Достаточно ли для появления, проявления Эго в "моем теле", чтобы оно обозначило вокруг себя лево и право, разметило направления? Достаточно ли данному Эго сказать "мое тело", чтобы получить возможность указывать на других, локализовать тела и предметы? Нет. Кроме того, чтобы сказать "мое тело", Эго нуждается в языке и в определенной дискурсивной практике, а это долгая история. При каких условиях возникает эта история, эта речевая практика, это вмешательство языка? Откуда берется код Эго и Альтер Эго, кодировка промежутка между ними?
Чтобы возникло Эго, оно должно явиться самому себе, а его тело – явиться ему отдельным, то есть отделенным, абстрагированным от мира. Оно – жертва мира, ему грозит тысяча опасностей, и оно строит укрепления: замыкается в обороне, закрывает к себе доступ. Оно ставит преграды природе, ибо чувствует себя уязвимым. Оно хочет выглядеть неуязвимым. Фантазии? Конечно же, магия! Предшествует ли магическая операция наименованию? Или следует за ним?
Вымышленные и реальные преграды, призванные защитить от нападений, могут укрепляться. Защитные реакции (как показал В. Райх) иногда приводят к сооружению крепкого панциря. В других, не западных цивилизациях дело обстоит иначе. Здесь существует разработанная до мелочей практика обращения с телом, имеющая целью постоянно избавлять его от изменчивого влияния "среды", от агрессивного воздействия пространства. Таков восточный ответ на скромный запрос пространственно-временного и практико-чувственного тела, тогда как на Западе заказ привел к вербализации, порождающей лишь окаменение и омертвение.
В некоторых ситуациях образуется разрыв, зазор, промежуток: совершенно особое пространство, магическое и реальное. Бессознательное? Быть может, оно – не смутная природа, не субстанция, наделенная желанием, не источник языка и не сам язык. Быть может, оно и есть этот зазор, этот интервал? Со всем, что в нем содержится, внедряется в него и в нем происходит. Зазор между чем и чем? Между собой и собой, между телом и его Эго (вернее, между стремящимся сложиться Эго и его телом). Что достигается лишь в ходе длительного обучения, деформирующего образования, которое получает незрелый, недоразвившийся ребенок, обреченный на семейную и социальную зрелость. Но что же проникает в этот промежуток? Язык, слова, знаки – необходимая и пагубная, обязательная и опасная абстракция. Смертельный интервал, где застаивается словесная пыль и грязь. То, что туда проникает, позволяет сместить смысл за пределы переживания, за пределы плотского тела. Слова и знаки делают возможной – более того, вызывают, провоцируют, заказывают – метафоризацию, вынесение физического тела за собственные границы. Эта операция, где магическое смешано с рациональным, вызывает странный процесс (словесной) дезинкарнации и (эмпирической) реинкарнации, искоренения и укоренения, спациализации в абстрактной протяженности и локализации в строго очерченном пространстве: смешанном (еще природном, но уже произведенном) пространстве первых лет жизни, а позже – поэзии, искусства, то есть пространстве репрезентаций.
III. 9
Тело неподвластно аналитической мысли, разъединяющей циклическое и линейное. Единство тела, его великая тайна, которую мысль стремится расшифровать, вновь оказывается непрозрачным, зашифрованным. Ибо тело объединяет циклическое и линейное: циклы времени, потребностей и желаний – и линейность движений, ходьбы, хватания, работы с помощью материальных или абстрактных орудий. Существование тела предполагает постоянную отсылку одного к другому в их переживаемом, но не мыслимом различии. Разве не тело изобретает что-то новое в повторяющемся, потому что улавливает различие в этом повторении? Тогда как аналитическая мысль, изгоняя различие, не может постичь, каким образом повтор порождает новизну. Познание не признает, что приносит телу несчастье и испытание. Вторгаясь в промежуток между переживанием и знанием, оно сеет смерть. Пустое тело, тело-решето, нагромождение органов, аналогичное куче вещей, тело, расчлененное на отдельные члены, тело без органов – все эти так называемые патологические симптомы, вызванные опустошительным воздействием репрезентации и дискурса, обостряются в современном обществе с его идеологиями и противоречиями (в частности, между пермиссивным и репрессивным в пространстве).
