– Даже не верится: прошло так много лет, а я по-прежнему не могу говорить об этом без слез. Я ведь после этого совершенно спокойно родила троих, а все равно каждый раз – как по живому. Тот год действительно был ужасным. Я вам рассказывала, я чувствовала себя такой униженной, потерянной. Все мои подруги, как нарочно, беременели одна за одной, строили планы, как они будут все вместе проводить декретный отпуск. И только меня это не касалось. Я страшно переживала. Конечно, я была очень рада, когда у меня появилась Михаль, но это было не то… это никак не меняло того, что я не смогла забеременеть и не испытала на себе, что значит выносить и родить ребенка. В первую очередь, я сама не чувствовала себя полноценной. И, по-видимому, это осталось до сих пор: до сих пор, когда я вижу беременную или только что родившую женщину, у меня сжимается сердце.
– Михаль вызывала у вас зависть, – констатирует Мики, – потому что ей с легкостью удалось то, в чем вы потерпели поражение.
– Я завидовала ей точно так же, как я завидую каждой, которой это удается, – с грустью соглашается Маргалит, – это правда. Я надеялась, что во время родов я буду не просто рядом с ней, а – вся в ней, вместе с ней, но даже тогда…
Она опять начинает плакать.
– Но даже тогда я смотрела на нее и думала, почему же с ней у меня не получилось…
В комнате тишина. Немного успокоившись, Маргалит поворачивается к Нири.
– Мне надо было в то время обратиться к психологу, а не бежать удочерять. Я бы успокоилась и, конечно же, забеременела. Факт, что потом все проблемы исчезли; так что во всем была виновата голова, все остальное было в порядке. Меня злит, что за столько лет я все еще никак не очухаюсь от этого года, с тех пор у меня словно камень на сердце! Почему я никак не могу оставить все это позади и просто продолжать спокойно жить дальше?! Что мне так не терпелось заиметь ребенка сразу после свадьбы?! Я была тогда такой дурочкой; видите ли, у меня была мечта, что именно мои дети станут первыми внуками у моих родителей. Вот мне и загорелось! Я только об этом и думала, и с каждыми месячными все больше и больше чувствовала себя неудачницей; мне было ясно, что я пустоцвет, что я не выполняю главного предназначения женщины, что я вообще не женщина, а так, пустая женская оболочка. Каждый взгляд, который я ловила на улице или на каких-то семейных встречах, я воспринимала как жалость или немой вопрос: как это я еще не беременна? Это была какая-то идея фикс, меня как будто заворожили! Сегодня я понимаю, что из-за всей этой путаницы мы приняли слишком поспешное решение, не очень понимая, что на самом деле означает усыновить или удочерить ребенка.
Все по-прежнему молчат, и только Рут осторожно интересуется:
– А в какой помощи вы нуждаетесь сейчас?
– Что вы имеете в виду? – удивленно переспрашивает ее Маргалит.
– Почему вы пришли в эту группу? – поясняет Рут. – Как спрашивала Нири на прошлой неделе и сегодня тоже, чего вы ожидаете от нашей группы?
– Я ведь уже рассказывала, что пришла потому, что Михаль увидела объявление и предложила мне поинтересоваться, а я согласилась, так как подумала, что если встречусь с такими же как я, "новыми" бабушками, то, возможно, во мне скорее проснется настоящая бабушка, – отвечает Маргалит, но в ее ответе сквозят вопросительные нотки.
В разговор вступает Това.
– А теперь Маргалит может еще добавить, – обращается она к Рут, – что у нее остались кое-какие нерешенные проблемы, связанные с удочерением.
– Если у Маргалит возникают вопросы по этому поводу, – говорит Рут, глядя на Тову и как бы озвучивая специально для нее свои мысли, – то ей стоит связаться с форумами для приемных родителей. Там ей обязательно помогут, не так ли?
– Теперь вы хотите выпроводить ее отсюда, как раньше хотели сделать это со мной, – неожиданно встает на защиту подруги Элла.
