за которого вспыхнуло сопротивление: я снова вернулся к его общей манере поведения. В течение полных шести недель едва ли происходило что-либо другое, кроме исключительного толкования его поведения как защиты от опасностей. Выхватывалась каждая деталь его поведения и снова и снова демонстрировалась ему в этом значении, в результате чего мы постепенно продвинулись к ядру поведения, к страху за член.
Пациент снова и снова пытался ускользнуть от меня с помощью "аналитического пожертвования" инфантильным материалом, но я также последовательно истолковывал ему смысл его действий. Постепенно ситуация обострилась до такой степени, что по отношению ко мне он почувствовал себя женщиной; он об этом сказал и добавил, что ощутил также сексуальное возбуждение в промежности. Я истолковал ему природу этого феномена, вызванного переносом: он воспринял мои попытки разъяснить ему его поведение как упреки, почувствовал себя виноватым и хотел загладить вину с помощью женской готовности отдаться. Более глубокий смысл этого поведения, а именно то, что пациент идентифицировал себя с матерью, потому что боялся быть мужчиной (отцом), я пока не затрагивал.
Теперь среди прочего он привел следующее подтверждающее сновидение.
"Я знакомлюсь на Пратере с одним молодым парнем и вступаю с ним в разговор. Он, видимо, неправильно понимает одно из моих высказываний и говорит, что готов мне отдаться. Между тем мы пришли в нашу квартиру, молодой человек ложится в постель моего отца. Его нижнее белье мне кажется непривлекательным".
При анализе этого сновидения я опять смог свести женственный перенос к отцу. Тут пациент впервые вспомнил, что в своих фантазиях при мастурбации он в течение какого-то времени испытывал желание быть женщиной и представлял себя женщиной. От грязного нижнего белья анализ перешел к анальным проявлениям и привычкам, относящимся к манерам поведения пациента (церемониалам в уборной). Здесь получила объяснение еще одна черта его характера – обстоятельность.
Сопротивление было устранено, при этом помимо прежней формы мы обсудили также его эрогенный, анальный базис. Теперь я сделал еще один шаг в толковании его характера: я объяснил ему связь между его покорным поведением и "фантазией о женщине" – он вел себя по-женски, т. е. преувеличенно верно и преданно, потому что боялся быть мужчиной, и добавил, что анализ должен будет ответить на вопрос, по какой причине он боялся быть мужчиной (в его понимании: храбрым, открытым, искренним, не раболепным).
Словно в ответ на это, он рассказал короткое сновидение, в котором вновь выдвинулись на передний план страх кастрации и первичная сцена.
"Я нахожусь у моей кузины, прелестной молодой женщины (у матери. – В. Р.). Неожиданно у меня возникает ощущение, что я – мой собственный дедушка. Меня охватывает удручающее уныние. В то же время я каким-то образом чувствую, что я – центр звездной системы и что планеты вращаются вокруг меня. Одновременно я подавляю (еще в сновидении) свой страх и злюсь на свою слабость".
Важнейшей деталью этого инцестуозного сновидения являлось то, что пациент был своим собственным дедушкой. Мы сразу же пришли к выводу, что здесь важную роль играл его страх наследственной отягощенности. Было ясно, что, идентифицируясь с отцом, он представлял в фантазии, что зачинает самого себя, т. е. совокупляется с матерью, но это было проговорено лишь позднее.
По поводу планетной системы он полагал, что ситуация намекает на его эгоизм: "Все вращается вокруг него". Помимо этого, я подозревал более глубокое содержание, а именно первичную сцену, но ничего не сказал об этом.
В течение нескольких дней после рождественских каникул пациент говорил почти исключительно о своем эгоизме, своем желании быть всеми любимым ребенком, и понял, что сам он не хотел любить и не мог.
Я показал ему связь между его эгоизмом и страхом за любимое Я и за член. После этого ему приснились два сновидения, которые, словно идя мне навстречу, демонстрировали инфантильную подоплеку.