Обусловлено ли дробление, фрагментация тела, иначе (и вернее) говоря, скверная связь Эго с его телом, одним только языком? Восходит ли разделение тела на функциональные локусы, отказ от тела как (субъективного и объективного) целого к тому факту, что с детских лет части тела называют бессвязными словами? И потому эти части (фаллос, глаза и т. д.) существуют по отдельности в пространстве репрезентации, которое впоследствии переживается как патология…
Подобная теория оправдывает одновременно и христианскую (точнее, иудеохристианскую) традицию, которая не желает знать тело, презирает его и отбрасывает в оссуарий, а то и во владения дьявола, – и капитализм, при котором разделение труда затрагивает само тело трудящихся и даже не трудящихся. В одной из первых научных продуктивистских систем, "системе Тейлора", от тотального тела остается лишь известное число линейно обусловленных движений, подчиненных строгому контролю. Разделение труда, специализация, распространяющаяся на жесты, безусловно, имеет для фрагментации тела на разъединенные/соединенные части не меньшее значение, нежели дискурс.
Связь Эго с телом, понемногу открывающаяся теоретической мысли, оказывается сложной и многообразной. Отношений Эго с собственным телом (опытов присвоения тела, удачных и неудачных) существует столько же, сколько обществ, "культур", а возможно, и индивидов.
Но практическая связь Эго со своим телом определяет его отношения с другими телами, с Природой, с пространством. И наоборот: связи с пространством отражаются в отношениях с другим телом и другим сознанием. Анализ и самоанализ тотального тела, его локализация и фрагментация зависят от практики, которая включает в себя дискурс, но не сводится к нему. После того как труд отделяется от игры, ритуальных жестов, эротики, взаимодействия и взаимосвязи приобретают еще большее значение. При современном развитии промышленности и городской жизни в отношениях с телом господствует абстракция. Природа отдаляется, и ничто не способно восстановить тотальное тело – ни предметы, ни деятельность. Западная традиция, не признающая тела, странным образом актуализуется вновь; когда злодеяния списывают на один лишь дискурс, тем самым снимают все обвинения не только с традиции, но и с "реального" абстрактного пространства.
III. 10
Изобретательский дар тела демонстрировать не нужно: оно показывает его, дает ему выход в пространстве. Многообразные ритмы взаимодействуют, проникают друг в друга. В теле и вокруг него, словно на водной поверхности или в толще потока, сталкиваются, пересекаются, накладываются ритмы, связанные с пространством. Они захватывают и первичные импульсы, и энергии: как те, что распространяются внутри тела, так и те, что действуют на поверхности, как "нормальные", так и избыточные, как взрывные, так и вызванные внешним воздействием. Ритмы соотносятся с потребностями, рассеяны в тенденциях или концентрируются в желании. Как их перечислить? Некоторые видны сразу: дыхание, биение сердца, голод и жажда, сон. Другие скрыты – ритмы полового влечения, плодородия, социальной жизни, мышления. Одни остаются на поверхности, другие возникают из потаенных глубин.
Конкретный анализ ритмов и, возможно, способов их использования (присвоения) мог бы дать ритмоанализ. Он обнаружит те ритмы, что проявляются лишь опосредованно, в своих косвенных эффектах и выражениях. В ряде случаев ритмоанализ может занять место психоанализа: он более конкретен, более действен и теснее связан с педагогикой освоения (тела, пространственной практики). Он применит к живому телу с его внешними и внутренними связями принципы и законы общей ритмологии. Главным объектом и экспериментальной площадкой такого исследования станут танец и музыка, "ритмические звенья" и их воздействие. Взаимодействие ритмических повторов и избыточности, симметрии и асимметрии не сводится к детерминантам, выделенным и закрепленным аналитической мыслью. Понимание и присвоение полиритмичного тела возможно лишь при таких условиях. Ритмы различаются своей амплитудой, частотой, энергией, которую они излучают и распространяют. Перенося эти различия, воспроизводя их в напряжении, в силе ожидания, давления, действия, они сталкиваются в теле, подобно волнам в "эфире".
Каким образом ритмы включают в себя и цикличность, и линеарность, можно понять на примере музыки: темп, отбивание такта носят линейный характер, тогда как группы звуков, мелодия и особенно гармония цикличны (октава делится на двенадцать полутонов, звуки и интервалы внутри октав повторяются). То же относится и к танцу – совокупности жестов, организованных в соответствии с двойным кодом: кодом танцора и кодом зрителя (отбивающего ритм ногами или хлопая в ладоши), так что выразительные движения повторяются (парадигма) и вписываются в ритуальную последовательность жестов.
