§ 27
Если из всех предшествующих соображений о силах природы и их проявлениях нам стало ясно, до каких пределов может идти объяснение из причин и где оно должно кончаться, если не желанием впасть в нелепое стремление свести содержание всех явлений на простую их форму, то мы будем в состоянии определить вообще, чего должно требовать от всей этиологии. Ее дело отыскать ко всем явлениям в природе причины, т. е. обстоятельства, при которых такие явления всегда наступают. Затем она должна многоразличные, при разнообразных обстоятельствах, явления привести к тому, что действует во всяком явлении и предполагается при причине: к первобытным силам природы, точно различая, зависит ли различие явления от различия силы или только от различия обстоятельств, при которых сила проявляется, - и одинаково избегая считать проявлением различных сил проявление одной и той же силы, только при различных обстоятельствах, как и наоборот, считать проявлением одной силы то, что истекает из различных сил. Для этого нужна непосредственно сила суждения; поэтому так мало людей способны расширить в физике взгляд, но все способны расширить в ней опыт. Леность и незнание склоняют к преждевременной ссылке на первобытные силы: это высказывается с преувеличением, сходным с иронией, в "сущности" и "индивидуальности" схоластиков. Способствовать возвращению к нему совершенно не в моем намерении. Там, где требуется физическое объяснение, настолько же невозможно ссылаться на объективацию воли, как и на творческую силу. Ибо физика требует причин, а воля никогда не может быть причиной: ее отношение к явлению не подчинено закону основания; напротив, что само в себе - воля, то, с другой стороны, существует как представление, т. е. явление: как такое, оно подчиняется законам, составляющим форму явления: так, напр., каждое движение, хотя оно постоянно- проявление воли, имеет тем не менее причину, из которой его можно объяснить по отношению к известному времени и месту, т. е. не вообще по его внутреннему существу, а как отдельное явление. Эта причина движения у камня механическая, у человека мотив: но не-быть она не может. Напротив, общее, присущее всем явлениям известного рода, то, без предположения чего объяснение через причины не имело бы ни смысла, ни значения, это-то и есть общая сила природы, которая в физике должна оставаться как "скрытое качество", так как тут этиологическое объяснение кончается, а начинается метафизическое. Цепь причин и действий никогда не прерывается первобытной силою, на которую приходится ссылаться; она никак не восходит к ней, как бы к первому своему звену; а ближайшее звено цепи, настолько же, как и отдаленнейшее, уже предполагает эту первобытную силу, без которой ничего объяснить не в состоянии. Ряд причин и действий может быть проявлением самых различных сил, коих последовательным проступлением в видимость оно руководит, как я это объяснял примером металлической машины; но различие этих первобытных, друг из друга невыводимых сил нисколько не прерывает единства означенной цепи причин и связи между всеми ее - звеньями. Этиология природы и философия природы никогда друг другу не мешают, напротив, идут рядом, с различных сторон наблюдая один и тот же предмет. Этиология дает отчет в причинах, неизбежно приведших отдельное, подлежащее объяснению, явление, и указывает, как на основание всех своих объяснений, на общие силы, деятельные во всех этих причинах и следствиях, точно определяет эти силы, их число, их различия и затем все действия, в коих каждая сила, сообразно с различием обстоятельств, выступает различно, постоянно верная свойственному ей характеру, который развивает по неуклонному правилу, называемому законом природы. Когда физика исполнит все это вполне во всех отношениях, она достигнет своего совершенства; тогда не останется в неорганической природе ни одной неизвестной силы, ни одного действия, на которое не было бы указано, как на проявление одной из этих сил, при известных обстоятельствах, согласно закону природы. Тем не менее закон природы остается только подмеченным у природы правилом, по которому она поступает каждый раз, при известных обстоятельствах, как скоро они наступают: поэтому можно, конечно, определять закон природы, как обще выраженный факт, факт генерализированный. Поэтому полнейшее изложение всех законов природы