Еще более опасным в необдуманном принятии скрытых переменных, явялется переход от социологии социального к критической социологии. Это единственная дисциплина, считающая себя научной, когда не только игнорирует данные и замещает их бесспорными данными об уже собранных социальных силах, но и принимает возмущение тех, кого она таким образом "объясняет", за доказательство невыносимой для них истинности критических интерпретаций. В этом пункте социология перестает быть эмпирической и становится "вампирической". Великая трагедия социальных наук в том, что этот урок прошел мимо их внимания, и критические социологи все еще считают своим достоинством то, чего скорее должны были бы стыдиться,- неразличение того, что затемняет данные, и того, что они раскрывают. Назвали ли бы вы "научной" дисциплину, которая отодвигает в сторону точную информацию, полученную в результате полевых исследований, и подменяет ее примерами каких-то других, невидимых вещей, таких вещей, о которых люди не говорили и от которых в устной беседе отказались? Раз так, именно социологи ассоциаций следуют здравому смыслу. С их точки зрения, разногласия по поводу сил должны быть развернуты в полной мере,- не имеет значения, насколько это сложно, чтобы не упрощать заранее задачу сборки коллектива. Это не означает, что мы должны навсегда отказаться от обращения к скрытым переменным или считать, что акторы живут в первозданной ясности ego cogito, полностью контролируя свои действия. Совсем наоборот, как мы только что видели, самая мощная интуиция социальных наук в том и состоит, что нас побуждают действовать другие, не контролируемые нами силы. В следующей главе у нас будет много возможностей увидеть, как действие распределяется между агентами, очень малая доля которых человекоподобна. Причина нашего стремления к осторожности по отношению к любому социальному объяснению заключается в простом факте: скрытые переменные упаковываются так, что нет контрольного окна, заглянув в которое, можно было бы выяснить, что внутри. Объяснение в "нынешней социологии" превратилось в нечто принимаемое на веру и очень напоминает "нынешний психоанализ". Теории социологов стало так же невозможно проверить и исправить, как засекреченное электронное оборудование. Сам успех социальных теорий сделал их настолько дешевыми, что теперь приходится повышать цену и устанавливать контроль качества за тем, что рассматривается как скрытая сила.
ЭКСКУРС В ПРАКТИЧЕСКУЮ МЕТАФИЗИКУ
Если мы называем метафизикой дисциплину, вдохновляемую философской традицией и ставящую целью выяснить фундаментальную структуру мира, то эмпирическая метафизика - это то, во что выливаются разногласия по поводу сил, непрестанно пополняющие мир новыми побуждениями и столь же непрестанно оспаривающие существование других. Тогда встает вопрос, как проникнуть в собственную метафизику акторов. "Социологи социального" отвечают на него тем, что воздерживаются от обеих метафизик и разрывают любые отношения с философией, этой погруженной в фантазии и не-эмпирической дисциплиной, представляющей раннее детство ныне зрелых социальных наук. Кроме того, они строго ограничили перечень "реально действующих" в мире сил, чтобы освободить акторов от иллюзий, подготовить почву для широкомасштабной социальной инженерии и сделать более гладким путь к модернизации.
Не удивительно, что эта программа кончилась ничем. Как без устали показывают антропологи, акторы постоянно вовлекаются в самые трудные метафизические построения, переопределяя все элементы мира. Только исследователь, поднаторевший в концептуальных упражнениях, предложенных философской традицией, мог бы оказаться достаточно быстрым, сильным, смелым и гибким, чтобы скрупулезно регистрировать то, что они говорят. Действие - одна из наиболее сложных проблем философии. Как могли бы исследователи слушать домохозяйку, клерка, паломника, преступника, певицу, руководителя компании - и при этом еще правильно понимать, о чем они говорят, если бы не помощь Гегеля, Аристотеля, Ницше, Дьюи, Уайтхе-да? Разве эти авторы не проделали огромной полезной работы, чтобы раскрыть, чем может быть действие? Это не означает, что философы знают лучше, идут дальше, оказываются глубже, чем социологи, не означает и того, что они обеспечат социологию "основанием" или погрузятся в "метатеории". Это означает, что отрезать социологию от хранилищ философских новаций - гарантированный способ сделать так, чтобы никто и никогда не заметил метафизических новаций, предложенных обычными акторами, зачастую выходящие за пределы новаций профессиональных философов. И ситуация даже ухудшится, если социологи не только станут воздерживаться от метафизики, но и сочтут своим долгом крепко держаться за самый ограниченный перечень сил, безостановочно переводя нескончаемые творения акторов в свой короткий список. У акторов множество философий, но социологи считают, что они должны быть привержены лишь нескольким. Акторы наводняют мир силами, а социологи социального рассказывают им, из каких строительных блоков "в действительности" сделан их мир. То, что они часто делают это из возвышенных соображений - быть политически корректными, быть "критичными" ради блага самих акторов, которых они хотят "освободить от оков архаических сил",-меня не убеждает. Даже если бы это было отличной политикой, а как мы увидим, это не так, это все равно плохая наука.
