Как мы уже видели раньше, сравнение может быть остроумным без следа комической примеси именно тогда, когда оно избегает унижения. Так, сравнение истины с факелом, который нельзя пронести через толпу, не опалив кому-нибудь бороды, представляет собой чистую остроту, так как оно придает полноценный смысл поблекшему выражению ("факел истины"), и вовсе не является комическим, так как факел как объект не лишен некоторой импозантности, хотя и является конкретным предметом. Но сравнение очень легко может быть в такой же мере остроумным, как и комичным, а может быть или только остроумным, или только комичным, независимо одно от другого. Сравнение приходит на помощь некоторым техническим приемам остроумия, как, например, унификации и намеку. Так, сравнение Нёстроя воспоминания с магазином является одновременно и остроумным, и комичным. Комичным - в силу огромного унижения, которому подвергается психологическое понятие в сравнении с магазином, остроумным - потому что употребляет это сравнение приказчик, и он, таким образом, создает в нем совершенно неожиданную унификацию между психологией и своей профессией. Фраза Гейне "Пока у меня, наконец, не оборвались все пуговицы на штанах терпения" кажется, на первый взгляд, только отличным примером сравнения комически унижающего. Но при ближайшем рассмотрении следует признать за ним и остроумный характер, так как это сравнение является намеком на скабрезность и дает, таким образом, возможность извлечь удовольствие от скабрезности. Из одного и того же материала возникает, конечно, не совсем случайное совпадение комического и в то же время остроумного удовольствия. Условия создания одного способствуют и созданию другого. Но человека, который хочет разобраться, имеем мы здесь остроту или комизм, такое объединение сбивает с толку. И только внимательное исследование, независимое от действия этого удовольствия, может разрешить сомнение.
Хотя анализ этих тончайших условий комического удовольствия очень заманчив, однако автор должен сказать, что ни его предшествующее образование, ни его повседневная деятельность не дают ему права выйти в своих исследованиях за пределы области остроумия. И он должен сознаться, что именно тема комического сравнения заставила его почувствовать свою некомпетентность.
Итак, мы охотно напоминаем, что многие авторы не признают резкой идейной и реальной разницы между остроумием и комизмом, которую склонны видеть мы, и что они считают остроту просто "комизмом речи" или "слов". Для проверки этого взгляда мы хотим выбрать по одному примеру умышленного и невольного комизма речи для сравнения с остротой. Мы уже раньше заметили, что считаем себя достаточно компетентными, чтобы отличить остроумную фразу от комической.
[ "Один съел пирожок с мясом, а другой - пирожок с удовольствием" - Перев.}
Это просто комично. А вот фраза Гейне о четырех сословиях, на которые разделяется население Геттингена:
"Профессора, студенты, филистеры и скот". Она уже чрезвычайно остроумна.
За образец умышленного комизма речи я беру "Wippchen" ("Шутки") Штеттенхайма, которого называют остроумным, так как он в высокой степени обладает уменьем вызывать комизм. Острота, которую "знают", в противоположность той, которую "создают", в действительности метко определяется этой способностью. Неоспоримо, что письма бернского корреспондента "Шутки" остроумны в том отношении, что в них разбросано много острот всякого рода, среди которых есть очень удачные ("празднично раздетые" - говорит он о празднестве у дикарей). Но своеобразный характер этих произведений зависит не от отдельных острот, а от комизма речи, который обильно струится в них. "Шутки" - это первоначально сатирический образ, модификация Фрейтаговского Schmock’a ("газетного писаки") - одного из тех невежд, которые торгуют и злоупотребляют культурной ценностью нации. Но удовольствие от комического эффекта, получаемого при их изложении, оттесняет, очевидно, у автора мало-помалу сатирическую тенденцию на задний план. Продукция в "Шутках" является в большинстве случаев "комической бессмыслицей". Автор воспользовался (впрочем, по праву) веселым расположением духа, полученным в результате частого употребления такой продукции, чтобы наряду с допустимыми шутками привести разного рода пошлости, которые сами по себе недопустимы. Бессмыслицы в "Шутках" кажутся специфическими из-за особой техники. Если ближе рассмотреть эти "остроты", то некоторые разряды их особенно бросаются в глаза и накладывают свой отпечаток на все творчество. "Шутки" используют преимущественно соединения (слияния), модификации известных оборотов речи и цитат и вставки в них банальных элементов с помощью более изысканных и более ценных в большинстве случаев средств выражения. Впрочем, это приближается, конечно, к техническим приемам остроумия.
