Вольфганг был в отчаянии и боялся, что может потерять эту женщину, если он не сделает что-нибудь со своей импотенцией, однако был слишком смущен, чтобы говорить об этом с чужим человеком. Он думал о том, чтобы обсудить эту тему со мной, но отверг эту мысль, поскольку я вызывал у него строго отрицательные эмоции. Но в какой-то момент его отношение ко мне радикально изменилось - его ненависть, словно по волшебству, растворилась, и он решил позвонить мне и попросить о помощи. Задав вопрос, когда это произошло, я выяснил, что этот момент полностью совпал с тем, когда завершилась моя древнеегипетская история.
Несколько недель спустя я получил недостающий фрагмент этой истории. Полина Маккририк, психоаналитик из Лондона и мой большой друг, проводила со мной сеанс гипноза, и, войдя в состояние транса, я понял, что лежу на песке в выжженной солнцем пустыне. Я чувствовал страшную боль в животе, и все тело сводили судороги. Я знал, что отравлен и скоро умру, было ясно, что единственные люди, которые могли меня отравить, это моя сестра и ее любовник. Согласно законам Древнего Египта, старшая сестра должна была выйти замуж за меня, как за самого старшего из братьев, но ее любовь принадлежала другому человеку.
Он был очень привлекательным, атлетически сложенным мужчиной, уборщиком в зверинце при дворце фараона. Таким образом, он принадлежал к совсем иному социальному классу, и его взаимоотношения с моей сестрой были не только незаконны, но и недопустимы. Я узнал об их связи и попытался им помешать, чем не оставил любовникам иного выхода, кроме как убить меня. В какой-то момент я увидел этого любовника и понял, что в моем настоящем это Сеймур, бывший любовник Моники. Это казалось более чем разумным, поскольку Сеймур был очень развит физически, по нескольку часов в день уделяя тяжелой атлетике и тренажерам. Своими огромными, гипертрофированными мускулами он напоминал скорее звезду бодибилдинга, чем психолога.
Когда я умирал от дикой боли, осознание того, что меня предали и отравили, вызвало у меня приступ слепого, всепоглощающего бешенства. Я умирал в пустыне в полном одиночестве, и все мое существо переполняла ненависть. Переживание этой ситуации породило интересное прозрение - кажется, в той жизни, в Древнем Египте, я принимал активное участие в мистериях Исиды и Осириса и знал все их секреты. Я чувствовал, что яд и ненависть по отношению к моей сестре и ее любовнику отравляли мой разум и скрывали все остальное, в том числе и мои эзотерические знания, и это не давало мне возможности воспользоваться преимуществами тайного учения в момент смерти. По той же самой причине моя связь с этими тайными знаниями была грубо разорвана.
Внезапно я понял, сколь много времени в моей нынешней жизни было посвящено постоянному поиску этого потерянного знания. Я припомнил, как я был взволнован каждый раз, когда находил какую-либо информацию, которая прямо или косвенно была связана с этой областью - любые сведения о культуре или истории Египта, любое упоминание о древних мистериях или намек на мистические переживания и эзотерические знания. Кульминацией поиска стал момент, когда я открыл для себя ЛСД и получил первый опыт космического сознания. В свете этого прозрения моя работа с психоделиками вертелась вокруг психодуховной смерти и возрождения и оказалась попыткой открыть заново и переформулировать на современном уровне процессы, присутствующие в древних мистериях.
На последовавшей за этим сеансом медитации на меня внезапно нахлынула масса образов, представляющих самые яркие фрагменты моих переживаний, связанных с Вольфгангом и Моникой, отчасти из реальной жизни, отчасти из сессий. Сила и интенсивность этого обзора постепенно возрастали до тех пор, пока не достигли взрывной кульминации. Ощущение было похоже на то, как будто взорвался огромный пузырь, и моя голова внезапно прояснилась. На мгновение я ощутил чувство глубокой решимости и покоя. Я знал, что кармический паттерн полностью разрешен. Мы с Моникой оставались друзьями до самого конца нашего пребывания в Балтиморе. Напряжение и хаос исчезли из наших взаимоотношений, и ни один из нас не чувствовал никакого побуждения продолжить интимные отношения. Мы оба поняли, что наши предыдущие жизни не позволяют нам быть партнерами.
В ПОДЗЕМЕЛЬЯХ КИЕВСКО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ
Прошлая жизнь в царской России
С самого раннего детства, сколько я себя помню, я был очарован другими странами, их географией, культурой и людьми. Страстное желание путешествовать и исследовать мир всегда было существенной частью моей личности, но в молодости мне казалось, что для этой страсти я был рожден не в том месте и не в то время. Оккупация фашистами Чехословакии с 1939 по 1945 год и все, что принес с собой нацизм, нанесли жестокий удар по моим детским мечтам о кругосветном путешествии. После разгрома немцев союзниками наша страна наслаждалась коротким периодом свободы, в том числе и свободы передвижений ее граждан. Летом 1947 года нам с моим братом Павлом удалось провести целых пять недель в маленькой югославской деревушке Трпань на полуострове Пелешац.