– Ну что вы! – протестуя, поднимает руку Рут и тут же переводит взгляд на Маргалит: – Не поймите меня неправильно! Я ни на секунду не сомневаюсь в вашем выборе; я рада, что вы оказались в нашей группе, и мне было бы жаль, если бы вы ушли. И вы тоже, – поворачивается она к Элле, которая нервно прижимает к груди края спасительной шали. – Вы, правда, очень многое дали нашей группе. Я просто думаю вслух, можно?
Маргалит утвердительно кивает головой, Элла с интересом молча ждет продолжения.
– На одной из первых наших встреч вы действительно объяснили, что находитесь здесь, потому что как вы, так и ваша дочь надеетесь, что это поможет вам как можно скорее стать "настоящей бабушкой", так как из-за траура и всего, о чем вы нам сейчас рассказали, вы все еще никак не можете вжиться в эту вашу новую роль. Но после услышанного сегодня мне кажется, что даже сейчас тема приемных родителей остается для вас более проблематичной, чем тема новоиспеченных бабушек. Вот я и спрашиваю, почему вы выбрали именно нашу группу – группу матерей, дочки которых сами стали молодыми матерями.
– Теперь я понимаю, о чем вы спрашиваете, – еле заметно покачивая головой в такт своим словам, произносит Маргалит, – почему я выбрала группу, которая связана с беременностью и родами дочерей, когда мне не дают покоя проблемы усыновления в целом? Серьезный вопрос. Я думаю, что то, о чем говорила здесь Това, может послужить вам ответом: долгое время я ухитрялась обходить всевозможные подводные камни, самым большим из которых являлось удочерение, но беременность и роды Михаль нарушили равновесие, в котором я существовала, и я окончательно запуталась. Поэтому, наверное, я и решила, что группа, которая фокусирует свое внимание на этом, в общем-то недолгом, но очень сложном для матерей периоде, поможет и мне.
– Я думаю, что в последнее время вы совсем запутались! – первый раз за весь вечер подает голос Орна. – Вы – бабушка, но вы таковой себя не чувствуете! Вы – мама, но и здесь вы не уверены! В общем, полная неразбериха! По-моему, вам просто надо набраться терпения: должно пройти какое-то время, прежде чем вы сможете опять все разложить по полочкам. Честно говоря, – ее голос становится значительно тише, – я тоже изменилась, как будто потеряла уверенность в себе, что ли… Вещи, которые казались мне абсолютно ясными, вдруг заставляют меня подумать дважды, и я вдруг начинаю видеть их иначе, под другим углом. Уже довольно давно у меня внутри появилось какое-то беспокойство, я… я пока еще не могу объяснить конкретно, что со мной происходит.
– И мне тоже кажется, что вопросы или проблемы, которые раньше занимали нас в той или иной мере, в последнее время стали восприниматься нами намного острее, – замечает Това, – в последний год у меня такое ощущение, будто с меня сняли верхний слой кожи и оставили непокрытыми и незащищенными мои самые чувствительные нервные окончания. Я думаю, все это вполне естественно; и причина этому – роды моей дочки, они всколыхнули мою жизнь, как брошенный в спокойную воду камень.
– По – моему, в то время, когда ваши дочки становятся матерями, вы заново переоцениваете, а возможно, и подводите итог вашему материнству, – говорит Нири. Все это время она сидела, резко подавшись вперед на самом краешке стула. – И вот тут-то, я думаю, невозможно не вспомнить об одной из основ материнства – чувстве вины, о котором, в принципе, и говорит сегодня Маргалит. Оно появляется у нас одновременно с рождением ребенка, и с тех пор мы с ним никогда не расстаемся. Нельзя сказать, что ощущение вины играет абсолютно отрицательную роль, так как это одна из тех сил, которые заставляют мать преданно ухаживать за ребенком и быть всегда начеку, но зачастую оно не дает нам покоя, а главное, вызывает постоянное чувство страха. Каждый раз, когда нам кажется, что мы что-то сделали не так, нас одолевает страх, что с ребенком что-то случится или что-то произойдет с нашими с ним отношениями.