Слияниями являются, например, следующие шутки (взятые из предисловия и первых страниц):
"В Турции столько золота, сколько звезд в море" - это выражение составлено из двух оборотов речи:
"Золото, как звезды",
"Золото, как песок в море".
Или: "Я не больше чем безлиственный столп, свидетельствующий об исчезнувшем великолепии", что является сгущением "безлиственной породы" и "столпа, свидетельствующего и т. д.". Или: "Где нить Ариадны, которая вывела из Сциллы эту Авгиеву конюшню?", что составлено из трех элементов, принадлежащих трем различным греческим мифам.
Модификацию и замену одаого другим - можно без натяжки объединить. Их характер вытекает из нижеследующих, взятых в "Шутках" примеров, в которых между строк всегда сквозит другой, ходячий, в большинстве случаев банальный, избитый текст.
"Битвы, в которых русские то оставались в дураках, то оставались в умниках". Нам известен только первый оборот речи; не так уж бессмысленно было бы ввести в употребление и второй по аналогии с первым.
"Во мне уже рано пробудился Пегас". Если заменить слово "Пегас" словом "поэт", то перед нами автобиографический оборот речи, потерявший уже ценность из-за частого употребления. Хотя слово "Пегас" и не подходит для замены слова "поэт", но оно находится с ним в связи по смыслу и является высокопарным.
"Так прожил я свое тернистое короткое платье".
Это описание вместо простого слова. "Вырасти из короткого платья" - один из описательных оборотов речи, связанных с понятием "детство".
Из множества других продукций "Шуток" можно отметить некоторые как примеры чистого комизма, например комического разочарования. "Исход сражения колебался в течение нескольких часов. Наконец, оно окончилось ни в чью". Или пример комического разоблачения (неведения): "Клио, медуза истории"; цитаты: "Habent sua fata morgana" ("Имеют свой мираж" - лат.). Но нас больше интересуют слияния и модификации, так как они воспроизводят известные технические приемы остроумия. Можно сравнить с модификациями такие остроты, как, например: "Он имеет великую будущность позади себя", "Он набитый идеалист"; остроты Лихтенберга, возникшие путем модификации: "Новые курорты хорошо лечат" и т. п. Можно ли назвать проекции "Шуток", пользующиеся той же самой техникой, остротами или они чем-то отличаются от острот?
На это, конечно, нетрудно ответить. Вспомним о том, что острота имеет для слушателя два лица, вынуждает его к двум различным толкованиям. В остротах-бессмыслицах, как в упомянутых выше, одно толкование, сообразующееся только с текстом, гласит, что он является бессмыслицей; другое толкование, следуя намеку, прокладывает у слушателя путь через бессознательное и находит себе отдичный смысл. При продукциях "Шуток", имеющих сходство с остротой, один из ликов остроты пуст, он как бы исчезает; это голова Януса, на которой высечен только один лик. Если человек, подкупленный техникой, обращается к бессознательному, он не находит там ничего. Исходя из слияния, мы не находим там такого случая, в котором оба слившихся элемента действительно получают новый смысл: при попытке анализа эти элементы совсем распадаются. Модификация и замена одного элемента другим приводят, как при остроте, к общеупотребительному и известному тексту, но сама модификация или замена не говорит ни о чем ином, а обычно и ни о чем возможном или общеупотребительном. Таким образом, для подобных "острот" остается только одно толкование - это бессмыслицы. Если угодно, то можно решить еще вопрос о том, нужно ли называть такие продукции, лишенные одной из существеннейших характерных черт остроумия, плохими остротами или вообще не называть их остротами. Несомненно, что такие бледные остроты все же производят комический эффект, который мы можем объяснить себе по-разному. Либо комизм возникает из обнаружения видов мышления; употребительных в бессознательном как в случаях, рассмотренных раньше, либо удовольствие вытекает из сравнения с удачной остротой. Нам ничто не мешает предположить, что здесь совпадают оба способа возникновения комического удовольствия. Нельзя отрицать, что именно это недостаточное приближение к остроте превращает в данном случае бессмыслицу в комическую бессмыслицу.