Красота Адриатического побережья и соседнего горного кряжа произвели на меня глубокое впечатление и подогрели мой аппетит к более длительным путешествиям в будущем, однако мой энтузиазм и надежды прожили недолго. Государственный переворот в феврале 1948 года, отдавший Чехословакию под политический контроль Советского Союза, снова закрыл границы нашей страны. В последующее десятилетие восточноевропейские сателлиты Советского Союза постепенно становились все более открытыми для путешествий, но в течение многих лет сам Советский Союз оставался для чешских туристов закрытым.
В 1959 году у меня появилась возможность провести летние каникулы в Румынии, главным образом в Мамае. Этот международный курорт, самый большой на Черном море, был знаменит своиМи широкими пляжами с фантастически приятным песком, тянущимися более чем на пять миль, небольшим количеством осадков, безоблачным небом и приятной температурой морской воды. Воспользовавшись преимуществами подобных идеальных условий, я большую часть времени проводил на пляже. Там я познакомился с русским эпидемиологом, доцентом Киевского университета, который вместе с семьей проводил здесь каникулы. Они приехали из Киева в Мамаю на своем новеньком "Москвиче", послужившем им наградой за многие годы ожидания и куда больший срок почти спартанского существования и тщательной экономии.
Из разговоров с ученым и его семьей я вскоре понял, что мои новые друзья ненавидят Советский Союз так же сильно, как и я. Наши ежедневные встречи на пляже дали мне возможность попрактиковаться в русском языке и получить кое-какую информацию о жизни в Советском Союзе, что называется, из первых рук. Мы затронули очень широкий спектр тем, но одна из них произвела на меня особенно глубокое впечатление. Рассказывая об исторических достопримечательностях Киева, мои русские друзья упомянули Печерскую лавру, русский православный монастырь, располагавшийся внутри огромной горы. Этот монастырь состоял из запутанной системы катакомб и гротов, которые превратили внутреннюю часть горы в сложный подземный лабиринт, напоминающий огромную голову швейцарского сыра. По обеим сторонам коридоров располагались ниши, где хоронили тела монахов лавры, с самого ее основания и до наших дней. Постоянные сквозняки и благоприятные климатические условия сохранили их путем сухой мумификации для последующих поколений.
Киевско-Печерская лавра изначально была частью обширного религиозного комплекса, включавшего также Успенский собор, чудесный православный храм, завод по производству свечей, мастерскую по написанию икон и другие здания. Друзья рассказали мне, что большевикам, объявившим крестовый поход против религии, считая ее, согласно определению Карла Маркса "опиумом для народа", было хорошо известно значение этого религиозного центра для украинского народа. Однако они воздерживались от грубого вторжения в жизнь монахов и монахинь, и вынуждены были проявлять терпимость, поскольку опасались народного восстания.
Взаимоотношения между населением Украины и советским правительством с самого начала складывались очень напряженно. С 1922 года, когда Украина была аннексирована Советским Союзом, сопротивление власти России, оставшееся еще со времен царизма, возросло из-за жестокости Советов, в том числе двух искусственно вызванных голодов, второй из которых был инспирирован Иосифом Сталиным и его правой рукой Лазарем Кагановичем. Целью этих провокаций, в результате которых умерло несколько миллионов человек, было сломить дух украинских крестьян и принудить их к коллективизации, а также подавить возрождение украинской культуры.
История Киевско-Печерской лавры заворожила меня. Пока я слушал рассказ моих друзей, я чувствовал, как по спине бегут мурашки, а сердце бьется быстрее. Эта реакция поразила и озадачила меня, поскольку была очень необычной и нетипичной. Было ясно, что для такого глубокого эмоционального отклика должна быть причина, скрывающаяся в подсознании, и я почувствовал сильное желание посетить Киевско-Печерскую лавру и выяснить, что за всем этим стоит. Двумя годами позже, когда гражданам Чехословакии разрешили въезд в Советский Союз, я стал участником одного из первых туров, в программу которого входило посещение Киева, Ленинграда и Москвы. Где бы мы ни находились, нас сурово опекали гиды советского "Интуриста" и нам было настоятельно рекомендовано при любых обстоятельствах не отходить от группы. Индивидуальный осмотр достопримечательностей был строго запрещен, а нарушение этих правил могло повлечь за собой серьезные политические последствия.
