Анализ Петша содержит ряд сильных сторон. Прежде всего он выделил подлинную загадку и дал артикулированное структурное представление о ней. Структура представлена как функциональная организация стилистически разнородных компонентов. Иначе говоря, Петш в своем анализе интегрировал стилистические, функциональные и структурные аспекты текста загадки, точнее – текста ее вопроса/описания (оставив в стороне ответ/решение). Освободившись от диктата вопросно-ответной формы, Петш сделал шаг, оказавшийся чрезвычайно плодотворным для дальнейшей истории изучения загадки. Его мысль о существовании полной и неполных форм подлинной загадки пошла у него по крайне формальному пути, но в будущем такое различие получит глубину.
Недостаток работы Петша – допущение, что загадка предназначена для индивидуального разгадывания; и такое понимание функции наложило сильный отпечаток на понимании морфологии. Но это допущение он разделяет со всей филологической школой, и оно послужило, хоть и ограничивающим, но на первых порах полезным инструментом. Его представление о морфологии загадки положило начало плодотворному пути исследования. Положительный итог петшева анализа можно подвести таким образом: Подлинная народная загадка, в противоположность смежным формам энигматики, отмечена стилистической компактностью, плотной упаковкой стилистически разнородных компонентов описания, так что эта разнородность, а с ней и смысловая противоречивость описания, оказываются скрытыми.
Отмеченная таким образом характеристика загадки представляет собой разработку аристотелева ее определения. Афинский философ указал на логическую противоречивость загадочного описания; немецкий филолог перевел характеристику в более осязаемый план стилистики – он усмотрел лингвистически определимые характеристики разнородности средств описания и в соответствующих терминах охарактеризовал компонентную структуру загадки. Переход Петша в лингвистический план – это начало структурного, или морфологического, изучения загадки в фольклористике нового времени. И все же мы все еще находимся в преддверии собственно структурного описания, поскольку оно у Петша не вполне удовлетворительно – стилистическая неоднородность описания разошлась у него с инконгруэнтностью, которой отведено отдельное и второстепенное место (компонент 4). Классическое структурное описание загадки дал другой исследователь.
Следующий шаг в исследовании структуры загадки сделал через полстолетия американский фольклорист Арчер Тэйлор в работах 1943, 1949 и 1951 годов. Движимый тем же интуитивным знанием, что народная загадка должна быть отличаема от всех остальных жанров энигматики и вместе с тем не всегда равна сама себе, он вслед за Петшем сделал центром своего внимания категорию подлинной загадки (true riddle). Тэйлор отличает подлинную загадку, с одной стороны, от ложной, которую он представил такими категориями энигматики, как: шееспасительная загадка, арифметическая головоломка, хитроумный ответ и литературная загадка. Особое внимание он уделяет последней, потому что она иногда ставится в один ряд с народной. И он указывает на ее принципиальное отличие от народной: многословность, отсутствие определенной структуры и определенного функционального места в жизни. С другой стороны, он отличает в области народной загадки подлинную и уделяет внимание только ей. Приступая к структурному анализу подлинной загадки, он, вслед за Петшем, выделяет в ней обрамляющий компонент и ядро, но при этом разбирает ядро иначе.
Отметив, как и Петш, что решающим фактором в функциональном построении загадки является несоответствие внутри загадочного описания/вопроса, из чего проистекает затруднение для разгадывания, Тэйлор описывает это несоответствие как результат определенного рода дихотомии в тексте ядра. Если Петш различал три стилистически разнородных компонента в ядре, то Тэйлор различает только два, причем не просто разнородных, но и противоречивых, резко контрастных. Различает он их по иному принципу, чем Петш. Затруднение в разгадывании, по Тэйлору, возникает благодаря тому, что первый компонент имеет метафорический характер, а второй – буквальный (Тэйлор 1943: 130). Загадочное описание обладает способностью сбивать с толку потому, что метафорическое и буквальное описания сливаются в неразличимое с поверхности единство; оно закамуфлировано строем фразы. Разгадывающий загадку сталкивается в общем с иносказанием и принимает его за метафору; но на деле это не вполне метафора, или, быть может, – более, чем метафора, образование, которое позирует в качестве метафоры.