Есть, конечно, и более веская и практическая причина заранее ограничить расширение списка сил, заставляющих акторов действовать. Помимо ослепленности социологов политикой эмансипации, это еще и явная трудность следования за их распространением. И действительно, убедить исследователей погрузиться в эмпирическую метафизику, отправить их в погоню за акторами,-нелегкая задача. Однако если число сил несметно, то разногласия по их поводу легко возникают сами собой. Решение здесь такое же, как и в случае с первым источником неопределенности: хотя существует бесконечный перечень групп, можем придумать маленький список возможностей, позволяющих социологу переходить от одного группообразования к следующему. Аналогичным образом я считаю возможным предложить ограниченный ряд приемов, чтобы проследить способы, которыми акторы наделяют доверием или лишают его ту или иную силу в своих объяснениях того, что заставляет их действовать.
Возможно, это все еще кажется парадоксальным (хотя по мере чтения книги все меньше), но питаться разногласиями-гораздо более надежный путь, чем невыполнимая задача установления априори и имеете акторов, каким группам и каким силам отныне будет позволено наполнять социальный мир. И снова - перемещение из одной системы координат в другую открывает больше свободы движения, нежели любая абсолютная или произвольная точка зрения. И еще раз воспользуемся метафорой путеводителя: свобода движения становится принципиальной, даже если приходится заставлять путешественника двигаться медленнее!
КАКИЕ РАЗНОГЛАСИЯ ПО ПОВОДУ СИЛ НАНОСИТЬ НА КАРТУ
Никогда достоверно не зная, кто и что заставляет нас действовать, мы тем не менее можем привести перечень моментов, всегда присутствующих в противоречивых аргументах о том, что произошло: силы - часть отчета; им придается определенная форма; они противопоставляются другим конкурирующим силам; и, наконец, их сопровождает эксплицитная теория действия.
Во-первых, в любом отчете силы всегда предстают что-то делающими, то есть вносящими какое-то изменение в положение вещей, преобразующими некоторые А в В посредством испытаний С. Без отчетов, без испытаний, без различий, без изменения положения дел в отношении данной силы невозможен никакой значимый аргумент о данной силе, никакая поддающаяся обнаружению система координат. Невидимая сила, не производящая изменений, не совершающая преобразований, не оставляющая следов и не входящая в отчет,-это не сила. И точка. Либо она что-то делает, либо нет. Говоря о силе, вы должны дать отчет о ее действии, а для этого вам придется более или менее прояснить, какие именно испытания оставили наблюдаемые следы. Это, конечно, не значит, что вы должны об этом говорить: речь - только одна, и далеко не самая распространенная, из множества форм поведения, способных создавать отчеты, что представляется достаточно очевидным. И все же это стоит подчеркнуть для тех, кто заворожен избытком невидимых и необъяснимых социальных сил. В ACT нельзя сказать: "Никто об этом не упоминает. У меня нет доказательств, но я знаю, что здесь за сценой действует скрытый актор". Это конспирологическая, а не социальная теория. Присутствие социального должно каждый раз демонстрироваться заново; его никогда нельзя просто постулировать. Без средства передвижения не проехать ни дюйма, не оставить ни следа, не зарегистрироваться ни в одном документе. Даже для того, чтобы обнаружить Полония за гобеленом, ставшим для него саваном, Принцу Датскому понадобилось услышать писк крысы. Во-вторых, сила - это одно, а придание ей формы (фигурация) - другое. То, что производит действие, в объяснении всегда имеет плоть и черты, придающие ему форму или облик, не имеет значения, насколько смутный. "Фигурация" - один из технических терминов, нужных мне для того, чтобы вывести из строя коленный рефлекс "социального объяснения", потому что очень важно усвоить, что существуют далеко не только антропоморфные формы. Это один из многих случаев, когда социологии следует согласиться стать более абстрактной. Наделяя силу анонимностью, мы точно так же придаем ей форму, как наделяя ее именем, носом, голосом или лицом. Просто в этом случае мы ее делаем идеоморфной, а не антропоморфной. Статистические категории, полученные в результате опроса и снабженные обозначением подобно А- и В-типам в исследовании причин сердечного заболевания, так же конкретны, как и "мой краснолицый сосед-сангвиник, умерший от удара в прошлую субботу, сажая репу, из-за того, что ел слишком много жирного". Для того чтобы сказать: "Культура запрещает иметь детей вне брака", в смысле фигурации требуется ровно столько же работы, сколько и для того, чтобы сказать: "моя будущая теща хочет, чтобы я женился на ее дочери". Конечно, первая (анонимная) фигурация отличается от второй (моя теща). Но-и та и другая наделяют силу, запрещающую мне или заставляющую меня что-то делать, очертаниями, формой, одеждой, плотью. Пока идет речь о фигурации, нет оснований говорить, что первая из них - "статистическая абстракция", а вторая - "конкретный, актор". Индивидуальные силы также нуждаются в абстрактных фигурациях. Когда люди сокрушаются по поводу "гипостазирующего" общества, им не следует забывать о том, что "моя теща" - тоже продукт гипостазирования, так же, как, разумеется, "индивиды", "рациональные агенты" и злополучная Невидимая Рука. Это, собственно, то, что значат слова "актор" и "личность": никто не знает, как много людей одновременно действует в каждом конкретном индивиде; и наоборот, никто не знает, как много индивидуальности может быть в облаке точек статистического графика. Фигурация наделяет их формой, но не обязательно делает это в манере приглаженного портрета, написанного фигуративным художником. Для того чтобы делать свою работу, социологи нуждаются в таком же неограниченном разнообразии в "рисовании" акторов, какое имеет место в дебатах о фигуративности в модернистском и современном искусстве.