Основной причиной для выбора именно этого тура была возможность оказаться в Киеве и посетить Печерскую лавру, и я был совершенно разочарован, когда узнал, что этот важный исторический памятник не включен в программу. Когда я задал этот вопрос, то в ответ услышал, что Успенский собор был разрушен немцами во время Второй мировой войны, а больше там смотреть нечего. Стоит заметить, что от своих русских друзей, с которыми я познакомился в Мамае, я получил совсем другую информацию. Они утверждали, что собор при отступлении минировали советские войска, и они же взорвали его, когда немецкая армия вошла в город. Таким образом, они убили сразу двух зайцев - уничтожали духовный символ Украины и обратили гнев украинского народа против немцев.
Однако то, что на самом деле случилось с Успенским собором, не имело особого значения - в первую очередь меня интересовала Печерская лавра и ее катакомбы. И, насколько мне было известно, лавра по-прежнему существовала, без особого ущерба пережив советскую власть и немецкую оккупацию. Почти сразу по прибытии в Киев я начал испытывать беспокойство - мое страстное желание посетить таинственное подземное кладбище превратилось в навязчивую идею, сопротивляться которой я был не в силах, и это тоже было чем-то особенным и нехарактерным. Меня считали человеком очень рациональным, идущим по жизни самым прямым путем и без значительных эмоциональных всплесков.
В конце концов я решил пойти на риск, оторваться от группы и самостоятельно посетить лавру. Поскольку в то время я уже достаточно бегло говорил по-русски, то был вполне способен взять такси и направить его к монастырю. Я попал внутрь и прошел по путанице коридоров, между нишами с останками монахов, в течение многих веков живших и умиравших в этом монастыре, - их худые руки, обтянутые коричневой пергаментной кожей, были соединены словно в последней молитве. Время от времени коридоры открывались в небольшие пещеры, где на стенах висели особо почитаемые иконы, а перед ними горели свечи. Сквозь облака густого дыма благовонных курений я видел группы монахов с длинными бородами; казалось, они находились в состоянии глубокого транса, и их монотонное пение казалось потусторонним и порождало странное эхо.
Я понял, что и сам нахожусь в очень необычном состоянии сознания. Я чувствовал, проходя по темным катакомбам, и часто знал, что я увижу за поворотом. Ощущение "дежавю" ("уже виденного") или "дежавесю" ("уже прожитого") было всеобъемлющим. В одной из ниш я увидел мумию, руки которой не были сложены в молитве, и меня захлестнула волна эмоций, казалось, поднявшаяся из самых глубин моего существа, - я никогда не чувствовал ничего похожего. Тогда я закончил свою экскурсию и, потрясенный, поспешил в гостиницу. Я не сомневался, что пытаюсь убежать от еще более сильной и дезорганизующей реакции. Было ясно, что мой противозаконный визит в Печерскую лавру и враждебные обстоятельства, которые ему предшествовали, не создали благоприятной психологической обстановки для глубокого анализа этих переживаний.
Я вернулся в гостиницу в состоянии странной неудовлетворенности и с четким ощущением, что мой визит является незавершенным гештальтом. Но, с другой стороны, я был приятно поражен, узнав, что гиды "Интуриста" так и не заметили моего отсутствия, что само по себе уже было маленьким чудом. Я встретил Новый год в Москве, наслаждаясь культурными ценностями этого города, и, согласно старой поговорке "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", в потрясающих количествах поглощал отличную "Старку" - водку, изготовленную по рецепту, сохранившемуся еще с царских времен. Со мной больше не случалось необычных переживаний, аналогичных тем, что я испытал в Печерской лавре. Самым впечатляющим сознательным приключением до самого конца моей поездки оставался визит в один из самых известных московских аттракционов - комплекс плавательных бассейнов на открытом воздухе, в которых можно было плавать в горячей воде и нырять туда с вышек, окутанных холодом, приближавшимся к -30 по Цельсию.
После возвращения из России я часто проигрывал в памяти киевский эпизод, пытаясь понять те странные эмоции, которые он во мне вызвал. Однако я недолго оставался погруженных! в размышления об этом необычном происшествии. Я был увлечен исследованиями ЛСД в пражском Институте психиатрических исследований, проводя две сессии с применением психоделиков в день и пытаясь понять, что же мне удалось выяснить. Каждый день я сталкивался с таким количеством трудных и разрушающих парадигму традиционной науки переживаний и наблюдений, что забыть о моем русском приключении ничего не стоило. Правда, эта история получила неожиданное продолжение много лет спустя, когда я покинул Чехословакию и уже работал в Мэрилендском центре психиатрических исследований в Балтиморе.