Существуют другие, легко поддающиеся анализу случаи, в которых такая недостаточность, в сравнении с тем, что должно было бы быть продуцировано, делает бессмыслицу непреодолимо комической. Загадка, являющаяся противоположностью остроты, может дать нам лучшие примеры этого, чем сама острота. Например, шутливый вопрос звучит так: "Что висит на стене, обо что можно вытереть руки?" Если бы правильным ответом было "полотенце", то это была бы глупая загадка. Но такой ответ не принимается. - "Нет, селедка".- "Но, помилуйте, - возражает удивленно человек. - Ведь селедка не висит на стене". - "Но ведь ты можешь повесить ее на стену". - "А кто же станет вытирать руки о селедку?" - "Тебя никто не заставляет это делать", - звучит успокаивающий ответ. Это объяснение, данное с помощью двух типичных передвиганий, показывает, как многого не хватает этому вопросу, чтобы быть настоящей загадкой. И в силу этой абсолютной недостаточности он оказывается не просто бессмысленным, глупым, но и непреодолимо комическим. Таким образом, путем несоблюдения существенных условий острота, загадка и другие суждения, которые сами по себе не доставляют комического удовольствия, могут стать его источником.
Еще меньше трудностей для понимания представляет случай непроизвольного комизма речи, встречающийся очень часто в стихотворениях Ф. Кемпнер.
Против вивисекции
’ Ein unbekanntes Band der Seelen kettet Den Menschen an das arme Tier.
Das Tier hat einen Widen - ergo Seele -
Wenn auch 7ге kleinere als wir.
("Неведомая связь душ соединяет человека с бедным животным. У животного есть воля^ а следовательно и душа, хотя бы и меньшая, чем у нас").
Или разговор двух нежных супругов ("Контраст"):
"Wie glucklich bin ich", - ruft sie leise.
"Auch ich, - sagt tauter ihr Gemahl. -
Es macht mich deine Art und Weise Sehr stolz auf meine gute Wahl!
("Как я счастлива", - тихо восклицает она. "И я, - говорит громче ее супруг. - Твой род и твой вид дают мне право весьма гордиться своим удачным выбором".)
Здесь нет ничего напоминающего остроту. Но несомненно, что комическими эти "стихотворения" делает их неудовлетворительность, чрезвычайная тяжеловесность выражений из-за вышедших из повседневного употребления или литературного стиля оборотов речи, простодушная ограниченность мыслей, отсутствие какого бы то ни было следа поэтического или разговорного образа мышления. При всем том не совсем понятно, почему мы находим эти стихотворения Кемпнер комическими. Многие подобные же продукции мы находим просто плохими; они вызывают у нас не смех, а досаду. Именно размер отступления от тех требований, которые мы предъявляем к стихотворениям, заставляет нас считать их комическими. Там, где эта разница меньше, мы больше склонны к критике, чем к смеху. Кроме того, комическое действие стихотворений Кемпнер обусловлено другими побочными обстоятельствами, очевидными добрыми намерениями, которыми руководствовалась поэтесса, некоторой сентиментальностью, обезоруживающей наше насмешливое отношение или нашу досаду и скрытой за ее беспомощными фразами. Мы вспоминаем здесь о проблеме, обсуждение которой отложили. Разница в затрате является, конечно, основным условием получения комического удовольствия. Но наблюдение показывает, что удовольствие не всегда проистекает из такой разницы. Какие условия должны присоединяться или какие препятствия должны быть устранены для того, чтобы результатом такой разницы в затрате действительно явилось комическое удовольствие? Но прежде чем ответить на этот вопрос, мы хотим сделать вывод из предшествующих рассуждений: острота не совпадает с комическим суждением, а остроумие - это нечто отличное от комизма речи.
Собираясь ответить на только что поставленный вопрос об условиях возникновения комического удовольствия из разницы в затрате, мы позволяем себе несколько облегчить н^шу задачу, что не может доставить нам самим ничего, кроме удовольствия. Точный ответ на этот вопрос был бы равнозначен исчерпывающему изложению природы комизма, а на это у нас нет ни права, ни способностей. Мы удовлетворимся опять-таки освещением проблемы комизма лишь постольку, поскольку она достаточно резко отличается от проблемы остроумия.