I. "Я неодет и рассматриваю свой член, который на конце кровоточит. Две девушки удаляются, я чувствую себя печальным, так как подозреваю, что они будут меня презирать из-за маленького размера моего члена".
II. "Я курю сигарету с мундштуком. Я снимаю мундштук и с изумлением замечаю, что это мундштук для сигар. Когда я опять беру сигарету в рот, мундштук обламывается. У меня неприятное чувство".
Таким образом, совершенно без моего участия представление о кастрации начало принимать определенные формы. Пациент интерпретировал теперь сновидения без моей помощи и предоставлял обильный материал о своей боязни женских гениталий и о своем страхе касаться своего члена руками или позволять дотрагиваться до него другим. Во втором сновидении речь, несомненно, идет об оральном представлении (мундштук для сигары). Ему пришла мысль, что у женщин его привлекало все (чаще всего грудь), но только не гениталии, и, таким образом, он начал говорить о своей оральной фиксации на матери.
Я разъяснил ему, что само по себе знание о страхе перед гениталиями еще ничего не дает, что нам нужно узнать, почему он испытывает этот страх. После этого ему опять приснилась первичная сцена, причем он не подозревал, что отвечал на мой вопрос.
"Я нахожусь позади последнего вагона стоящего поезда, в том месте, где разветвляются рельсы. Второй поезд проезжает мимо, и я оказываюсь зажатым между двумя составами".
Прежде чем продолжить изложение анализа, я должен упомянуть, что на седьмом месяце лечения, после устранения его пассивно-гомосексуального сопротивления, пациент совершил смелый шаг к сближению с женщиной. Это произошло совершенно без моего ведома, да и рассказал он мне об этом позднее как бы между прочим. Он увязался за одной девушкой и повел себя следующим образом: в парке он к ней прижался и при хорошей эрекции у него случилась поллюция. Состояния страха постепенно прекратились. Совершить половой акт ему не приходило в голову. Я обратил его внимание на такой образ действий и сказал, что, видимо, он испытывает страх перед половым сношением. С этим он не хотел согласиться и оправдывался отсутствием подходящей возможности, пока наконец ему не бросилась в глаза инфантильная манера своего сексуального поведения. Ведь ему снились подобные сны, и тут он вспомнил, что ребенком он именно так прижимался к матери.
Снова возникла тема его инцестуозной любви, с которой, намереваясь ввести меня в заблуждение, он начал анализ, но теперь его сопротивление не было таким сильным, во всяком случае, оно не побуждалось задними мыслями. Таким образом, анализ манеры его поведения проходил параллельно с обсуждением того, что с ним происходило вне врачебного кабинета.
Пациент снова и снова противился толкованию, что он действительно вожделел свою мать. Материал, который он предоставил за эти семь месяцев, был столь ясным, а взаимосвязи, как он и сам признавал, были настолько очевидными, что я и не стал пытаться его убедить, а начал анализировать, почему он боялся в этом себе признаться.
Этот вопрос обсуждался одновременно с темой его страха за член, и мы должны были решить теперь две проблемы:
1. Откуда происходил страх кастрации?
2. Почему, несмотря на сознательное согласие, он не признавал чувственной инцестуозной любви?
Анализ быстро продвигался теперь в направлении первичной сцены. Эта фаза началась со следующего сновидения.
"Я нахожусь в большом зале королевского замка, в котором собрались король и его свита. Я насмехаюсь над королем. Его люди бросаются на меня. Меня валят на землю, и я чувствую, как мне наносят смертельные резаные раны. Мой труп уносят. Неожиданно я ощущаю, что я еще жив, но держусь совсем тихо, чтобы два могильщика продолжали верить, что я мертв. Меня засыпают тонким слоем земли, который не дает мне дышать. Я делаю движение, которое замечают могильщики. Я не шевелюсь и благодаря этому спасаюсь от разоблачения. Спустя некоторое время я освобождаюсь и снова проникаю в королевский дворец, в каждой руке у меня страшное оружие, возможно, громовые стрелы. Всех, кто попадается на моем пути, я убиваю".
