Следующий важный урок из литературы касается внутреннего содержания ее произведений. Никто никогда не требовал от авторов доказательства того, что характеры Гамлета, Дон Кихота, Анны Карениной истинны и достоверны. Великие описания характеров в силу своего величия доказывают свою истинность. Они умеют внушать доверие; они даже необходимы. Каждое действие каким–то тончайшим путем кажется и отражением, и завершением одного хорошо вылепленного характера. Эта внутренняя логика поведения определяется теперь как самоконфронтация: один элемент поведения поддерживает другой, так что целое может быть понято как последовательно связанное единство. Самоконфронтация – это только метод придания законной силы, применяемый в работах писателей (исключая, возможно, работы биографов, у которых действительно имеются определенные нужды во внешней надежности утверждения). Но метод самоконфронтации едва начинает применяться в психологии.
Однажды, комментируя описание характера, сделанное Теккереем, Г. Честертон заметил: "Она выпивала, но Теккерей не знал об этом". Колкость Честертона связана с требованием, чтобы все хорошие характеры обладали внутренней последовательностью. Если дается один набор фактов о личности, то должны последовать другие соответствующие факты. Описывающий должен точно знать, какие наиболее глубокие мотивационные черты имели место в данном случае. Для этой наиболее центральной и, следовательно, наиболее объединяющей сердцевины любой личности Вертгаймер предложил понятие основы, или корня, из которого произрастают все стебли. <…>
Конечно, не всегда проблема так проста. Не все личности имеют базисную целостность. Конфликт, способность к изменению, даже распад личности – обычные явления. Во многих произведениях художественной литературы мы видим преувеличение постоянства, согласованности личности – скорее карикатуры, чем характерные образы. Сверхупрощение встречается в драме, фантастике и биографических описаниях. Конфронтации кажутся приходящими слишком легко. Описание характеров Диккенсом – хороший пример сверхупрощения. У них никогда не бывает внутренних конфликтов, они всегда остаются тем, что они есть. Они обычно противостоят враждебным силам среды, но сами по себе совершенно постоянны и цельны.
Но если литература часто ошибается из–за своего особого преувеличения единства личности, то психология из–за отсутствия интереса и ограниченности методик в общем терпит неудачу в раскрытии или исследовании той целостности и последовательности характеров, которые в действительности существуют. Величайший недостаток психолога в настоящее время – это неспособность доказать истинность того, что он знает. Не хуже художника литературы он знает, что личность – сложная, хорошо скомпонованная и более или менее устойчивая психическая структура, но не может это доказать. Он не использует, в отличие от писателей, очевидный метод самоконфронтации фактов. Вместо того чтобы стремиться превзойти писателей в этом деле, он обычно находит безопасное убежище в чащобах статистической корреляции.
<…> Итак, психология нуждается в методиках самоконфронтации – методиках, посредством которых может быть определено внутреннее единство личности.
Следующий важный урок для психологов, который они должны извлечь из литературы, – как сохранить непрерывный интерес к данной индивидуальности на длительный период времени.
<…> Абстракция, которую совершает психолог в измерении и объяснении несуществующей "психики–в–общем", – это абстракция, которую никогда не совершают литераторы. Писатели прекрасно знают, что психика существует только в единичных и особенных формах.
Здесь мы, конечно, сталкиваемся с основным разногласием между наукой и искусством. Наука всегда имеет дело с общим, искусство – всегда с особенным, единичным. Но если это разделение верно, то как же нам быть с личностью? Личность никогда не "общее", она всегда "единичное". Должна ли она в таком случае быть отдана целиком искусству? Что же, психология ничего не может с ней поделать? Я уверен, что очень немногие психологи примут это решение. Однако мне кажется, что дилемма непреклонна. Или мы должны отказаться от индивидуума, или мы должны учиться у литературы подробно, глубже останавливаться на нем, модифицировать настолько, насколько это будет нужно, нашу концепцию объема науки таким образом, чтобы предоставлять место единичному случаю более гостеприимно, чем раньше.
Вы могли заметить, что психологи, которых вы знаете, несмотря на их профессию, не лучше других разбираются в людях. Они и не особенно проницательны, и не всегда способны дать консультацию по проблемам личности. Это наблюдение, если вы его сделали, безусловно, правильно. Я пойду дальше и скажу, что вследствие своих привычек к чрезмерной абстракции и обобщению многие психологи в действительности стоят ниже других людей в понимании единичных жизней.