было бы только полным списком фактов. Обозрение всей природы заканчивается затем морфологией, исчисляющей, сравнивающей и размещающей все постоянные формы органической природы: о причине выступления отдельных существ она говорит мало, так как у всех оно - рождение, коего теория идет сама по себе, - и только в редких случаях самозарождение. Но к последнему, в строгом смысле, принадлежит и тот способ, каким все низшие ступени объективации воли, следовательно физические и химические явления, наступают в частных случаях, и указание условий такого наступления и составляет задачу этиологии. Философия, напротив, наблюдает всюду, следовательно и в природе, только общее. Тут сами первобытные силы становятся ее предметом, и она признает в них различные ступени объективации воли, составляющей сущность, само в себе, того мира, который она, когда от этого отвлекает, признает только представлением субъекта. Если же этиология, вместо того, чтобы пролегать философии дорогу, подтверждая ее учение примерами, задается мыслью, что цель ее - не признавать никаких первобытных сил, за исключением разве одной, самой общей, напр., непроницаемости, о которой воображает, что понимает ее окончательно, и потому насильно старается сводить к ней все остальные; то она сама вырывает из-под себя основание и в состоянии дать только заблуждение вместо истины. В этом случае содержание природы вытесняется ее формой, все приписывается влияющим обстоятельствам и ничего внутреннему существу вещей. Если бы действительно такой путь был удачен, то, как уже сказано, загадка мира разрешилась бы под конец арифметической задачей. Но по этому пути идут, когда, как сказано, желают привести все физиологические действия к форме и составу, примерно к электричеству, это снова к химизму, а последний к механизму. Такова, напр., была ошибка Декарта и всех атомистов, которые сводили движение мировых тел на толчок некоторой жидкости, а качество на связь и форму атомов, и старались все явления природы объяснить как простые феномены непроницаемости и сцепления. Хотя от этого отказались, тем не менее то же делают в наше время электрические, химические и механические физиологи, упорно старающиеся объяснить всю жизнь и все функции организма из формы к состава его частей. Что цель физиологического объяснения - сведение органической жизни на общие силы, рассматриваемые физикой, мы находим уже высказанным в "Архиве физиологии" Меккеля, 1820, т. 5, стр. 185. Ламарк, в своей "Философии зоологии", т. 2, гл. 3, тоже считает жизнь простым действием тепла и электричества: "тепла и электрической материи совершенно достаточно, чтобы вместе составить эту сущностную причину жизни" (стр. 16). Поэтому собственно тепло и электричество должны бы были быть вещью самой в себе, а мир животных и растений ее проявлением. Нелепость такого мнения резко выступает на 306-й стр. этого сочинения. Всем известно, что в новейшее время все эти, не раз уже забракованные, воззрения, выступили опять с обновленной наглостью. Если рассмотреть пристально, в основании их кроется предположение, что организм - только агрегат проявлений физических, химических и механических, сил, которые, случайно здесь сошедшись, произвели организм, как игру природы, без дальнейшего значения. Поэтому организм животного или человека не был бы, с философской точки зрения, выражением отдельной идеи, т. е. не был бы сам непосредственной объективацией воли на определенной высокой ступени; а в нем проявлялись бы только идеи, объективирующие волю в электричестве, химизме и механизме. Организм поэтому оказался бы так же случайно вздувшимся из случайного совпадения этих сил, как фигуры людей и животных из облаков или сталактитов, поэтому в сущности нисколько не интересным. Между тем мы тотчас увидим, в каком смысле все-таки это применение физических и химических объяснений к организму, в известных границах, оказывается дозволенным и полезным; именно я покажу, что жизненная сила, без сомнения, пользуется силами природы, но ни в каком случае из них не состоит, как кузнец не состоит из молота и наковальни. Поэтому никогда нельзя будет объяснить из них даже и столь значительной простой жизни растения, например, из волосности и эндосмоза, не говоря уже о жизни животной. Следующее соображение проложит нам путь к такому довольно трудному исследованию.