Чтобы вырваться из-под влияния того, что можно назвать "фигуративной социологией", ACT пользуется техническим термином "актант", почерпнутым из литературоведения. Вот четыре способа понять одного и того же актанта: "Империализм стремится к однополярности"; "Соединенные Штаты намерены выйти из ООН"; "Буш-младший хочет выйти из ООН"; "Многие армейские офицеры и две дюжины лидеров неоконсерваторов хотят выйти из ООН". Конечно, то, что в первом случае актант - структурная характеристика, во втором - корпоративное целое, в третьем - индивид, в четвертом - аморфное множество индивидов, создает большое различие в отчетах, но все они создают разные фигурации одних и тех же действий. Ни одна из четырех фигурации ни более и ни менее "реалистична", "конкретна", "абстрактна" или "искусственна", чем остальные. Все они просто способствуют укреплению различных групп и, таким образом, помогают разрешить первую неопределенность относительно группообразования. Огромная трудность в ACT не оказаться запуганным типом фигурации: идео-, или техно-, или биоморфизмы - все суть морфизмы в той же мере, как воплощение какого-то актанта в конкретном индивиде.
Имея дело с вымыслом, теоретики литературы гораздо свободнее в своих исследованиях фигурации, чем любой социолог, особенно когда они использовали семиотику или различные теории нарратива. Это происходит потому, что, к примеру, в сказке один и тот же актант может понуждаться к действию силой волшебной палочки, карлика, мысли в сознании феи или рыцаря, убивающего две дюжины драконов. От классической трагедии до комиксов романы, пьесы и фильмы предоставляют широкую арену для повторения отчетов о том, что заставляет нас действовать. По этой причине, как только понята разница между актантом и силой, становятся вполне соизмеримыми такие фразы, как "движимый собственными интересами", "перенятый путем социального подражания", "жертвы социальной структуры", "влекомый рутиной", "призванный Богом", "побежденный судьбой", "созданный по своей воле", "выставленный в качестве примера", "объясняемый капитализмом". Это просто различные способы побудить акторов делать то-то или то-то, способы, разница между которыми полностью раскрывается без необходимости заранее отделить "истинные" силы от "ложных" и учета того, что все они переводимы в назойливый язык социального.
Вот почему ACT заимствовала у теорий нарратива, конечно, не все их идеи и жаргон, но их свободу движения. По этой же причине мы отказываемся окончательно разрывать с философией. Не потому что социология - вымысел, и не потому что теоретики литературы знают больше, чем социологи, но потому, что разнообразие миров вымысла, изобретенных на бумаге, позволяет исследователям достигать такой же гибкости и широты, как и тех, что им приходится изучать в реальном мире. Только благодаря постоянному близкому общению с литературой социологи ACT смогли стать не такими одеревенелыми, не такими ригидными, не такими косными в своем понимании того, какого рода силы населяют мир. Их язык может постепенно стать таким же изобретательным, как язык акторов, за которыми они пытаются следовать еще и потому, что акторы тоже читают массу романов и много смотрят ТВ! Только постоянно сравнивая сложные репертуары действия, социологи могут быть в состоянии регистрировать данные,-эта задача всегда кажется очень тяжелой социологам социального, которым приходится отфильтровывать все, что не выглядит с самого начала как приведенный к единообразию "социальный актор". Регистрировать не фильтруя, описывать не поучая,- вот Закон и Пророки.