Когда я говорю, что в интересах правильной науки о личности психологи должны учиться подробно, глубже останавливаться на единичном случае, может показаться, что я вторгаюсь в область биографических описаний, ясная цель которых состоит в исчерпывающем, подробном описании одной жизни.
<…> Однако биография во все большей степени становится строгой, объективной и даже бессердечной. Для этого направления психология, без сомнения, была более важна. Биографии все больше и больше походят на научные анатомирования, совершаемые скорее с целью понимания, чем для воодушевления и шумных возгласов. Теперь есть психологическая и психоаналитическая биографии и даже медицинские и эндокринологические биографии.
Психологическая наука оказала свое влияние и на автобиографию. Было много попыток объективного самоописания и самообъяснения.
Я упомянул три урока, которые психолог может почерпнуть из литературы для улучшения своей работы. Первый урок – это концепция относительно природы черт, которая широко встречается в литературе. Второй урок касается метода самоконфронтации, который хорошая литература всегда использует, а психология почти всегда избегает. Третий урок призывает к более длительному интересу к одной личности в течение большего периода времени.
Представляя эти три преимущества литературного метода, я мало сказал об отличительных достоинствах психологии. В заключение я должен добавить хотя бы несколько слов, чтобы похвалить мою профессию. <…>
У психологии имеется целый ряд потенциальных преимуществ по сравнению с литературой. Она имеет строгий характер, который компенсирует субъективный догматизм, присущий художественным описаниям. Иногда литература идет на самоконфронтацию фактов слишком легко. Например, в нашем сравнительном изучении биографий одного и того же лица было найдено, что каждая версия его жизни казалась достаточно правдоподобной, но только небольшой процент событий и истолкований, данных в одной биографии, мог быть найден в других. Никто не может знать, какой портрет, если он вообще был, является истинным.
Для хороших писателей необязательна та мера согласованности в наблюдениях и объяснениях чего–либо, которая необходима для психологов. Биографы могут дать широко различающиеся истолкования жизни, не дискредитируя литературный метод, в то время как психология будет осмеяна, если ее эксперты не смогут согласиться друг с другом.
Психологу сильно надоели произвольные метафоры литературы. Многие метафоры часто гротескно–ложны, но их редко осуждают. В литературе можно найти, например, что послушание определенного персонажа объясняется тем, что "в его жилах течет лакейская кровь", горячность другого – тем, что у него горячая голова, и интеллектуальность третьего – "высотой его массивного лба". Психолог был бы разорван на куски, если бы он позволил себе подобные фантастические высказывания относительно причин и следствий.
Писателю, далее, разрешается, и он даже поощряется в этом, развлекать и занимать читателей. Он может передавать свои собственные образы, выражать свои собственные пристрастия. Его успех измеряется реакцией читателей, которые часто требуют только того, чтобы слегка узнать себя в персонаже или убежать от своих насущных забот. Психологу, с другой стороны, никогда не разрешается развлекать читателя. Его успех измеряется более жестким критерием, чем восторг читателя.
Собирая материал, писатель исходит из своих случайных наблюдений жизни, обходит молчанием свои данные, отбрасывает неприятные факты по своей воле. Психолог должен руководствоваться требованием верности фактам, всем фактам; от психолога ожидают, что он может гарантировать, что его факты взяты из проверяемого и контролируемого источника. Он должен доказывать свои выводы шаг за шагом. Его терминология стандартизирована, и он почти полностью лишен возможности использовать красивые метафоры. Эти ограничения содействуют надежности, проверяемости выводов, уменьшают их пристрастность и субъективность.
Я согласен, что психологи, изучающие личность, по существу стараются сказать то, что литература всегда говорила, и они по необходимости говорят это гораздо менее художественно. Но о том, в чем они продвинулись, пусть пока немного, они стараются говорить более точно и с точки зрения человеческого прогресса – с большей пользой.
Личность – это не проблема исключительно для науки или исключительно для искусства, но это проблема и для того, и для другого. Каждый подход имеет свои достоинства, и оба нужны для комплексного изучения богатства личности.
Если в интересах педагогики ожидается, что я закончу статью каким–нибудь важным советом, то он будет таким. Если вы студент–психолог, читайте много–много романов и драм характеров и читайте биографии. Если вы не студент, изучающий психологию, читайте их, но интересуйтесь и работами по психологии.