Справедливо, что, согласно всему сказанному, естественная наука заблуждается, когда силится сводить высшие ступени объективации воли и низшие, так как непризнание и отрицание первобытных и самостоятельных сил природы настолько же ошибочно, как и безосновательное предположение самобытных сил там, где в сущности только особое проявление уже известных сил. Поэтому Кант прав, что нелепо ожидать Ньютона былинки, т. е. человека, который свел бы былинку на явления физических и химических сил, коих она была бы случайно конкрементом; следовательно простой игрой природы, в коей не проявлялась бы самобытная идея, т. е. воля не выражалась бы непосредственно на высокой и самобытной ступени, а только именно так, как в явлениях неорганической природы, и случайно в этой форме. Схоластики, которые ни в каком бы случае этого не допустили, сказали бы с полным правом, что это было бы совершенным отрицанием субстанциальной формы и принижением ее до привходящей формы. Ибо Аристотелева субстанциальная форма обозначает именно то, что я называю степенью объективации воли в данной вещи. Но, с другой стороны, не должно упускать из виду, что во всех идеях, т. е. во всех силах неорганической и во всех формах органической природы, одна и та же воля раскрывается, т. е. входит в форму представления, в объективность. Ее единство должно поэтому заявлять себя внутренним родством всех ее явлений. Последнее обнаруживается на высоких ступенях ее объективации, где все явление очевидней, следовательно в царствах растений и животных, общей аналогией всех форм, основным типом, повторяющимся во всех явлениях. Последний поэтому и стал руководствующим принципом превосходных, установленных в этом столетии французами, зоологических систем и приводится с наибольшей полнотою в сравнительной анатомии, как единство плана, единство анатомических элементов. Отыскивание его было главным занятием или по крайней мере наипохвальнейшим стремлением натурфилософов шеллингианцев, которые оказали даже, в этом случае не мало услуг; хотя нередко их погоня за аналогиями в природе переходит в игру слов. С полным правом указывали они на общее сродство и фамильное сходство и в идеях неорганической природы, например, между электричеством и магнетизмом, коих тождество позднее было подтверждено, между химическим влечением и тяготением, и многое тому подобное. Особенно они указывали на то, что полярность, т. е. разъединение силы на две качественно различные, противоположные и к воссоединению стремящиеся деятельности, каковое в большинстве случаев высказывается и в пространстве движением в противоположных направлениях, - составляет основной тип почти всех явлений природы, от магнита и кристалла до человека. В Китае, однако, это сознание существует уже с древнейших времен, в учении о противоположности Иин и Янг. Даже, так как все предметы мира - только объективация одной и той же воли, и, следовательно, в сущности тождественны, то дело не должно ограничиваться очевидной между ними аналогией и тем, что в каждом менее совершенном уже сказывается след, намек, наклонность ближайшего совершеннейшего; а можно даже предполагать, так как все эти формы только свойственны миру как представлению, что уже в самых общих формах представления, в этой собственно основе мира явлений, следовательно в пространстве и времени, можно отыскать и указать на основной тип, намек, возможность всего того, что наполняет эти формы. Кажется, темное об этом сознание было источником Каббалы и всей математической философии пифагорейцев и китайцев в "И-Кинге". И в Шеллинговой школе, при ее разнообразных стремлениях осветить аналогию между всеми явлениями природы, мы находим несколько, правда неудачных, попыток вывести законы природы из одних законов пространства и времени. Между тем нельзя знать, насколько гениальный ум когда-либо способен осуществить оба стремления.
Хотя никогда не следует упускать из виду различия между явлением и вещью самой в себе, и потому тождество во всех идеях объективированной воли (имеющей определенные ступени своей объективации) никогда не должно быть извращено в тождество самих отдельных идей, в коих она проявляется, и потому, напр., химическое или электрическое притяжение никогда не должно быть сводимо на притяжение посредством тяжести, хотя их внутренняя аналогия и будет признана, и первые можно признать как бы внешними потенциями этого последнего; равным образом и внутренняя аналогия строения всех животных не дает никакого права смешивать и отождествлять роды, принимая более совершенные за разновидности менее совершенных; хотя таким образом, наконец, и физиологические функции никогда не могут быть сведены на химические или физические процессы, - то все-таки можно, в оправдание таких приемов в известных пределах, допустить с большим вероятием следующее.