Все критики бросали теориям остроумия упрек в том, что их определения не затрагивают сущности комизма. Комизм основан на контрасте представлении, если контраст этот комичен и не производит иного впечатления. Комизм вытекает из неисполнения наших ожиданий, если разочарование при этом не мучительно. Эти возражения, без сомнения, справедливы, но их переоценивают, приходя к заключению, что существенная характерная черта комизМа ускользнула до настоящего времени от понимания. Обобщению же этих определений мешают условия, которые необходимы Для возникновения комического удовольствия, без того чтобы в них нужно было искать сущность комизма. Опровержение возражений и объяснение противоречий будет легко для нас лишь в том случае, если мы будем считать, что комическое удовольствие вытекает из разницы при сравнении двух затрат. Комическое удовольствие и эффект, по которому оно узнается, то есть смех, могут возникать лишь тогда, когда эта разница неприменима для других целей и способна к отреагированию. Мы не получаем никакого эффекта удовольствия, а в крайнем случае - мимолетное чувство удовольствия, которое не носит комического характера, если разница, как только она распознается, получит другое применение. Как при остроте необходимо особое предрасположение, чтобы предупредить иное применение излишней затраты, так и комическое удовольствие может возникать только при таких соотношениях, которые выполняют это условие. Поэтому случаи, в которых возникают разницы затрат в жизни наших представлений, чрезвычайно многочисленны, а случаи, в которых из них вытекает комизм, сравнительно редки.
Наблюдатель, хотя бы бегло обозревающий условия возникновения комизма из разницы в затрате, может сделать два замечания. Во-первых, есть случаи, в которых регулярно и как бы неизбежно возникает комизм, и в противоположность им есть другие случаи, в которых комизм в большой мере зависит от условий случая и от точки зрения наблюдателя. Во-вторых, очень большая разница в затрате побеждает весьма часто неблагоприятные условия, так что комическое чувство возникает вопреки им. В связи с первым замечанием можно различать два класса: класс неопровержимо комического и класс случайно комического, хотя уже с самого начала нужно предположить, что неопровержимость комизма, относящаяся к первому классу, не свободна от исключений. Было бы заманчиво заняться исследованием решающих для обоих классов условий.
Существенными для второго класса являются условия, часть которых может быть объединена под названием "изолирования" комического случая. Ближайший анализ выясняет следующие соотношения.
А. Благоприятным условием для возникновения комического удовольствия является вообще веселое настроение духа, в котором человек расположен смеяться. При веселом настроении, вызванном токсически, почти все кажется комическим из-за сравнения с затратой в нормальном состоянии. Остроумие, комизм и все подобные методы извлечения удовольствия из душевной деятельности являются ничем иным, как путями, идя по которым можно от одного единственного пункта прийти в веселое настроение - эйфорию, если она не существует как общая установка психики.
Б. Точно так же благоприятно влияет ожидание комизма, установка на комическое удовольствие. Поэтому, если человек рассказывает что-нибудь, имея в виду вызвать комический эффект, то для этого достаточна бывает такая незначительная разница в затрате, которая, вероятно, осталась бы незамеченной, если бы человек не ожидал заранее комический эффект. Если человек читает комическое произведение или идет в театр смотреть комедию, то в силу предвзятости к ожидаемому впечатлению он смеется над такими вещами, которые вряд ли казались бы комическими ему в обыденной жизни. Он смеется, в конце концов, при воспоминании о том, что он смеялся; смеется при ожидании смеха; смеется, едва только завидит комического артиста, даже прежде, чем тот сделает хотя бы попытку вызвать у него смех. Поэтому человек признает даже, что иногда впоследствии стыдится, над чем он смеялся в театре.
В. Неблагоприятные для комизма условия могут явиться результатом того вида душевной деятельности, который занимает в данный момент индивидуума. Работа воображения или мышления, преследующая серьезные цели, мешает отреагированию энергии, в которой она, конечно, нуждается для своего выполнения. Поэтому только неожиданные большие разницы в затрате могут пробиться и доставить удовольствие от комического. Особенно неблагоприятны для комизма все виды мыслительной деятельности, которые настолько далеки от наглядности, что не вызывают мимики представлений. При абстрактном размышлении для комизма вообще нет места, разве только в случаях, если этот образ мышления внезапно нарушается.