Приложение 2
Примерный список классических художественных произведений для работы на занятии
1. Г. Х. Андерсен "Снежная королева".
2. Ш. Бронте "Джейн Эйр".
3. М. А. Булгаков "Мастер и Маргарита".
4. Н. В. Гоголь "Ревизор", "Мертвые души".
5. Ф. М. Достоевский "Преступление и наказание", "Дядюшкин сон".
6. Э. Золя "Нана".
7. М. Ю. Лермонтов "Герой нашего времени".
8. М. Митчелл "Унесенные ветром".
9. Ги де Мопассан "Милый друг".
10. А. Н. Островский "Гроза", "Бесприданница".
11. Ш. Перро "Золушка".
12. А. С. Пушкин "Евгений Онегин".
13. У. Теккерей "Ярмарка тщеславия".
14. Л. Н. Толстой "Анна Каренина", "Война и мир".
15. И. С. Тургенев "Отцы и дети".
16. Н. Г. Чернышевский "Что делать?".
17. А. П. Чехов "Вишневый сад", "Три сестры", "Душечка", "Попрыгунья".
18. У. Шекспир "Леди Макбет", "Король Лир".
Глава 10
Школа как институт гендерной социализации
И. С. Клецина
Вводные замечания
Занятия по этой теме проводятся после рассмотрения общих вопросов, касающихся феномена гендерной социализации, и выделения особенностей основных социальных институтов гендерной социализации.
Особенности социализационных функций школы на современном этапе
Школа выступает для ребенка первой и основной моделью социального мира. Именно школьный опыт помогает осваивать те законы, по которым живет взрослый мир [6]. "Главная цель образования – создание оптимальных условий для развития ребенка на каждом возрастном этапе и формирование способности к дальнейшему саморазвитию" [5, с. 154]. Реализовать поставленную цель может такая система образования, отличительными особенностями которой являются:
• перенос акцента с накопления информации (фактов, цифр, формул, образов действий, правил поведения и пр.) на освоение способов их получения, т. е. на формирование анализа, планирования своих действий, умение критически рассматривать факты, вести диалог и др.;
• переход от освоения конкретных средств к осознанию тех целей, для достижения которых эти средства создавались, а самое главное – к постановке собственных целей и поиску адекватных для их достижения средств [5].
Если процесс социализации предполагает и усвоение социального опыта, и его активное воспроизводство [2], то отсюда вытекают и основные задачи школы как института социализации: усвоение нормативного поведения и формирование собственной позиции, собственного отношения к социальной реальности. Важно, чтобы в школе у детей сформировался такой социальный навык, как умение совершать выбор [1]. Благодаря этому умению могут быть реализованы основные задачи школы как института социализации. Речь идет не только о выборе любимого предмета, друга, будущей профессии, гражданской позиции, проявляющейся в активности или пассивности в общественных делах. В школе ребенок должен найти необходимую меру соотношения принятия общественных норм и требований и самостоятельной, творческой позиции относительно них, т. е. он должен найти свою позицию между полюсами шкалы: адаптация к социуму – игнорирование социального опыта [1]. Человек должен уметь включаться в существующие социальные связи, подчиняться сложившимся нормам и правилам, в то же время очень важными являются и позиция сравнения существующих нормативных систем, и построение собственной жизненной позиции [6].
Гендерная социализация в системе образования: скрытый учебный план
Образование – важнейший институт социализации вообще и гендерной социализации в частности. В образовательных учреждениях учащиеся получают разнообразные уроки гендерных отношений. "В школах и университетах мы узнаем, кто важен для общества, а кто – нет, кто повлиял на ход истории, на развитие науки, искусства, литературы и социальной организации, какие возможности и какая ответственность существует для разных людей в обществе. Образовательные учреждения наряду с остальными агентами социализации определяют наши идентичности, а также имеющиеся у нас возможности личного, гражданского и профессионального выбора. Наконец, школы учат нас на собственном примере. Сама организация образования, как и господствующие здесь гендерные роли, встраивают в нас модель "нормальной" жизни и диктуют нам женские и мужские статусные позиции" [19, с. 94].
Гендерная социализация в школе – это процесс воздействия системы образования на мальчиков и девочек таким образом, чтобы они усвоили принятые в данной социокультурной среде гендерные нормы и ценности, модели мужского и женского поведения. Ориентация на жесткое воспроизводство традиционных стереотипов означает, что не соответствующие им способности мальчиков и девочек будут подавляться и это приведет к увеличению численности так называемых "латентных жертв" социализации. Ими становятся люди, которые не вписываются в общепринятые нормы, но которых система образования все–таки заставила эти нормы соблюдать. Такой тип социализации обозначается как гендерно–нечувствительный [16, с. 5].