Директор центра, доктор Альберт Курланд, пригласил на месяц Джоан Грант и Денниса Келси, супружескую пару из Европы, известную своим интересным подходом к гипнотерапии. Джоан, француженка, обладала сверхъестественной способностью вводить себя в состояние транса и переживать эпизоды из других времен и стран, которые походили на воспоминания из прошлых жизней. Она опубликовала серию, основанных на ее реконструкциях целых жизней книг, таких, как "Крылатый фараон", "Жизнь в облике Кэролы" и "Так был рожден Моисей".
Деннис был английским психотерапевтом, прошедшим подготовку в качестве гипнотизера. Когда они работали вместе, Деннис просил клиентов, подвергаемых гипнозу, подобраться как можно ближе к источнику той проблемы, с которой они пришли на сеанс. Джоан обладала невероятным даром настраивать переживания клиентов и помогать им в решении их проблем. Часто источник эмоциональных и психосоматических симптомов клиентов кроется в каком-либо эпизоде из прошлых жизней, поэтому супруги Келси выбрали для своей совместной публикации, в которой была описана их работа, название "Множество жизней" (Келси и Грант, 1967).
В то время, когда супруги Келси находились в нашем исследовательском центре, все его сотрудники могли испробовать их метод, лично поучаствовав в сессии. Проблема, которую я тогда решил проработать на сессии, был конфликт между чувственностью и духовностью, который я в то время переживал. В основном я был в восторге от жизни и вполне способен с большой жаждой наслаждаться различными удовольствиями, которые может предложить человеческое существование. Однако время от времени я испытывал желание уйти от мира, найти отдаленный ашрам и посвятить всю свою жизнь духовным практикам. Деннис загипнотизировал меня и попросил вернуться в прошлое, чтобы выяснить, с чего началась эта проблема.
Как только я вошел в гипнотический транс, я почувствовал себя маленьким русским мальчиком, стоящим в большом саду и смотрящим на богатый, похожий на дворец дом. Я знал, что нахожусь в России и что я родился в дворянской семье, но при этом продолжал слышать голос Джоан, доносившийся как бы издалека. Мягко, но настойчиво она повторяла: "Посмотри на балкон!" Я сделал то, о чем она просила, не задумываясь о том, откуда ей известно, что я стою перед домом и что на его фасаде есть балкон. Я посмотрел на балкон и увидел старую женщину с узловатыми, скрюченными пальцами, сидящую в кресле-качалке. Я знал, что это - моя бабушка, и испытывал сильную любовь и сочувствие к ней.
Затем декорации изменились, и я увидел себя идущим по дорогое к одной из окрестных деревень. Я помнил, что приходил туда довольно часто. Простой, но яркий деревенский мир мужиков представлялся волнующим бегством от строгой и скучной жизни родной семьи. Деревенские дороги были покрыты грязью и лужами, и все вокруг было пропитано запахом навоза, солома на крышах домов торчала во все стороны, а люди были одеты в грязные лохмотья, но в этом месте кипела жизнь.
Я вошел в плохо освещенную и очень бедную кузницу. Он стоял у горящего горна - огромный и очень мускулистый мужчина, полуобнаженный и весь покрытый черными, курчавыми волосами. Могучими ударами тяжелого молота он придавал форму раскаленному докрасна куску железа, лежащему на наковальне. Внезапно мне вспомнился первый акт вагнеровского "Зигфрида", где Зигфрид перековывает Нотунг, сломанный меч, данный Одином его отцу Зигмунду. Созерцание этой сцены и великая музыка, которой Вагнер мастерски имитировал звуки, слышные во время ковки, всегда производило на меня неизгладимое впечатление - мой правый глаз начинал гореть, его веко дергалось, на нем выступали слезы. Внезапно все это произошло снова, но только несравнимо сильнее. Я чувствовал острую боль в правом глазу, правую половину лица свело судорогой, а по щекам потекли потоки слез.
В отличие от других случаев, на этот раз я понял, почему я реагирую именно таким образом. В то время как я смотрел на кузнеца, завороженный этим зрелищем, кусок горячего железа ударил меня в правую половину лица и вызвал сильные ожоги. Последовало несколько крайне болезненных с эмоциональной точки зрения сцен. Я пережил ужас матери, увидевшей мое лицо обожженным до неузнаваемости, и ее последующее отдаление от меня и неприятие. Я снова пережил агонию юнца с изуродованным лицом, который достиг половой зрелости и которого мучило неудовлетворенное сексуальное влечение и задевали постоянные отказы. Я увидел, как после осознания, что для меня больше нет места в светском мире, я в полном отчаянии сбежал в монастырь - сменив стыд и унижение вынужденным безбрачием на фальшивую гордость самоотречения, я принял постриг в Киевско-Печерской лавре.