На основании таинственных и чудесных историй, рассказанных различными путешественниками, в Средние Века далекая и могущественная империя Великого Хана, императора татар, отождествилась с империей самого "Короля Мира". Она часто смешивалась также с царством пресвитера Иоанна. Так, в связи с легендой о Великом Хане появились мотивы таинственного Древа, дающего тому, кто к нему приблизится или повесит на него щит, победу и универсальную Империю. Вот довольно характерный текст Иоханна фон Гильдесхейма: " Et in ipsa civitate in templi Tartarorum est arbora arida, de qua plurima narratur in universo mundo… ab antiquo in omnibus partibus Orientis, fuit consuetudinis, et est, quod si quis rex vel dominus vel populus tam potens efficitur, quod scutum vel cliptum suun potentur in illam arborem pendet, tunc illi regi vel domino in omnibus et per omnia obediunt et intendunt" ("И в этой стране в храме татар есть сухое дерево, о котором многие рассказывают во всем мире… и издревле во всех уголках Востока, по обычаю, и если кто хочет быть царем над царством или народом, он должен повесить на это дерево щит, и тому королю будут все подчиняться и во всем его слушаться"). Дерево, о котором здесь идет речь, стало точкой пересечения различных значений, подчас связанных с вербальными ассоциациями. Здесь имеется в виду не только символизм "Сухого Древа". "Сухое Древо" - это лишь одна из интерпретаций выражения Arbre Solque, которое можно понять и как "Солнечное Древо" - Аrbor Solis, и как "Одинокое Древо" - Arbre Seul, и как "Древо Сифа" - Arbor Seth. Марко Поло, рассказывая о стране Великого Хана, писал: "et il y a un grandisme plain ou est l'Arbre Solque, que nous appelons l'Arbre Sec" ("Там есть огромная долина с "Arbre Solque", которое мы называем "Сухое Древо"). Слово "Solque", понятое как арабский корень, может означать "большой, высокий, долголетний", а в одном английском манускрипте речь идет уже не о Сухом Древе, а о Древе Сифа, поскольку оно выросло из семени, которое Сиф взял от Древа Познания, то есть от Древа, растущего в центре Земного Рая. Тот факт, что это Древо дает приблизившемуся к нему могущество и универсальную власть, также отсылает нас к традиции, связанной с "примордиальным состоянием" (то есть с Земным Раем), а разделение этого Древа надвое, то есть на Древо Солнца и Древо Луны или на два аспекта Древа Познания, а также Древа Победы, указывает на синтез двух потенций, заключенных в этом райском состоянии: синтез, предшествующий последующему делению, "феминизации" духовного и материализации мужского. Связь Древа Империи с центральным Древом Рая, обнаруживающаяся в этих легендах, вполне естественна, если учесть очевидную связь между подлинной манифестацией "Империи" и примордиальным райским состоянием. Что же касается определения "сухое", то о нем мы уже говорили: эта характеристика указывает на период имперского упадка, который необходимо преодолеть. Этот смысл очевидно проглядывает, к примеру, в легенде, утверждающей, что Древо "зазеленеет" при встрече пресвитера Иоанна с Фридрихом.
Что же до идеи "царства пресвитера Иоанна", то она исторически послужила основой для концепции о необходимости интеграции рассеянных сил в символах рыцарства, Империи и крестовых походов. На основании более материальной версии данной теории, таинственный и могущественный князь Востока - не христианин, но друг христиан - призывался на помощь в христианских крестовых походах, в наиболее трагические их периоды, для того, чтобы обеспечить священной войне победоносный исход. Когда эти надежды не оправдались, и наивно ожидаемой военной помощи не последовало, глубокое понимание символического смысла фигуры пресвитера Иоанна и инициатического значения его "помощи" также было утрачено, и от всего этого сохранилась только "легенда", вошедшая составным элементом в самые различные предания.