Тэйлор иллюстрирует свой анализ на материале популярной загадки:
Humpty Dumpty sat on a wall,
Humpty Dumpty had a great fall,
And all king’s horses and all king’s men
Can’t put Humpty Dumpty together again.
(Egg)
Хампти Дампти на забор взгромоздился,
Хампти Дампти упал и разбился,
И все королевские кони, и вся королевская рать
Не могут обратно Хампти Дампти собрать.
(Яйцо)
Имя Хампти Дампти несет в себе фигуративный заряд: humpty восходит к значениям "куча, бугор", и означает "комок, выпуклость, бугор, верблюжий горб"; и dump имеет в своем более широком смысловом репертуаре значения "куча, масса". Суффикс же -ty означает носителя соответствующих качеств; так что персонаж по имени Хампти Дампти предстает как метафора некоторой пухлой фигуры. Между тем высказывание о королевских конях и королевской рати имеет вполне буквальный смысл: речь идет о предмете, который, разбившись, в самом деле не может быть собран ни королевской ратью, ни с помощью лучших коней. Тэйлор заключает: "…это сбивает с толку слушателя, вознамерившегося установить предмет, описанный противоречивым образом" (там же).
Тэйлорово структурное определение загадки отчетливее того, которое предложил Петш. По Тэйлору, Папаша Краузе пашет – в целом, без более дробного, как у Петша, разделения на части – представляет собой метафорическое описание крота и его действий, а Без плуга и без колеса – должно быть понято в буквальном смысле (чего Петш не распознал). Таким образом, структурный анализ загадки у Тэйлора яснее и лингвистически последовательней. Он представляет загадку как высказывание особой, вполне определенной и опознаваемо специфической структуры, подчиненной четко определенной задаче. В отличие от Аристотеля, Тэйлор вводит невозможность не как референциальное свойство компонента, а в качестве внутреннего, реляционного, структурно-функционального свойства – невозможности соединения стилистически разнородных компонентов.
Итак, Тэйлор, следуя за Аристотелем и Петшем, предлагает модификацию, которая артикулирует представление о структуре загадки более точно и компактно. Аристотелева пара коррелятивных понятий, впервые схватившая структурную особенность загадки, – существующее и невозможное – относятся к способности спекулятивного мышления и далека от лингвистической реальности. Петшево представление о косвенно называющем и описывающем компонентах загадки переводит эту же перспективу в стилистические и функциональные термины, а с добавлением тормозящего компонента имеет смешанный и нечеткий характер в отношении к функции. Тэйлорова формула артикулирована в последовательной лингвистической терминологии и отличается структурной четкостью: народная загадка представляет собой фигуративное (метафорическое) высказывание в слиянии с буквальным. Конфликт создается сочетанием двух разнородных модальностей высказывания, мысли и восприятия. Эффект опирается на скрытость этой разнородности, на незаметность сдвига от одной модальности к другой, на том, что форма высказывания камуфлирует эту разнородность.
Следуя за Тэйлором, мы можем сформулировать следующий тезис:
(e) Инконгруэнтность, внутренняя конфликтность загадочного описания заключается в том, что в нем соединены фигуративное и буквальное описание загаданного предмета, причем неприметный, бесшовный способ соединения сбивает с толку.
Это положение можно назвать принципом Тэйлора.
В дальнейшем, когда бы у нас ни зашла речь о метафоре или метафоричности загадочного описания, следует иметь в виду, что это условность, дань аристотелевой традиции. В строгом смысле метафора составляет лишь часть загадочного описания, но оно и в целом выдает себя за метафору. Загадочное описание в целом функционирует как особого рода фигура речи – оно иносказательно представляет тот предмет, который должен быть назван в разгадке, и в некотором широком смысле может пользоваться названием метафоры. Сообщение о Хампти Дампти в целом, со всеми своими деталями, замещает понятие яйца. По отношению к загаданному предмету образ описания в целом разыгрывает роль метафоры, хотя это странная, деформированная, с одной стороны – недостаточная, с другой – избыточная, так сказать, неклассическая метафора. Словом, говоря о метафоре в контексте загадки, мы употребляем это понятие в особом смысле, какого она не имеет больше нигде. Уже осознание этого обстоятельства должно указать нам на то, что загадка представляет собой особую реальность, требующую специально ей соответствующих путей мышления.