Что нам известно о ритмах, объективных отношениях последовательности в пространстве? Понятие потока "достаточно" только в политической экономии (потоки энергий, материалов и т. д.). К тому же оно подчинено понятию пространства. "Импульс" – это переложение на язык психики одного из фундаментальных понятий, к тому же не связанных с ритмом. Что мы переживаем? Субъективно воспринимаемые ритмы. В данном случае "переживание" сближается с "осмыслением". Законы природы смыкаются с законами нашего тела и, быть может, законами так называемой социальной реальности.
Любой орган имеет свой ритм, но ритм не имеет органа и не является им; ритм – это взаимодействие. Он включает в себя различные локусы, но не является локусом; он – не вещь, не множество вещей и не простой поток. У него есть свой закон – регулярность; закон этот обусловлен пространством (его пространством) и отношениями пространства и времени. Всякий ритм содержит и занимает некую пространственно-временную реальность, изученную нашей наукой, освоенную в качестве физической реальности (волновое движение) и неведомую в том, что касается живых существ, организмов, тел, социальной практики. Тем не менее социальная практика складывается из ритмов – дневных, месячных, годовых и т. д. Весьма вероятно, что эти ритмы сложнее, нежели природные. Значительные нарушения происходят из-за преобладания в социальной практике линеарных ритмов над циклическими, то есть одного вида ритмов над другим. При посредстве (в тройном значении слова: как средства, среды и взаимодействия) ритмов складывается живое пространство, продолжение пространства телесного. Каким образом законы пространства и его двойственность (симметрия и асимметрия, разметка и ориентация и т. п.) согласуются с законами ритмического движения (регулярностью, диффузией, взаимопроникновением)? На этот вопрос ответа пока нет.
III. 11
Бессознательное? Но ведь это сознание! Сознание и его двойник; сознание содержит и сдерживает его в качестве "самосознания"! Оно – сознание как удвоение, повтор, мираж. Что означает эта формула? Что любая "субстантивация" или натурализация бессознательного, находящегося либо ниже, либо гораздо выше сознания, рано или поздно оказывается смехотворной идеологией. Сознание не может не ведать само себя: если бы оно не ведало себя, чьим оно было бы сознанием? Самосознание по самой своей сути, по определению не только "отражает" предметы, но и двоится, повторяется. Сознает ли оно себя? Нет. Оно не сознает ни условий своего существования, ни своих законов (если они у него есть). Тем самым оправдана аналогия с языком – не только потому, что нет сознания без языка, но и потому, что говорящий и даже пишущий не знают условий и законов языка (своего языка), однако же пользуются им. Каков же "статус" сознания? Между познанием и невежеством существует опосредующее звено, которое может как служить медиатором, так и блокировать переход: неведение. Подобно тому как Роза не знает, что она роза, самопознание, столь восхищавшее западную мысль (от Декарта до Гегеля и даже в позднейшей философии), не ведает своих природных (физических) и практических, ментальных и социальных условий. Издавна известно, что сознание "сознательного существа" с детских лет определяется как осмысление того, что оно сделало в "объекте", в другом, посредством особых продуктов: объекта-орудия и дискурса. Оно определяется тем и через то, что оно производит (маленький мальчик, играя с простой палкой, начинает "быть": портит вещи, ломает их). Сознательное существо рассматривается через смесь насилия, нехватки, желаний и потребностей, собственно (и не собственно) знаний.
В этом смысле сознание не ведает само себя (но не совсем так, как язык), а значит, возникает возможность познания. Познание сознания, которое само есть место познания, порождает ряд недоразумений: с одной стороны, совершенное познание, прозрачность (Идея, Божество, Абсолютное Знание), с другой – пропасть, тайна, непрозрачность, бессознательное. Что такое это последнее понятие? Оно не ложно и не истинно. То есть оно истинно и ложно одновременно, как иллюзия, имеющая свои основания, как эффект миража. Мы (психолог, психоаналитик, психиатр) вкладываем все, что можно: условия сознания, заложенные в нервах и мозге, деятельность и язык, память и забвение, тело и его собственную историю. Тенденция к фетишизации бессознательного неотделима от образа бессознательности. Отсюда – онтология и метафизика, влечение к смерти и т. д.