И опять все замолкают.
– Послушайте, – говорит Маргалит, обращаясь к Нири, и ее покрасневшие глаза опять наполняются слезами, – мне очень нелегко с Михаль. И отношения между нами никогда не складывались гладко, без помех – естественно – как это было у меня с остальными детьми. Всегда нас что-то останавливало, всегда были какие-то недоговоренности, неясности. Я чувствую, что… в общем, это правильно – перед этой дочкой я чувствую очень большую вину.
Маргалит продолжает в полной тишине:
– У меня вдруг появилась мысль, что, может, я до тех пор не стану бабушкой, пока по-настоящему – сердцем – не прочувствую, что Михаль – мать.
Она всхлипывает.
– Может, когда родит моя вторая дочка, это произойдет быстрее, потому что с ней у меня настоящая связь.
– Значит, вы чувствуете себя виноватой не только по отношению к Михаль, но и к внуку. Это распространяется уже и на следующие поколения, – говорит Рут.
– Да, растет еще одно поколение, которое опять пострадает из-за меня, – шепчет Маргалит. – Слава богу, что у малыша есть вторая – настоящая – бабушка, с ней у него будет настоящая кровная связь, от нее он получит все, что не додам ему я.
Анна прочищает горло после долгого молчания.
– С чувствами не спорят, – громко произносит она, – но мне кажется, что с чувством вины вы переборщили.
– И я тоже так думаю, – поддерживает ее Клодин, – я уверена, что, несмотря на все эти мысли, вы очень даже преданная мать и, конечно же, любите Михаль и переживаете за нее, как любая другая мать.
– Я знаю, как это выглядит со стороны, – устало соглашается Маргалит, – но я не могу заставить себя прекратить думать о том, что есть крошечное дитя, которое превратилось в девочку, а потом в девушку и практически всю свою жизнь платит за то, что я не могу до конца почувствовать себя ее мамой. Вы понимаете, что я наделала?!
Ее снова душат слезы.
– Из-за меня у нее и во второй раз не было настоящей мамы. Если бы она попала к другой женщине, которая смотрит на вещи проще, для которой не так уж важны семейные и кровные связи, то скорее всего ей сегодня было бы гораздо легче. Возможно, она получила бы то, чего не смогла получить от меня. У меня разрывается сердце, когда я думаю или чувствую, что другим детям удалось разбудить во мне то, чего я никогда не испытывала к ней!
Опустив глаза, она дает волю слезам.
– Сколько страданий я причинила ей за все эти годы. Неудивительно, что в ней столько обиды! Она чувствует, она видит меня с другими; она видит, что наши с ними отношения намного проще.
– Но почему вы считаете, что разница в ваших отношениях с детьми объясняется наличием или отсутствием между вами кровного родства? – мягко настаивает Орна. – Есть масса других вещей, которые влияют на вашу связь с детьми. Это может зависеть и от самого ребенка, от его характера, от степени духовной близости между вами; и кроме того, наша связь меняется с течением времени: всегда существуют периоды большей или меньшей близости. И из меня тоже каждому ребенку удается извлечь что-то другое.
Она пожимает плечами.
– И у меня связь со старшей дочкой – это что-то особое, может, потому что она первая, и на ней я училась; с остальными детьми все уже шло само собой. Возможно, то же самое произошло и у вас, а вы думаете, что с другими детьми все складывалось иначе из-за того, что вы их родили. Я вам точно говорю, с первым ребенком у нас всегда особенные отношения, вероятно из-за того, что он появляется, когда мы еще совсем зеленые. Первого всегда растят иначе. Только с ним у нас больше всего времени и меньше всего уверенности, и поэтому мы постоянно себя проверяем, все ли мы делаем так, как положено.
– Вот и у меня со старшей дочкой совсем другие отношения, – присоединяется к утешающим Клодин, – в принципе, со всеми детьми у меня все складывается по-разному. Да это и нормально. Не могут быть одинаковые отношения с двумя разными людьми. Так что зря вы так себя грызете, в этом вопросе мы все похожи.