10. Подлинная загадка и ее окрестности. Что одному кажется сумбуром, то другому может звучать музыкой
Одно дело, когда аристотелево определение загадки не увязывается с ее эмпирической картиной, полученной в XIX веке. В этом можно заподозрить нестыковку взглядов из двух разных эпох. Но вот обратившись к "Английской загадке из устной традиции" Арчера Тэйлора (Тэйлор 1951), мы оказываемся перед новым, более обостренным вариантом уже знакомой нам ситуации: большая часть приведенных в собрании Тэйлора образцов не согласуется с морфологическим определением загадки у самого Тэйлора. Множество из его загадок куда как проще. Например: T1100. In this world it’s a mountain, and upon this mountain it’s a grass piece. – A man’s head (В этом мире горка, а на горке травка. – Человеческая голова). Эта загадка состоит из двух смежных метафор – таковы и горка и травка, – а буквального высказывания в ней вовсе нет; нет в ней и несовместимости частей описания. Или вот другая: T451a. Round the fields all day, / Sits on the table all night. – Milk (Весь день в полях, / Всю ночь на полке). Эта загадка состоит из одних буквальных описаний. Можно ли эти две отнести к жанру народной загадки, если они не отвечают его морфологическим характеристикам? Выбора нет, потому что они записаны в одном ряду с подлинными загадками, функционируют в тех же обстоятельствах и входят в ряды родственных загадок. Так, первая из них (Т1100) находится в родстве с загадкой, вполне отвечающей морфологическому определению Тэйлора: T3. What has head, / But no hair? – Pin (Что имеет голов[к]у, / Но не имеет волос? – Булавка). А вторая (Т451a) представляет собой усеченный вариант полноценной в смысле Тэйлора загадки: T451. What goes all over the hillsides during the day and sits on the shelf at night. – Milk (Что ходит по холмам в течение дня и народится на полке ночью. – Молоко).
Так и должно быть. Морфологические экспликации загадки у Петша и Тэйлора шли по следам Аристотеля, чье представление, как мы знаем, не стыкуется с опытной картиной жанра; и точно так же не стыкуется с последней и представление о подлинной загадке. Тэйлор был первым, кто осознал это обстоятельство и определял народную загадку двумя разными способами, с двух разных сторон: извне, в отличие от других жанров энигматики, и изнутри, в качестве образцового вида загадки. Области этих описаний не совпадают. Отграничив народную загадку от ложной и литературной, Тэйлор получает область гораздо более широкую, чем та, которая описывается его структурным определением. Его собрание охватывает все, что входит в родовое единство устной традиции под названием загадки, вне зависимости от структурного определения подлинной загадки. Если это положение дел выглядит как противоречие, то это именно то противоречие, которое морфологически характеризует область народной загадки. Область подлинной загадки в строгом смысле не совпадает с областью народной загадки, составляющей полную устную традицию, – последняя гораздо обширнее. Тем не менее Тэйлор определяет жанр народной загадки с помощью загадки подлинного вида. И правильно поступает. Формально-логически тут противоречие, но формальная логика не может быть судьей пред лицом образований, не подчиненных ей. Но и отмахнуться от формальной логики нельзя: она верно указывает на противоречие между двумя тэйлоровыми определениями народной загадки, не имея силы отменить достоверность каждой. Оба определения достоверны, поскольку формулируют два комплементарных подхода. Тэйлор прибегает к двум подходам, поскольку ни один из них сам по себе не достаточен. В этом удача Тэйлора. Дается это ему не гладко. Через несколько лет после того, как он дал структурное определение подлинной загадки в качестве ориентира, определяющего жанр народной загадки (1943), в предисловии к своему собранию (1951) он пишет: "Собрание включает только подлинные загадки. Таковые представляют собой описания предметов в терминах, предназначенных подсказать нечто совершенно иное" (Тэйлор 1951: 1). Это определение размывает собственную тэйлорову структурную характеристику подлинной загадки, чтобы позволить расширенный охват предмета. Перед лицом его обширного собрания Тэйлору нужно было менее обязующее определение. Нам же следует обнажить зияние, только тогда мы сможем разобраться в сути дела.
