Наступившие "девяностые" годы внесли очередные изменения в соотношение иерархий интерпретаторов, правоприменителей и субъектов насилия. Большинство читателей, имеющих не только философский, но и эмпирический опыт тех лет, согласится, что в означенных иерархиях доминировала интерпретация, формулируемая субъектами насилия. Правила поведения, социальные нормы, правовые обыкновения диктовали сильные, смелые, организованные и вооруженные группы лиц. Охранные предприятия конкурировали с преступными сообществами и с милицейскими подразделениями. Взыскивать долги предпочиталось без участия суда, на "стрелку" для выяснения отношений "по понятиям" могли приехать как "обезбашенные беспредельщики", так и "продуманные" оперативники уголовного розыска, "крышующие" участника спора. Побеждала интерпретация правоотношений, предложенная с позиции самой убедительной силы, как правило сопровождавшейся огнестрельным оружием и "ксивой". Субъекты публичной власти в сложившейся ситуации получали свои дивиденды, поскольку в их пользовании и владении находился весь спектр институтов государственного принуждения.
Многие из сформировавшихся в те годы организованных преступных сообществ удачно присоединились к процессам приватизации, первоначального накопления капитала и трансформировались в мощные финансово-политические империи. До настоящего времени не закончились предварительные расследования и судебные процессы над группами лиц, обладавшими в девяностые годы силовым влиянием над крупными городами и целыми регионами.
XXI век пришел в Россию с новым типом взаимодействия интерпретаторов, правоприменителей и субъектов насилия. Начался период расцвета правоохранительных органов, многочисленные службы которых за пятнадцать лет настолько укрепили свои позиции в механизмах государственной власти, что теперь все значимые решения в государстве принимаются только сотрудниками (бывшими или действующими) этих органов общественной и государственной безопасности.
Новая расстановка сил между иерархиями правоприменителей, интерпретаторов и субъектов насилия будет существовать ближайшие десятилетия, а современные политические технологии могут продлить (законсервировать) ее надолго. Вкратце существо взаимодействия между интерпретаторами, правоприменителями и субъектами насилия можно охарактеризовать следующим образом:
1. Верхний эшелон в иерархии субъектов насилия занимают правоохранительные органы и другие структуры исполнительной власти, ведающие вопросами безопасности государства.
2. Эти же субъекты выполняют основные объемы правоприменительной деятельности.
3. Организованные преступные сообщества не выдерживают конкуренции с сотрудниками правоохранительных органов и функционерами публичной власти. Тем не менее влияние так называемых криминальных авторитетов сохраняется для некоторой части населения. В большинстве регионов между субъектами публичной власти и "авторитетами" достигаются локальные договоренности об условиях их сосуществования.
4. Суд как de jure верховная инстанция в иерархии правоприменения становится все более формальной стадией уголовной юрисдикции. Инквизиционный подход современного уголовного судопроизводства сводится к уточнению объема обвинения, одобрению выводов следственного органа и выбору наказания в дискурсе требований прокурора.
5. Суд является высшим интерпретатором права, но содержание своего толкования он согласовывает с субъектами исполнительной власти.
6. Неофициальное доктринальное (профессиональное, научное) толкование права используется правоприменителем только в случае его совпадения с усмотрением правоприменителя.
Вполне возможно, что сложившееся в современной России соотношение интерпретаторов, правоприменителей и субъектов насилия наиболее полно отвечает интересам стабильности публичных правоотношений. Даже если все три означенные функции будет осуществлять не одно лицо, степень взаимодействия между оперативным сотрудником, следователем, прокурором и судьей становится настолько плотной, что они взаимно дополняют друг друга в обвинительной функции. При таком типе отношений внутри уголовного судопроизводства обществу (обычным людям) следует относиться критически к действию принципов состязательности процесса, презумпции невиновности, равноправия сторон и т. п., стараться не нарушать закон и не спорить без надлежащей подготовки с субъектами публичной власти.
Без упорядоченной иерархии субъектов насилия коммуникация участников правоотношений по поводу их прав, свобод и обязанностей перестает быть правовой. Соотношение между иерархиями субъектов насилия, правоприменителей и интерпретаторов вырабатывалось постепенно, оно является итогом социальных договоренностей, отражает расстановку сил и средств в социуме. Обладание реальными свободами может быть основано только на взаимодействии индивидуальных нормативных систем, признающих общие правила нормативности, включая систему принудительных мер. Система социально-нормативных правил поведения между субъектами, обладающими коррелятивными правами и обязанностями становится правовой только в случае признания единообразных иерархий органов насилия, правоприменения, интерпретации права. Скрытые связи в этих иерархиях должны быть опубличены для осознания населением действительного масштаба своих свобод.