Здесь можно упомянуть также цикл повествований об Огьере. В датской традиции Огьер или Хольгер - копия гибеллинского императора, избежавшего смерти: этот национальный герой пребывает в пещере горы или в подземных лабиринтах замка Кронбург и должен снова появиться, когда его стране и его народу будет грозить величайшая опасность. Сюжет об Огьере имеет наиболее интересное для нас развитие в цикле легенд о Карле Великом, так как здесь он сводит воедино различные мотивы, разрозненные в других местах. Огьер Датский предстает здесь одним из паладинов императора Карла Великого. После конфликта с императором он постепенно начинает приобретать черты спасителя христианства в самый опасный для него период, а также черты универсального завоевателя. Он распространяет свое господство на весь Восток и достигает, как и Александр Великий, царства пресвитера Иоанна с двумя растущими там деревьями - лунным и солнечным, которые тождественны Древу Универсального Могущества из легенд о Великом Хане и Древу Центра, связанному с примордиальным ("райским") состоянием. Крайне интересно заметить, что царство пресвитера Иоанна в конечном итоге отождествилось с самим Аваллоном, то есть с центром гиперборейской традиции, а кроме того, была установлена строгая символическая связь между "бальзамом", получаемым из этих двух деревьев и переходом Огьера в особую форму существования. Он теперь "живет вечно" и "однажды вернется". В этом отношении в немецком переводе рассказов о путешествиях Джона Мандевилля, сделанном Отто фон Димерингеном, мы читаем: "Man saget auch in den selben Landen das Oggier by den selben boumen were und sich spyset mit dem balsam und do vo lebt er so lang, und meinen er lebe noch und solle har wider zu inen komen" ("Говорят, что в этих странах Огьер находится у тех самых деревьев, и питается их бальзамом, и живет он долго, и считает, что будет жить еще и еще, и снова однажды вернется к нам"). После своего завоевания Востока Огьер Датский прибыл на остров Аваллон, где стал возлюбленным сверхъестественной женщины, феи Морганы, сестры Короля Артура. Там он живет вдали от мира, наслаждаясь вечной молодостью. Но христианский мир, находясь в страшной опасности, снова нуждается в его помощи. Архангел Михаил отправляется к фее Моргане и, следуя божественному распоряжению, Огьер снова появляется в мире и завоевывает победу. Здесь обнаруживается другая весьма характерная тема, сопряженная с циклом Грааля, и особенно в связи с "сыном" короля Грааля, Лоэнгрином. - Герой, посланный высшим сакральным центром в мир, не должен открывать ни своего имени, ни места, откуда пришел. Миссия, которую он выполняет и та сила, которая действует сквозь него, должны оставаться тайными и не смешиваться с его личностью, не отождествляться с ней. Огьер нарушает этот закон и открывает место, где он "пребывает вечно". В тот же самый миг время обрушивается на него, он мгновенно стареет и готовится испустить дух. Но в последний момент появляется фея Моргана и уносит его снова на остров Аваллон, где он должен будет оставаться, пока христианский мир в седьмой раз ни будет испытывать в нем нужду.
В связи со всеми этими символическими концепциями особенно важен тот факт, что у Вольфрама фон Эшенбаха пресвитер Иоанн предстает потомком династии Грааля, а в "Титуреле" сам Парсифаль берет на себя функцию "пресвитера Иоанна". Именно в его царство, в конце концов, был переправлен Грааль. Так, он и до сих пор указывает, кому надлежит стать в очередной раз тайным "пресвитером Иоанном". В немецкой редакции легенды об Огьере, пресвитер Иоанн и Великий Хан предстают двумя спутниками Огьера, основавшими две могущественные династии. Как бы то ни было, здесь речь идет о различных вариациях единой темы, выраженной по разному в тех или иных сюжетах, связанных с конкретными символическими персонажами.
7. Данте - Veltro и Dux - "Гончая" и "Вождь"
Чтобы закончить ряд этих сопоставлений, заметим, что сама дантовская концепция "Veltro" ("Гончая") и "Dux"("Вождь") примыкает к той же цепи идей и символов.
С чисто внешней точки зрения не исключено, что Данте использовал термин "Veltro" - cane levriere ("гончая собака") - по фонетической аналогии между словом "cane" ("собака") и словом "хан" - титул высшего правителя монгольской Империи.
Как мы уже говорили, в ту эпоху монгольская Империя часто отождествлялась с царством пресвитера Иоанна, с царством Александра, Огьера и так далее, то есть с различными образами "Центра Мира". Великий Хан татар в то время еще не превратился в синоним ужасной угрозы для Европы, но согласно описаниям Марко Поло, Хайтона, Мандевилля, Иоханнеса де Плано Карпини и так да лее, понимался как могущественный император таинственной, далекой и огромной Империи, как мудрый и счастливый монарх, друг христиан, хотя и "язычник". Вербальная ассимиляция, сделавшая из Хана Veltro, появляется, впрочем, уже в немецкой версии Мандевилля: " Heisset der grosse hundt, den man gewonlich nennt Can… der Can ist der oberst und machtigst Keiser den die sunne uberscheinet". ("Великая Собака, которую обычно называют Хан, Кан… Хан-правитель, и могущественный Император, затмевающий солнце"). Бокаччо, опровергая интерпретацию дантовского Veltro как Великого Хана, уже самим фактом такого опровержения подтверждал существование этой интерпретации. Кроме того, в древне-немецком языке слово "huno" (близкое к "hund", "собака") означало господина, правителя, и этот корень часто встречается в именах древних семейств немецких аристократов, - к примеру, Хунигер (Huniger) и так далее.
Все это отнюдь не так абсурдно, как может показаться на первый взгляд, и подобное отождествление вообще перестает выглядеть чем-то странным, если вспомнить, что в ту эпоху титул Великого Хана воплощал в себе определенную сакральную функцию, не связанную ни с какой конкретной личностью и ни с каким сугубо историческим или географическим царством. У Данте речь идет именно об этой функции, и в образе Хана она обретает свое символическое, а, одновременно, и политическое воплощение, связанное с верой в идеал Империи и с надеждой на ее реставрацию. Все это довольно близко к духу самих оздателей цикла о Святом Граале.
