К таким условиям можно отнести свободу слова, собраний, митингов и шествий, существование легальной оппозиции, многообразие форм собственности и хозяйственных укладов, признание приоритета международного права по отношению к национальному законодательству, возможность защиты прав и свобод человека и гражданина в межгосударственных органах в случаях, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты.
Конечно, свободных людей, сверяющих свои слова и поступки не с УКАЗаниями различного рода "верхов", а непосредственно с Конституцией (в этом смысле действительно оказывающей прямое правовое воздействие) во все времена (и нынешний период не исключение) в России было меньше, чем тех, кто во имя личного спокойствия, удобства и безопасности предпочитал занимать соглашательскую позицию. Вышеперечисленные условия реального конституционализма существуют в современной России в ограниченном объеме и зачастую подвергаются существенным ограничениям со стороны государственной администрации. Однако уже сам факт их существования является свидетельством того, что Конституция не утратила своей ценности в глазах тех, кто готов сверять свою жизнь с ее положениями и руководствоваться ее принципами и ценностями в своей повседневной жизнедеятельности. Хочется верить, что число таких людей в России возрастает.
Конституция – это не "закодированное правом государство", а Гимн правового государства. Можно менять слова, но нельзя изменить суть, можно заставить выучить и петь, но нельзя заставить верить. Конституция не изменяет государство и граждан, просто ее наличие необходимо для того, чтобы граждане поверили в то, что они могут изменить собственную жизнь и жизнь своего государства. Именно в этом для меня как гражданина основная ценность Конституции.
2.4. Свобода и равенство
Идея равенства в Новое время стала если не центральным, то одним из наиболее заметных и активно действующих элементов западной концепции права. Ценность равенства сегодня признается практически единодушно и редко кем ставится под сомнение на уровне политической и юридической практики; с этим фактом соглашаются даже противники равенства – например, Г. Лебон, который считал эту идею пагубной и в то же время отмечал ее повсеместное распространение. По всей видимости, равенство обладает особыми мобилизующими свойствами. Именно требование равенства было одним из главных лозунгов, под которыми проходили великие буржуазные революции. Во многих философско-правовых теориях равенство является "краеугольным камнем"; именно в нем зачастую видят квинтэссенцию и основной смысл права как такового. Именно на этом строится, например, "либертарно-юридическая" теория права: "Везде, где действует принцип формального равенства, там есть правовое начало и правовой способ регуляции: где действует право, там есть данный принцип равенства. Где нет этого принципа равенства, там нет и права как такового. Формальное равенство свободных индивидов тем самым является наиболее абстрактным определением права, общим для всякого права и специфичным для права вообще".
Принцип правового равенства занял прочное место в современных конституциях, культивируется в законодательстве и тщательно охраняется судебной системой. Но одновременно с этим место равенства в правовой реальности остается не до конца ясным, обладает некоторой двусмысленностью и даже парадоксальностью.
Равенство в самом общем понимании представляет собой тождественность предметов или явлений, их принципиальное сходство, "одинаковость", отсутствие существенных различий: "при помощи категории равенства обозначаются такие отношения, когда объекты имеют качества (или хотя бы одно свойство) которые могут быть взаимозаменимыми".
Таким образом, равенство, как и справедливость, основано на эквивалентности: равными могут считаться лишь такие элементы, которые можно поменять местами без ущерба для системы. Стало быть, оно наиболее применимо в той социальной среде, где участники отношений выполняют однотипные функции, вследствие чего между ними возникает, пользуясь терминологией Э. Дюркгейма, "механическая солидарность" – таковы, например, солдаты в строю или торговцы на рынке. Однако такое равенство всегда имеет отчетливую границу, за которой начинается либо вражда (граница между "своими" и врагами), либо "органическая солидарность", основанная не на сходстве, а на различии (дистанция между командиром и подчиненным; прилавок, отделяющий продавца от покупателя).
Метафора "равенство стартовых условий", видимо, берет свое начало из состязательно-игрового представления о праве и обществе в целом. Например, Ж.П. Вернан, описывая происхождение идеи равенства ("isonomia") в Древней Греции, приводит слова Гесиода о том, что любое соперничество предполагает отношения равенства: состязаться могут только равные. Игра требует, кроме того, чтобы для всех существовали единые правила и единое судейство. Но образ права как площадки для спортивного соревнования, очевидно, помимо равенства на старте означает неравенство сил, как в ходе борьбы, так и на финише.
Изначально идея равенства, очевидно, имела довольно ограниченную сферу действия; по существу, она применялась к сравнительно узкому социальному слою – взрослым свободным мужчинам. Так, согласно Аристотелю, полное политическое равенство в Греции не распространялось на рабов, метеков (иноземцев), детей, стариков, ремесленников, торговцев и др. В целом же равенство понималось не столько как общий принцип, сколько как инструмент управления, который по-разному применяется в зависимости от государственного устройства.