– Мы и вправду не испытываем одно и то же к каждому нашему ребенку, – поддерживает ее Рут. – Что делать, мы всего лишь люди, и масса вещей оказывают на нас различное влияние. Каждый ребенок задевает в нас другую струну, и невозможно испытывать ту же любовь или те же чувства по отношению ко всем, даже если все они – твои дети. Я не говорю о силе любви, ее сложно измерить, но с каждым ребенком нас связывает что-то особенное, и это не всегда поддается разумному объяснению. Например, к Талье я привязана так, как не привязана ни к кому из моих детей, возможно, потому, что у нас масса общих интересов.
Маргалит пожимает плечами, но не произносит ни слова. Матери молча смотрят на нее, не зная, как продолжить, что еще добавить.
– Группа пытается вам помочь, – нарушает тишину Нири, – делясь собственным опытом, судя по которому у одних и тех же родителей не бывает двух одинаковых детей, а значит, и отношения с ними складываются по-разному. Поэтому то, что вы чувствуете, – справедливо, а угрызения совести, по-видимому, здесь ни к чему. Но, по-моему, вам от этого не стало легче.
Маргалит удрученно качает головой.
– Когда я вижу, как вы страдаете, – сочувственно улыбается Нири, – мне кажется, что секрет не в том, что вы приемная мать, а в том, как вы это воспринимаете, в вашем ощущении, что из-за того, что вы "ненастоящая" мать вашему ребенку, есть что-то неполноценное, неестественное в ваших с ним отношениях. Ваше материнство в ваших глазах оказалось бракованным.
Маргалит судорожно вздыхает, но дрожащие губы выдают ее состояние. В полной тишине звучит мягкий утешающий голос Нири.
– Это очень мучительные и пугающие мысли, они вызывают тяжелые угрызения совести.
Не в состоянии говорить, Маргалит горько поджимает губы. Матери сосредоточенно вслушиваются, так как Нири очень тихо добавляет:
– Я думаю, главное, что привело вас в эту группу, – это не столько желание поделиться своими переживаниями – облегчить душу, сколько надежда, что, если вам удастся сравнить ваши чувства по отношению к Михаль с тем, что чувствуют другие матери к своим дочерям на том же жизненном этапе, то вы сможете прийти к заключению, укладываются ли ваши отношения в естественные рамки или действительно являются ущербными, не такими, как у всех.
Немного успокоившись, Маргалит в состоянии продолжить беседу.
– Несомненно, мне интересно и важно, что другие матери рассказывают и чувствуют, и когда я вижу, что и они ощущают что-то похожее, мне даже становится немного легче. Но, сравнивая, я прихожу к выводу, что у меня все обстоит гораздо сложнее, что я изначально нахожусь в ином положении. Даже если я соглашусь с тем, что мать не может относиться ко всем детям одинаково и что все матери страдают угрызениями совести, мне все так же тяжело смириться с фактом, что у меня есть дочь, в жилах которой не течет моя кровь. Я не собираюсь соревноваться с Эллой, и все-таки ее положение, несмотря на то, что она не видела свою дочку уже несколько лет, намного проще моего. Потому что, в конце концов, они – родная кровь, а против природы не попрешь, этого даже при всем желании не изменишь! У Эйнав никогда не было и не будет другой матери, а у Михаль – была.
Элла высвобождает руку из-под шали.
– А мне-то что от этого? Я вас очень хорошо понимаю, я тоже так чувствую, но мне от этого не легче. Даже, наоборот, тяжелее. Если бы я могла сказать себе: "Ну что ж, Эйнав ведь не совсем твоя дочь", – мне было бы легче ее отпустить, пусть идет. А сейчас я знаю, что где-то здесь живут две девочки, как принято говорить, плоть от плоти моей, и от этой мысли… я даже не знаю, как это объяснить. Я чувствую это где-то глубоко внутри, как будто ощущение идет из матки, можно сказать, на биологическом уровне. С чем я могу это сравнить? Ну, скажем, я большое взрослое дерево и где-то довольно далеко от меня – на чужом участке – проросли новые молодые побеги, которые существуют совершенно независимо от меня. С одной стороны, мне от этого только больнее и, возможно, если бы нас не связывало родство, мне было бы намного легче. Но… но благодаря родству я все еще не теряю надежду, что наступит день – и связь между нами наладится.