Мы должны как можно лучше разобраться в двойственности, перед которой мы находимся, потому что сама природа народной загадки сказывается в том, что загадка выглядит по-разному, будучи рассмотрена теоретически и эмпирически, на полнозначных своих образцах и в качестве зарегистрированного реального корпуса текстов. Необходимы оба подхода. Совместно они могут быть поняты как взаимно дополняющие, комплементарные.
Понятие комплементарности в данном случае нельзя смешивать со знаменитым близнецом, который прославился, будучи положен в основу квантовой механики. В квантовой механике двойственность, представляемая комплементарностью, радикально непримирима. Она означает, что в одно и то же время мы можем получить набор данных о субатомном объекте либо в качестве волны, либо в качестве частицы, – в этих случаях имеют место два модуса наблюдения, которые не соединимы, то есть не осуществимы одновременно. Иначе говоря, принцип комплементарности в квантовой механике выражается в дизъюнктивной логике, формула которой: или / или. Наоборот, комплементарность двух подходов к загадке связана конъюнктивной логикой – загадку следует рассматривать с обеих точек зрения, и следует найти перспективу, в которой они одновременно необходимы; ее формула: и / и. Именно к построению такой единой перспективы, в которой каждая из двух точек зрения найдет свое некомпрометируемое место, мы и будем стремиться. Комплементарность в данном случае означает взаимную необходимость двух точек зрения – принципиально, модально различных. Соотношение взаимно дополнительных точек зрения в этом случае можно метафорически описать как бифокальную установку зрения: микроскопическую и телескопическую. Микроскопическая установка глаза поймает совершенную идею загадки в ее детальной и сложной внутренней структуре; телескопическая установка столкнется с обширным пространством разнообразных явлений, ярких и бледных, составляющих единое поле родственных феноменов. Задача заключается в обретении установки зрения, способной совместить оба фокуса одновременно – как бы настроив один глаз на один лад, а другой на другой лад.
Многократно переходя в этом исследовании от одной точки зрения к другой, мы по сути уже подготовили такую объединяющую перспективу. Нам остается сформулировать ее как можно отчетливее.
Важнейшее условие эмпирического подхода к загадке заключается в том, что ни одно собрание народных загадок из устной традиции не может исключить из своего состава большого количества образцов, которые не согласуются со структурным представлением о полноценной загадке. Полноценная загадка, экспликацию которой выработала филологическая традиция в по исках подлинной загадки, всегда, в любом корпусе записанных в полевых условиях загадок находится в сопровождении слабых ее подобий, не дотягивающих до нее по своей структуре, тем не менее родственных ей либо по используемым мотивам, либо по парадигме. Попытка отделить полноценную загадку от родственных ей ущербных образцов приведет только к искаженному представлению о народной загадке, которая имеет родовой, множественный характер. Нет сомнения, представительным видом жанра является именно структурно полнозначная загадка, но традицию представляет вся полнота форм. Если попытаться провести границу между полнозначной и ущербной загадкой и разнести образцы по обе ее стороны, то окажется, что близкородственные загадки попадут по разные стороны, что вряд ли имеет смысл с точки зрения определения жанра. Например,
С52. Кум с кумой водятся, / А близко не сходятся. – Пол и потолок.
С52 м. Таня да Маня / Свидятся – не обнимутся. – Пол и потолок.
В первой загадке все, как положено: первая часть метафорическая, а вторая – буквальная. А в варианте обе части описания метафорические.
А вот другая пара:
С68а. Днем висит, болтается, / К ночи в норку собирается. – Болт.