Глава 3
Право – язык юридической коммуникации
3.1. К морфологии правовых коммуникаций
Пестрое многообразие представлений о праве в значительной степени связано с тем, что за ними скрывается единая и сложная реальность, которая с трудом поддается описанию в сжатом и компактном виде. В результате различные объяснительные модели и схемы, имеющиеся варианты и способы понимания права, по существу, дают отражение лишь отдельных фрагментов этой реальности. Но если попытаться свести их воедино (что и пытаются проделать "интегративные" теории права), то вместо ожидаемой целостной картины чаще всего получается нечто более или менее эклектичное.
Так, по версии марксизма, вся правовая реальность – не что иное, как побочный эффект производительных сил и производственных отношений, слабый отклик или эхо тех судьбоносных процессов, которые творятся в экономической жизни общества; теория естественного права приписывает праву природную реальность; психологическая теория права находит свое законченное выражение в правовом солипсизме Л.И. Петражицкого, который отрицает наличность правовых явлений где-либо, кроме индивидуального человеческого сознания. Реальность права находят также в историческом процессе, в социальной коммуникации (диалоге), во властеотношениях и т. п.
Реальным можно считать все то, что воспринимается как нечто объективное, существующее с высокой степенью самостоятельности, при этом воздействующее на чувства и поведение мыслящего субъекта. Таким образом, реальность должна быть относительна активна, действенна, она не оставляет человека безучастным, а принуждает считаться с собой.
Если задаться вопросом, в чем же солидарны между собой все конкурирующие варианты правопонимания, то этим пунктом общего согласия можно признать идею права как особой меры. В любом своем значении право рассматривается как отмеривающее, дозирующее, регулирующее, разграничивающее начало. Юридический опыт всегда базируется на представлениях о границах дозволенного, о надлежащей процедуре действий, о строгом следовании определенным нормам – разногласия, по сути, касаются лишь природы и масштабов этой меры, но не самого факта ее существования.
Другим, хотя и не столь очевидным свойством права является его способность к образованию собственного мира, понимаемого в обоих смыслах – и как обособленная живая система, и как свободное от войны состояние.
Так или иначе, самая обобщенная и усредненная модель права неизбежно основывается на идеях границы и формы, поскольку соблюдение мер и созидание миров в равной степени несовместимы с аморфностью, беспредельностью и хаотичностью.
Одним из основных преимуществ коммуникативного подхода к праву является то, что он позволяет перейти от упрощенной схемы правового регулирования как одностороннего процесса к рассмотрению права в качестве сложного полисубъектного взаимодействия, тем самым вводя в круг факторов, подлежащих изучению, не только волеизъявление одного из субъектов, но и ответную реакцию на него; другое достоинство данной концепции состоит в том, что коммуникативный подход позволяет в полной мере учесть обменную природу права.
А.В. Поляков определяет правовую коммуникацию через нормативное взаимодействие лиц на основе интерпретации социально легитимированных текстов и реализации присущих им прав и обязанностей, при этом исходя из эйдетического приоритета правомочия. Эти критерии правовой коммуникации, как представляется, носят содержательный характер, поскольку могут быть и не явлены в непосредственном наблюдении. Для построения системы критериев их необходимо дополнить признаками, относящимися к форме правовой коммуникации, т. е., условно говоря, ее морфологическими аспектами (учитывая сложившуюся в ряде гуманитарных и естественных наук традицию применения предложенного И.В. Гете термина "морфология" к учению о форме и внешнем виде изучаемых явлений).
Форма применительно к правовой коммуникации представляет собой внешний способ ее бытия, очертание, границу между нею и другими видами социальной коммуникации. В качестве содержания правовой коммуникации выступают конкретные требования, дозволения, запреты, юридические суждения и решения.
Согласно философии томизма, форма не отличается от идеи: "В самом деле, "идеей" по-гречески называется то же, что по-латыни именуется "формой"; при этом форма предшествует возникновению вещи, либо в силу ее природы (например, огонь порождает огонь), либо как образец в уме ее создателя (например, форма дома – в уме архитектора).