Элла поправляет сбившуюся шаль и обнимает себя за плечи.
Мики, ни к кому не обращаясь, бормочет себе под нос:
– Побеги? Я бы сказала метастазы, а не побеги.
Това резко приподнимается.
– Что вы сказали?!
– Вы отлично слышали, что я сказала, мне незачем это повторять, – отвечает Мики, не поднимая глаз.
– Ну, это уж слишком!
Това еле сдерживает себя, чтобы не сорваться на крик.
– Почему? Что она сказала? – оживленно переспрашивает Рут.
Това раздраженно отмахивается.
– Я могу повторить, – отвечает Мики, равнодушно глядя на Рут. – Я сказала, что дочь Эллы – не молодой побег, а метастаз. Это мое личное мнение, а в группе ведь можно говорить все, не скрывая, не так ли?
– Нигде и никогда нельзя говорить все! – возмущается Орна. – Вы обязаны думать и о других тоже! Вы не можете жалить всех подряд!
– Вам необходимо быть в центре внимания и любой ценой! Рут демонстративно отворачивается.
Элла выпрямляется, и от резкого движения шаль остается висеть на одном плече, касаясь бахромой пола.
– Нет, почему же, – говорит она, глядя прямо на Мики, – я хотела бы понять, что вы имеете в виду.
Женщины встревоженно смотрят на нее, но Элла стоит на своем.
– Исходя из моих скромных медицинских познаний, сначала в организме образуется опухоль, которая затем распространяется по другим органам в виде метастазов и таким образом разрушает и их. Если я вас правильно понимаю, вы сравниваете меня с раковой опухолью в то время, как мои дочка и внучка являются моими метастазами. Вы хотите сказать, что они помимо своей воли зависят от меня, так как нас связывает одна кровь, и, что бы плохого с ними ни случилось, это происходит от меня, потому что я произвела их на свет. – Вы все правильно поняли, – отвечает Мики, не глядя на нее, – я именно так и думаю и сказала это еще тогда, в первый раз, когда вы только рассказали, что ваша дочка скрывается от вас. Я уверена, что существует прямая связь между тем, как ведут себя дети, и тем, что они получили или не получили от своих родителей. И кровное родство это только усиливает! Она поднимает глаза на сидящих.
– Можете говорить, что хотите, меня вы не переубедите! Кровь – это кровь, этого скрыть невозможно. Я всегда говорю, что если вы хотите узнать кого-то по-настоящему, надо узнать его родителей и особенно – мать.
– Так давайте, расскажите нам, что узнает о вашей дочке тот, кто познакомится с вами, – с нескрываемой иронией в голосе предлагает Това.
– А это не вы ли сказали раньше, что в данный момент речь идет вовсе не обо мне?
– Ну, теперь вы убедились?! – возмущается Това. – Как обижать и критиковать других, так это вы делаете с радостью, а чтоб посмотреть на себя со стороны – так это ни за что!
Мики не утруждает себя ответом.
– Оставьте ее в покое, – пренебрежительно отмахивается Рут, – она может только нападать на других или расхваливать себя.
В комнате устанавливается напряженная тишина.
"А может, правда на вашей стороне, – мысленно обращается к Мики Элла, – может, только вы и понимаете, что я сама себя обманываю. От рака невозможно вылечиться до конца, – беззвучно кричит она, глотая рвущиеся наружу слезы".
– Сделайте что-нибудь, – испуганно обращается к Нири Маргалит, – от этой тишины можно свихнуться! Не нужно было мне затрагивать эту тему, это я во всем виновата! Я не хотела никого обидеть!
– Не волнуйтесь, Маргалит, – успокаивает ее Клодин, – все будет в порядке!