Совершенно иной смысл идея равенства приобретает в христианстве. Существование Бога как высшей и абсолютной инстанции, конечно, не отменяет индивидуальных и социальных различий между людьми, но делает их несущественными: в отношениях с Богом это неравенство не учитывается: "Нет раба, ни свободного… ибо все вы одно во Христе Иисусе" (мит. 3:28); "Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос" (Кол. 3:11).
Действующая российская Конституция провозглашает: "Все равны перед законом и судом" (ч.1 ст. 19). Этот принцип, судя по его формулировке, прямо проистекает из идеи равенства перед Богом. Поскольку закон является выражением Божественной воли, а судья – это не кто иной, как посредник в осуществлении этой воли, то они тоже должны абстрагироваться от случайных проявлений фактического неравенства.
В современных светских государствах религиозные основания этого принципа утрачены или ослаблены, поэтому равенство, лишившееся Божественной санкции, становится своего рода "категорическим императивом", не требующим и не предполагающим никаких доказательств. В этом одновременно и сила, и слабость правового равенства: оно аксиоматично, директивно закреплено Конституциями и законами, и в то же время не может не вызывать сомнений, поскольку на практике принцип равенства никогда не выдерживается полностью.
С одной стороны, нет сомнений, что с точки зрения правовой формы равенство представляет собой естественное и даже неустранимое явление. В известном смысле требование равенства вытекает из самой сущности права, которое представляет собой набор правил общего характера, унифицирующих социальное пространство. На лиц, которые попадают в одни и те же жизненные условия, распространяются единые юридические стандарты; право, по существу, не имеет дела с уникальной человеческой личностью, а создает обобщенные образы, именуемые статусами, в рамках которых индивидуальные различия, не имеющие юридического значения, стираются и никак не учитываются; в этом отношении происходит взаимное уравнивание людей.
С другой стороны, равенство в сфере права наталкивается на явные препятствия и ограничения. Прежде всего, невозможно добиться полной унификации и юридического отождествления всех людей в силу наличия у них несовпадающих качеств, которые неизбежно будут напоминать о себе. Фактическое равенство людей, очевидно, не может быть обеспечено правовыми средствами; но полное равенство невозможно даже в формально-юридическом отношении, поскольку это означало бы идеальное совпадение прав и обязанностей у всех субъектов. Но в таком случае невозможна дифференциация правового регулирования в отношении разных лиц, не существует никакой динамики в правовом положении отдельно взятого субъекта права. Любой правовой статус сочетает в себе элементы равенства (между носителями одного и того же статуса) и неравенства (между субъектами с разным статусом).
Уточнение смысла и границ равенства как правовой ценности требует определить, каким образом равенство способно участвовать в выполнении основных социокультурных функций права, прежде всего – в интеграции и солидаризации общества.
Связь равенства и солидарности также носит неоднозначный характер и получает самые разноречивые интерпретации. Например, Т. Гоббс, исходя из постулата об исходном равенстве всех людей, считал его одной из основных предпосылок "войны всех против всех", то есть состояния, противоположного солидарности: "Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга".
Однако существуют и совершенно обратная теоретическая позиция: "Основание равенства коренится в коллективистских формах собственности, в предпочтении солидарности конкуренции, поисках справедливости… Равенство, как правило, связано с гетерономией личности, т. е. с признанием ее зависимости от других, с необходимостью быть под опекой внешней силы: символа веры, государственной мощи, либо другой объединяющей идеи общего, чаще корпоративного, блага".
Причина этих разногласий, помимо прочего, может заключаться в том, что речь идет о равенстве в двух разных значениях: в первом случае – об элементах индивидуального равенства, имеющих естественное происхождение, во втором – о равенстве как социальном идеале, то есть о нормативно-идеологической конструкции.
Социокультурная целостность, очевидно, обеспечивается благодаря тому, что общество находит такой баланс равенства и неравенства, который способствует достижению необходимого уровня солидарности. Поэтому юридическое равенство – это явление искусственное, специально предназначенное для поддержания социального порядка. Это признавал даже такой адепт равенства, как Ж.Ж. Руссо: "Именно потому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его".
Таким образом, в сфере права равенство служит для того, чтобы вносить коррекцию в сложившуюся систему социальной дифференциации. Особенно наглядно это проявляется в ситуациях, когда необходим демонтаж той или иной социальной системы. Поскольку любой социальный порядок строится на иерархии, а идея равенства ее явно или неявно отрицает, то она становится своеобразным "раствором", который смывает всю предыдущую разметку социальных связей, чтобы потом можно было нанести ее заново.
По существу, нечто аналогичное, хотя и в умеренной форме, происходит и в стабильно развивающихся правовых системах. Например, принцип "равенства всех перед законом и судом" означает, что в правовой реальности подлежат учету лишь такие качества личности, значимость которых признается формально-юридически. Иначе говоря, этот принцип декларирует отмену всех неформальных статусов и в какой-то мере защищает правовую систему от "вторжения" факторов, не имеющих юридического значения. При этом, конечно, не предполагается, что всеобщее равенство "перед" законом означает такое же тотальное равноправие между теми лицами, которые уже оказались под действием этого закона.