Одно из наиболее глубоких философских исследований феномена формы принадлежит отечественному мыслителю А.Ф. Лосеву, который отождествляет понятия "форма" и "выражение", раскрывая их в ряду с понятиями "факт" и "смысл". Форма, согласно Лосеву, – это особое видение факта, когда он берется в его соотношении с внешней реальностью (в отличие от смысла, который относится к внутренней жизни факта): "Выражение, или форма, есть смысл, предполагающий иное вне себя, соотнесенный с иным, которое его окружает; он – самораздельность, рассматриваемая с точки зрения иного, привходящего извне".
Из определения Лосева вытекает, что формой предмета является то, каким он предстает перед наблюдателем. По существу, форма есть лицо вещи, и отсюда появляется новое определение: "Она – твердо очерченный лик сущности, в котором отождествлен логический смысл с его алогической явленностью и данностью". В авторской терминологии Лосева "логическим" называется все, что относится к мысли, т. е. идеальное, а "алогическим" – материальное начало. Таким образом, форма представляет собой материальное воплощение идеального содержания.
С точки зрения диалектической логики, как указывал Л.И. Спиридонов, форма есть обоснованное и опосредованное бытие, существенная определенность предмета – то, что отличает одно явление от другого в границах целого. Социальная форма опосредует связи индивидов с обществом, наделяет их общественными функциями, включает в систему общественных отношений и обеспечивает устойчивость социальной организации.
Исследуя с философских позиций феномен римского права, В.В. Бибихин обратил внимание, что наибольшее историческое значение имело не столько содержание законов, сколько их форма, конструкция, связанная с отчетливой определенностью и общей институциональной структурой. Римское право представляло собой не столько набор норм определенного содержания, сколько институциональный правопорядок, который именно в силу своей системности смог возродиться в средневековой Европе, когда эта институциональная модель из прошлого стала идеей, в полной мере отвечавшей сложившимся интересам социальных акторов.
В ходе институционализации происходит эволюция человеческой деятельности от вариативных форм ко все более стандартным, от "импровизированных" к заранее известным, от разрозненных к согласованным, от индивидуализированных к общепринятым. Право является именно той сферой стабильности, точности, гарантированности поведения, где институционализация достигает своей высшей точки.
Идея правовой формы становится особенно популярной в рамках марксистского правового учения. В трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, впрочем, это понятие не раскрывается. Из немногочисленных пояснений Маркса относительно общего понятия "форма" видно, что он понимал форму вполне традиционно – как способ выражения: "Дальнейший ход исследования приведет нас опять к меновой стоимости как необходимому способу выражения, или форме проявления стоимости…".
Хотя понятие формы является одним из наиболее часто встречающихся в тексте "Капитала", где речь идет о формах товара, формах стоимости, формах труда и т. п., относительно правовой формы сообщается не так уж много: 1) одной из правовых форм является договор; 2) сделки представляют собой метаморфозы, т. е. превращения форм капитала; 3) юридическая форма сделок не определяет их содержания, а зависит от него; 4) один и тот же способ производства может принимать различные юридические формы.
Заявка на раскрытие марксистской концепции правовой формы содержится в работе Е.Б. Пашуканиса "Общая теория права и марксизм", где автор предполагал "наметить основные черты исторического и диалектического развития правовой формы, пользуясь главным образом теми мыслями, которые я нашел у Маркса". Однако Пашуканис также не дал общего теоретического описания правовой формы, ограничившись лишь тем, что она представляет собой "реальное опосредствование производственных отношений". Для Пашуканиса правовая форма существует в виде противоположностей: субъективное право – объективное право, публичное право – частное право, – а ее материальным основанием выступают частные интересы и акты обмена.
Вопрос о марксистском понимании правовой формы экономических отношений специально рассматривался в работах В.В. Ла-паевой, которая, впрочем, также не дала определения правовой формы, склоняясь к отождествлению правовой формы и правового отношения.
Кроме того, складывается тенденция уравнивать правовую форму с правовыми нормами и институтами. Такую позицию занимала, в частности, Р.О. Халфина: "Термин "правовая форма" применяются в различных смыслах – как совокупность правовых норм, как система права, норма права и т. п. Вместе с тем в последние годы все более широко применяется понятие правовой формы как комплекса норм или институтов, опосредующих определенных вид общественных отношений". Однако такое решение неудовлетворительно постольку, поскольку, во-первых, лишает понятие правовой формы собственного смысла, а во-вторых, радикально формализует правовые нормы и институты, отрицая наличие у них содержательного аспекта.