Он предположил, что мысль о могильщиках каким-то образом должна быть связана с его страхом кастрации, и теперь я мог ему показать, что эта идея, идея о наследственной отягощенности и страх за член – одно и то же. Вероятно, добавил я, сновидение воспроизвело сцену из его детства, от которой берет свое начало страх за член.
По поводу сновидения ему пришла мысль, что он притворяется "мертвым", не шевелится, чтобы его не нашли. В связи с этим ему пришло на ум, что в своих фантазиях при мастурбации он чаще всего был зрителем, и он сам задался вопросом, не мог ли он пережить "нечто подобное" со своими родителями, но тут же отверг эту идею, сказав, что никогда не ночевал в спальне родителей. Это, разумеется, полностью опрокинуло мои расчеты, ибо, основываясь на материале его сновидения, я был убежден, что он реально пережил первичную сцену.
Я сам указал на противоречие и подумал, что не стоит сдаваться слишком рано, анализ непременно разрешит это противоречие. Уже во время того же сеанса пациент предположил, что он, должно быть, видел горничную с ее другом. Затем ему пришла в голову мысль, что имелись еще две возможности, когда он мог подглядывать за своими родителями. Он вспомнил, что, когда у них бывали гости, его кровать переносили в комнату родителей; кроме того, когда он еще не ходил в школу, летом на даче он спал вместе с родителями в одной комнате. К этому относятся изображение первичной сцены через резание кур (деревенская сцена) и многие сновидения об Оссиахерзее и Вертерзее, где он часто проводил летнее время.
В связи с этим он опять заговорил об убеждающих действиях в начале анализа и о своих ночных состояниях страха в детстве. Одна деталь этого страха была здесь разъяснена: он боялся белой женской фигуры, которая появлялась между шторами. Теперь он вспомнил, что когда плакал ночью, мать подходила к его кровати в ночной сорочке. Элемент "кто-то за шторами" так, к сожалению, и не был прояснен.
Но, видимо, на этом сеансе мы осмелились зайти слишком далеко в запретную область, ибо следующей ночью ему приснился сон, в котором отчетливо проявлялось сопротивление в виде насмешки.
"Я стою на пристани и собираюсь подняться на большой пароход, причем в качестве сопровождающего одного душевнобольного. Внезапно все событие предстает передо мной в виде спектакля, в котором мне отведена определенная роль. На узких сходнях, которые ведут от пристани на пароход, я должен трижды повторить одну фразу, что я и делаю".
Он сам истолковал посадку на пароход как желание коитуса, но я повел его к актуально более важному, к "лицедейству". То, что он трижды должен был повторить одну фразу, было ироничным намеком на мое последовательное толкование. Он признается, что часто внутренне усмехался над моими усилиями. Далее у него возникла мысль, что у него имелось намерение найти женщину и трижды совершить с ней половой акт; я к этому добавил: "Ради меня". Но я объяснил ему также, что это сопротивление содержало еще и нечто более глубокое, а именно защиту от своих намерений совершить коитус из страха перед ним.
Следующей ночью ему опять приснилась пара сновидений – о гомосексуальной готовности отдаться и о страхе перед коитусом.
I. "Я встречаю на улице одного молодого парня, который принадлежал к более низкому сословию, но с виду крепкого и здорового. Я чувствую, что физически он сильнее меня, и стараюсь расположить его к себе".
II. "Я совершаю лыжную прогулку с мужем одной моей кузины. Мы находимся в ложбине, которая круто спускается вниз. Я исследую снег, который нахожу липким, и говорю, что считаю местность малопригодной для бега на лыжах, потому что при спуске придется часто падать. Продолжая нашу прогулку, мы приходим на улицу, которая ведет вдоль склона горы. При резком повороте я теряю одну лыжу, которая падает в пропасть".
Но он не стал детально останавливаться на сновидении, а начал с темы "гонорар": он должен так много заплатить, но совсем не знает, поможет ли это ему, он очень недоволен, опять испытывает страх и т. д.