Однако термин этот имеет определенный смысл, ибо обозначает особый процесс формирования каждого человеческого "существа": дупликацию, удвоение, повторение пространственного тела на ином уровне, язык и фиктивно-реальную спациальность, избыточность и неожиданность, обучение миру (природному и социальному), всегда неудачное присвоение "реальности", господствующей над природой силой абстракции, но подчиненной господству худшей из абстракций – абстракции власти. "Бессознательное", фиктивное и реальное место испытания, темная противоположность "светлой" сущности, культуры, "Бессознательное" с большой буквы не имеет ничего общего с мешаниной, придуманной специалистами.
Сон. Великая загадка для философии! Как Cogito может уснуть? Оно обязано бодрствовать до скончания времен; это понял и высказал Паскаль. Сон воспроизводит жизнь до рождения и предвещает смерть; однако этот отдых по-своему полон. Тело собрано воедино; оно восполняет запасы энергии, выключив рецепторы информации. Оно замыкается в себя, и в этом моменте есть своя правда, красота, доброта. Даже поэзия. И тогда возникает парадоксальное "пространство сновидения" – фиктивное и реальное пространство, аналогичное пространству языка, но отличное от него, бдительный страж уже не социального обучения, но сна. Пространство желания? "влечений"? Вернее будет сказать: соединения разрозненных, нарушенных ритмов, поэтическое воссоздание ситуаций, в которых присутствует желание – скорее обозначенное, чем реализованное. Пространство наслаждения, создающее визуальное царство удовольствия, пусть даже эротический сон обрывается на удовольствии и разочаровании спящего (или спящей). Странное, чуждое и самое близкое пространство – редко цветное, еще реже пронизанное музыкой и тем не менее чувственное в обоих смыслах слова. Пространство театральное, более высокое, чем обыденное или поэтическое: это образы себя и для себя…
Специфическое визуальное пространство содержит огромную толпу, оно населено предметами, вещами, телами. Они отличаются друг друга своим расположением и локальными особенностями, характером своих отношений с "субъектами". Везде есть особые предметы, притягивающие внимание и интерес, и предметы, всем безразличные. Есть предметы известные, есть неизвестные и непознанные. Некоторые выступают в роли ретрансляторов: они промежуточны, переходны, отсылают к другим объектам. Зеркало, являясь предметом особым, тем не менее обладает переходной функцией.
Возьмем окно. Что это – просто пустота, сквозь которую проходит взгляд? Нет. Да и какой взгляд, чей? Окно – не-объект, но неизбежно становится объектом. Причем объектом переходным, двунаправленным: изнутри наружу и снаружи внутрь. Оба направления "отмечены" и заметны. Внешняя (для внешнего мира) рама окна отличается от рамы внутренней (для внутреннего пространства).
Возьмем дверь. Что это – проем в стене? Нет. Она имеет раму. Дверь без рамы выполняла бы одну-единственную функцию: создать проход; и выполняла бы ее плохо. Ей бы чего-то недоставало. Функция требует не только функциональности, но и чего-то иного, большего, лучшего. Благодаря раме дверь становится объектом. Дверная коробка превращает дверь в произведение, не так уж сильно отличающееся от картины и зеркала. Дверь-объект, переходный, символический и функциональный, завершает определенное пространство – пространство комнаты или улицы; он подготавливает вход в соседнюю комнату, предвещает целый дом (или отдельную квартиру). Порог и ступень у входной двери, еще один переходный объект, по традиции наделяется почти ритуальным значением (переступить порог, пройти в "тамбур" или "прихожую"). Следовательно, объекты стихийно разбиваются на категории (переходный, функциональный и т. п.), но такая классификация всегда временна: категории меняются, а объекты переходят из одной категории в другую.
Здесь намечается сочленение чувственно воспринимаемого, или практико-чувственного, пространства с особым, или практико-социальным, пространством того или иного общества. Можно ли определить социальное пространство как проекцию идеологии на пространство нейтральное? Нет. Любая идеология предписывает локализацию той или иной деятельности: это место будет сакральным, а другое – нет. Храм, дворец, церковь будут стоять здесь, а не там. Идеологии не производят пространство; они пребывают в нем, они им являются. Кто производит социальное пространство? Производительные силы и производственные отношения. Тем самым складывается глобальная социальная практика, которая включает в себя разнообразные виды деятельности, образующие (впредь до новых изменений) данное общество: образовательную деятельность, административную, политическую, военную и т. д. Следовательно, не стоит связывать все локализации с идеологией. Тот факт, что социальное "место", политические высоты и глубины, "правое" и "левое" течения можно считать локализациями, объясняется не только идеологией, но и символическими свойствами пространства, неотделимыми от его практического наполнения.