Здесь невозможно разобрать все уровни символизма "Божественной Комедии". Ограничимся лишь самым общим указанием, что путешествие Данте через различные миры может быть понято как художественно выраженная схема постепенного духовного очищения и инициации. Кроме того, все перипетии данного путешествия имеют прямое отношение к идее Империи. Данте заблудился в темном и диком лесу. Его коснулась сила, "никогда не касавшаяся еще ни одного человека". Далее следуют намеки на "пустынный берег" и на "смерть, с которой бился он - над потоком, где море не бурлит", и упоминание о восхождении на "блаженный холм" и о "предвкушении высот". Все эти детали однозначно напоминают нам аналогичные ситуации, в которые попадают рыцари, искатели Грааля, переходящие бурные потоки, встречающиеся со смертельной опасностью в "диких землях", чтобы в конце концов достичь "дикого холма", Montsalvatsche, где стоит "Замок Радости".
В "Беатриче" снова мы сталкиваемся с темой "сверхъестественной женщины" - и это станет еще более выразительным, если мы будем учитывать весь символизм "Fedeli d'Amore", инициатической организации, к которой принадлежал Данте. И в любви, движущей Беатриче в ее желании постоянно оказывать Данте помощь с небес, есть нечто напоминающее то предназначение и "избранничество",то "покровительство свыше", только благодаря которому рыцарям и удалось приблизиться к Граалю и выйти победителями из цепи приключений и символических битв. И все перипетии рыцарей Грааля символически описывают тот же процесс духовного очищения и инициации, что и у самого Данте. Однако в "Божественной Комедии" не достает духа сугубо героической традиции, так как линия Данте более связана с традицией богословской и умозрительной. Поэтому инициатический путь Данте описан в форме прохождения сквозь ад и чистилище.
В первом эпизоде "Божественной Комедии" подход к холму Данте преграждают лев и волчица. Эти образы имеют точное соответствие во второй части поэмы в символах блудницы, "твердой как скала горы высокой", и буйного гиганта, соблазняющего ее. Чаще всего волчицу и блудницу отождествляют с католической церковью, а льва и гиганта с домом французских монархов, что является довольно правдоподобным объяснением. Но если пойти дальше, чем чисто историческое толкование данных образов (а к этим историческим намекам следует отнести еще и уничтожение Ордена Тамплиеров), мы обнаружим во всем этом более глубокие и более безусловные принципы, не связанные с конкретной исторической ситуацией. Лев и гигант в таком случае суть образы деградировавшей, чисто светской, алчной монархии, отождествившейся с одичавшим и выродившимся чисто воинским принципом. Волчица и блудница, в свою очередь, - это выражение инволюции и вырождения духовной власти, жреческого принципа. Однако надо заметить, что в вопросе духовной власти концепции Данте страдают ограниченностью, обусловленной его христианским вероисповеданием. Когда он осуждает Церковь, он - · как позднее Лютер - укоряет ее в упадке, в ее превращении в чисто мирскую, светскую организацию, погрязшую в политических интригах, а не критикует ее, исходя из более высокого, сверх-религиозного принципа. Даже если бы церковь осталась чистой и безгрешной, сохраняя верность изначальному учению Христа, все равно, она была бы препятствием для полноценной реставрации интегральной традиции, поскольку христианство как таковое, в самой своей сущности, представляет собой лунную, в лучшем случае, аскетически-умозрительную, духовность, не способную стать базой для такой реставрации. Но мы еще вернемся к этому в данной работе, хотя это и так должно быть понятно для всех, кто читал наше основное произведение, "Восстание против современного мира".
Как бы то ни было, Данте предсказывал приход того, что положит конец этой двойной узурпации. Veltro, "Гончая", на основании эквивалентности символов, встречающихся в первой и во второй части этой инициатической поэмы, тождественно Dux, "Вождю", "Божьему Посланнику", который "накажет похоть гиганта и его блудницы". Это - многоплановый символ мстителя и реставратора, образ "Повелителя Вселенной", о ком Данте говорил в эссе "О Монархии". Он имеет прямое отношение к "реставрации", в основе которой будет лежать уничтожение обоих принципов упадка (извращенной и материализованной мужественности и "феминизированной" пассивной духовности). Это напоминает также о подвигах самого Парашу-Рамы. Именно таковым является глубинный смысл символа грядущего "Вождя", независимо от того, кем были те исторические личности, в которых Данте, в соответствии со своими убеждениями гибеллинского активиста, хотел видеть воплощение этой миссии. И к этому следует добавить наличие у Данте других символов, встречающихся в легендах о Великом Хане, о пресвитере Иоанне, о Огьере Датском, об Александре Великом и, вообще, в имперских легендах. - В впервую очередь, это Сухое Древо, идея его нового цветения, образ Орла.