Свести сопротивление из-за денег к не устраненному страху перед коитусом и гениталиями, а также его преодолеть удалось теперь очень быстро. Теперь ему можно было показать, какие более глубокие намерения преследовала его женственная готовность отдаться: если он приближался к женщине, то испытывал страх перед последствиями и сам становился женщиной, т. е. гомосексуальным и пассивным по своему характеру. То, что он сделал себя женщиной, он понял как факт очень хорошо, однако не мог объяснить себе, почему и перед чем он испытывал такой страх. То, что он боялся полового сношения, ему было ясно. Но что все-таки должно было с ним произойти?
Он теперь непрерывно занимался этим вопросом, но вместо страха перед отцом обсуждал страх перед женщиной. Ведь в его детской истерии страха женщина тоже была катектирована страхом. Он постоянно говорил вместо "гениталии" – "женский член". До самого пубертата он считал, что женщина устроена так же, как мужчина. Он сам провел связь между этим представлением и первичной сценой, в реальности которой он теперь был твердо убежден.
В конце седьмого месяца ему, помимо прочего, снилось, как одна девушка подняла свою юбку, так что можно было увидеть ее нижнее белье. Он отворачивается, как каждый, "кто видит нечто, чего видеть не полагается". Теперь я решил, что наступил момент сказать ему, что он испытывает страх перед женскими гениталиями, потому что они выглядят как трещина, как рана, и что однажды, когда он впервые увидел их, должно быть, он очень испугался. Он счел мое толкование правдоподобным, поскольку испытывал перед женскими гениталиями не только отвращение, но и страх: они вызывали у него тревогу. Какое-либо реальное происшествие он вспомнить не смог.
Ситуация теперь была следующей: ядро его симптомов, страх кастрации, было проработано, но в своем последнем и самом глубоком значении проблема оставалась неразрешенной, потому что более тесные, индивидуальные связи с первичной сценой отсутствовали, а сама она была только выявлена, но не преодолена аналитически.
Однажды в период, свободный от сопротивления, когда мы опять обсуждали эти взаимосвязи, но ничего ощутимого не получили, пациент тихо, словно про себя, произнес: "Наверное, однажды меня поймали". В ответ на мой вопрос он сказал, что у него есть чувство, будто однажды он что-то делал исподтишка и на этом попался.
Теперь пациент вспомнил, что еще маленьким мальчиком втайне бунтовал против отца. Он строил гримасы за его спиной и над ним насмехался, в то время как обычно он изображал послушного сына. Затем в пубертате протест против отца полностью прекратился. (Полное вытеснение ненависти к отцу из страха перед ним.)
Также и его идея о наследственной отягощенности оказалась серьезным упреком отцу. Жалоба "Я наследственно отягощен" имела смысл: "Мой отец мне навредил при зачатии". Анализ фантазий, сопровождавших первичную сцену, выявил, что пациент воображал, что в то время, когда отец с матерью совокуплялись, он находился в материнской утробе; идея о нанесении вреда гениталиям объединилась с фантазией о материнской утробе – и возникло представление, что отец его кастрировал в лоне матери.
При изложении остальной части анализа мы можем быть краткими. В целом он протекал без сопротивления и отчетливо разделился на два периода.
В первом преобладала проработка его детских фантазий при мастурбации и страха мастурбации. Его страх кастрации на долгое время закрепился в страхе (боязни) перед женскими гениталиями. "Трещина", "рана" являлись доказательствами реальности кастрации, которые трудно было опровергнуть. В конце концов пациент осмелился онанировать; после этого состояния страха полностью исчезли, что послужило нам доказательством того, что приступы страха основывались на застое либидо, а не на страхе кастрации, ибо он по-прежнему сохранялся. Благодаря дальнейшей проработке инфантильного материала он был в конечном счете преодолен в такой степени, что пациент предпринял попытку коитуса, которая в плане эрекции оказалась успешной. При последующих половых актах выявились два нарушения: он оказался импотентным в оргазмическом отношении, т. е. испытывал меньшее удовольствие, чем при онанизме, и равнодушно, даже презрительно относился к женщинам. Генитальность по-прежнему была расщеплена на нежность и чувственность.