Если из проявлений воли, на низших ступенях ее объективации, следовательно, в неорганическом мире, многие вступают между собой в борьбу, так как каждое, под руководством причинности, стремится овладеть насущной материей, то из этой борьбы происходит явление высшей идеи, которая побеждает все прежние менее совершенные, но тем не менее так, что она второстепенным образом дозволяет им проявлять свою суть, принимая в себя некоторый ее аналогон. Такой образ действия понятен только из тождества проявляющейся во всех идеях воли и из ее постоянного стремления к более высокой объективации. Поэтому мы видим, например, в отвердении костей несомненный аналогон кристаллизации, первобытно царившей над известью, хотя окостенения никогда нельзя свести на кристаллизацию. Слабее проявляется аналогия в отвердении мяса. Смешение соков в животном организме и выделение - также аналогон химического соединения и выделения; даже законы последних еще продолжают действовать, но подчиненно, весьма измененно, под властью высшей идеи. Поэтому одни химические силы вне организма никогда не произведут подобных соков; напротив:
"Действием природы" - вот
Как это химия зовет.
"Фауст".
Возникающая из такой победы над многими низшими идеями или, объективациями воли, более совершенная идея приобретает именно тем, что воспринимает от покоренных некоторый более возвышенный их аналогон, совершенно новый характер. Воля объективируется в новом, более ясном роде: появляется сперва посредством самозарождения, а затем посредством ассимиляции с насущным зародышем, органический сок, растение, животное, человек. Из борьбы низших явлений исходит таким образом высшее, всех их поглощающее, но и осуществляющее в высшем размере все их стремления. Итак, уже здесь властвует закон: из змеи не делается дракон, разве лишь если пожирает других змей. Я желал бы достигнуть возможности препобедить ясностью изложения темноту, сопровождающую содержание этих мыслей; но вижу очень хорошо, что собственное размышление читателя необходимо должно придти мне на помощь, если он желает понять меня или не понять превратно. Согласно данному воззрению, можно, правда, указать в организме следы химических и физических родов действий, но объяснить его из них невозможно; так как он никак не случайный феномен, возникший из совокупного действия подобных сил, а высшая идея, подчинившая себе те низшие поработительной ассимиляцией; так как объективирующаяся во всех идеях единая воля, стремясь к возможно высокой объективации, здесь отказывается от нижних ступеней своего проявления, по возникновении между ними конфликта, чтобы тем сильнее проявиться на высшей. Нет победы без борьбы. Высшая идея или объективация воли, будучи в состоянии проявиться только победив низшие, подвергается противодействию последних, которые хотя и побеждены, все еще стремятся к независимому и полному выражению своего существа. Как магнит, подымающий железо, поддерживает продолжительную борьбу с тяжестью, которая, в качестве низшей объективации воли, имеет древнейшее право на материю этого железа, причем магнит даже сильнее в постоянной борьбе, так как противодействие как бы побуждает его к большему усилию; точно так же всякое проявление воли, в том числе и заявляющее себя в человеческом организме, выдерживает продолжительную борьбу со многими физическими и химическими силами, которые, в качестве низших идей, имеют над этой материей старшие права. Поэтому опускается рука, поднятая в течение известного времени для побеждения тяжести: отсюда отрадное чувство здоровья, выражающее победу идеи само-сознательного организма над физическими и химическими законами, которые первобытно властвуют над соками нашего тела, но так часто прерывающееся, даже почти всегда сопровождаемое известным, более или менее тягостным, ощущением, которое происходит от сопротивления этих сил и но которому растительная часть нашей жизни даже постоянно связана с легким страданием. Потому и пищеварение понижает все животные отправления, что требует всех жизненных сил для побеждения химических сил природы посредством ассимиляции. Отсюда вообще тяжесть физической жизни, необходимость сна и самой смерти, так как под конец, при благоприятствующих обстоятельствах, покоренные силы природы отнимают вновь у утомленного постоянной победой организма вырванную из-под власти их материю и достигают беспрепятственного выражения своего существа. Поэтому можно сказать, что каждый организм представляет идею, коей он служит отпечатком, только за исключением части его сил, издерживаемых на покорение низших идей, оспаривающих у него материю. Кажется, это мерещилось Якову Бёме, когда он в каком-то месте говорит, что все тела людей и животных, даже все растения, собственно полумертвы. Смотря по тому, насколько организм побеждает силы природы, выражающие низшие ступени объективации воли, он становится более или менее совершенным выражением своей идеи, т. е. стоит ближе или дальше от идеала, которому в его роде принадлежит красота.