В области права равенство, наряду с "состязательной", выполняет еще и примирительную функцию. Дело в том, что естественное социальное неравенство может болезненно переживаться теми социальными группами, которые находятся в приниженном положении по сравнению с другими. Неравномерное распределение социальных благ (власти, имущества, престижа, безопасности, информации и т. п.) может вызывать крайне негативную реакцию со стороны тех, кто по тем или иным причинам оказался в проигрыше. В особенности этот риск возрастает в том случае, если общество признает ценность свободы. Как справедливо замечает по этому поводу Э. Гидденс, "если свобода не сбалансирована равенством, и если многие лишены возможности самореализации, отклоняющееся поведение принимает социально деструктивные формы".
Нормативное провозглашение всеобщего равенства, вероятно, в какой-то степени смягчает напряженность этой проблемы, но не может устранить ее полностью, поскольку необходимость дифференцированного подхода к определению прав и обязанностей различных субъектов все равно сохраняется. В этом смысле ценность равенства вступает в некоторое противоречие с ценностью справедливости, которая требует, чтобы каждое лицо пользовалось тем объемом благ, который адекватен его социальным заслугам.
Все исторически существовавшие типы человеческих обществ построены на основе власти и подчинения. Но иерархия власти не допускает возможности полного равенства между властвующим и подвластным. Это означало бы, что они обладают друг в отношении друга совершенно одинаковыми возможностями, что в корне противоречит самой природе власти: тогда никто из них не сможет подчинить другого своей воле. Таким образом, сама социальная организация сопротивляется абсолютизации равенства. Более того, сам правовой принцип равенства устанавливается и поддерживается законом, который, в свою очередь, появляется как продукт сугубо вертикальной конфигурации отношений и одностороннего навязывания элитой своей воли всему остальному обществу.
То же самое касается, по существу, любых обменных процессов: если представить себе правовую систему, в которой все субъекты наделены совершенно одинаковыми правами и обязанностями, то в ней никакие обменные отношения не состоятся. Обмен ведь и возможен только потому, что один из его участников располагает таким благом, которое отсутствует у другого; например, торговля, как квинтэссенция обмена, возможна только потому, что продавец и покупатель не равны, а имеют разные права и обязанности, соответствующие их функциям в системе обмена. Если покупатель, придя в магазин, обнаружит там за прилавком другого покупателя, то никакого обмена не состоится: лицу, которое вступает в правовые отношения, нужен контрагент, а не двойник. Чтобы обмен произошел, необходимо усвоить различные социальные роли, то есть, по сути, отказаться от равенства.
Таким образом, в реальной правовой системе нет места для равенства, если понимать его как полное тождество статусов; равенство и неравенство всегда сочетаются в тех или иных пропорциях. При этом характерно, что современное право тяготеет к тому, чтобы возводить равенство в ранг универсальной ценности и общезначимого принципа, а неравенство при этом считается чем-то нежелательным и отодвигается "в тень", хотя продолжает существовать фактически и имеет надежное формально-юридическое подкрепление.
При этом, разумеется, далеко не любые личные качества могут быть основанием для дифференциации прав и обязанностей. Круг юридически значимых обстоятельств, оправдывающих отступление от принципа всеобщего равноправия, постоянно сокращается. Переход от декларативного равенства к гарантированному во многом является осуществляется благодаря усилиям тех социальных групп, которые в условиях неравенства оказывались ущемленной стороной; именно таким путем, в частности, происходило утверждение и нормативное закрепление гендерного, расового, национального и других аспектов равенства.
Таким образом, наличие или отсутствие дифференциации прав и обязанностей по тому или иному признаку в значительной степени зависит от того, задевает ли неравенство интересы такой социальной группы, которая способна их артикулировать и защищать.
Сами по себе различия в правовом статусе субъектов еще не вызывают негативной реакции и могут даже не восприниматься как нарушения равенства. Они приобретают болезненный характер, если результатом такой дифференциации оказывается явная диспропорция в объеме социальных благ, причитающихся носителям различных статусов. В таком случае неравенство может вызывать такой психологический эффект, как зависть, что напрямую угрожает солидарности. Возникает представление об "ущемлении" – эта расхожая метафора открыто указывает на насильственное сужение жизненного пространства, причиняющее боль.
Опасность накопления травматического опыта, вызванного неравенством, связана с тем, что соответствующие социальные группы, которые чувствуют незавидность своего положения, могут преисполняться враждебностью к социальному целому; внутри них возрастает внутренняя сплоченность, сопровождающаяся отчуждением по отношению к остальному обществу, что угрожает общесоциальному единству.