Передача социальных норм и опыта происходит не только на уроках и классных часах, через публичные выступления и задушевные разговоры учителей с детьми. Не менее важными являются организация жизни школы, ее атмосфера, взаимоотношения между учителями и учениками, самими учениками, между учителями и родителями.
"Скрытый учебный план (калька с английского термина hidden curriculum) – это, во–первых, организация самого учреждения, включая гендерные отношения на работе, гендерную стратификацию учительской профессии. Во–вторых, сюда относится содержание предметов, а в–третьих, стиль преподавания. Эти три измерения скрытого учебного плана не просто отражают гендерные стереотипы в процессе социализации, но и поддерживают гендерное неравенство, отдавая преимущество мужскому и доминантному и недооценивая женское и нетипичное" [18, с. 47].
Организация учебных заведений – это не только коллектив и помещение, это еще и система правил, по которым люди взаимодействуют между собой, тот порядок, который позволяет им работать. Прежде всего, образовательные учреждения отражают гендерную стратификацию общества и культуры в целом, демонстрируя на своем примере неравный статус мужчин и женщин. Как правило, преподаватели, секретари и обслуживающий персонал – женщины, а директор школы или ректор и проректор университета – мужчины. Так, например, в 1999/ 2000 г. в государственных высших учебных заведениях среди преподавателей–ассистентов женщины составляли 67 %, а мужчины – 33 %; среди ректоров женщин было 5 %, а мужчин соответственно 95 % [7]. Сложившая практика распределения ролей и статусных позиций мужчин и женщин в образовательных структурах программирует учащихся в отношении выбора будущей профессии. Кроме того, разделение мальчиков и девочек на уроках труда закрепляет гендерные стереотипы мужской и женской работы.
Содержание учебного плана. Скрытый учебный план присутствует в содержании предметов. Результаты гендерной экспертизы учебников и учебных пособий для начальной, средней и высшей школы свидетельствуют о том, что учебная литература воспроизводит доминирующие типы женственности/мужественности и традиционные гендерные стереотипы, которые характеризуются сексизмом в отношении девочек и женщин [3, 15]. Женщины часто представляются как пассивные, зависимые, маргинальные субъекты, в то время как мужчины репрезентированы в качестве нормы, они активны и успешны.
Каковы последствия такой неадекватной репрезентации женщин в учебных материалах? Во–первых, учащиеся могут прийти к выводу, что именно мужчины являются стандартом и именно они играют наиболее значимую роль в обществе и культуре. Во–вторых, отсутствие у учащихся объективной информации о том, какой вклад внесли женщины в науку и культуру, способствует формированию установок, связанных с недооценкой женщин как личностей и субъектов деятельности. В–третьих, традиционные стереотипы, содержащиеся в образовательных программах, поощряют к достижениям и ориентируют на успех мужчин, а не женщин [19].
Стиль преподавания и общения педагогов с учащимися. Господствующие формы преподавания, как правило, опираются на разные способы общения с мальчиками и девочками и проявляются в таких моделях поведения и стилях взаимодействия, которые далеки от модели сотрудничества и партнерского стиля взаимодействия. Начиная с дошкольного возраста педагоги поощряют мальчиков к самовыражению и активности, а девочек – к послушанию и прилежанию, опрятному внешнему виду [19]. К примеру, когда учитель оценивает интеллектуальный неуспех мальчика, то он часто объясняет это недостатком усердия. В случае неуспеха девочек такой вариант объяснения используется крайне редко. Поэтому мальчики верят, что при большем усердии они достигнут успеха; что касается девочек, то используемые педагогами интерпретации неудач девочек побуждают их рассматривать свою ситуацию неуспеха как личностную несостоятельность.
Гендерно–чувствительная социализация предполагает развитие индивидуальных задатков, способностей мальчиков и девочек, включая те, которые традиционно приписываются противоположному полу [16].
Гендерно–чувствительная социализация предполагает:
• не акцентирование различий между полами, а нейтрализацию и смягчение социально обусловленных различий между людьми разного пола;
• не ориентирование мальчиков и девочек на исполнение традиционных мужских и женских ролей, а акцент на взаимозаменяемости социальных ролей;