Отсюда берет исток еще один, быть может, наиболее важный аспект Непостижимого - свобода. Самое заманчивое и самое пугающее достижение. Мы, выросшие в ситуации не-свободы - социальной, психологической, когнитивной, биологической, материальной наконец, - не только плохо представляем себе подлинную (не относительную) свободу, но даже просто не знаем, что с нею делать. Подсознательно мы боимся ее и, столкнувшись случайно с ее проявлениями, как-то сразу начинаем навязывать себе цели, достижения, планы, ограничивающие нас и нашу свободу, - словно испытываем постоянную необходимость кому-то доказывать, что заслужили эту самую свободу, что не растранжирим ее на пустяки, не превратимся в апатичных лентяев или тупых потребителей, с бесконечным аппетитом пожирающих дары добытой нами свободы. Нам невероятно трудно вернуться к неподдельной чистоте и бескорыстности восприятия самого по себе, к свободе как естественному самоосуществлению жизненного процесса - без самодурства и своеволия, без комплекса вины и глупых обещаний соваться во все человеческие дела во имя всеобщего счастья и народной воли. Дон Хуан напоминает нам, что воин ищет сверхчеловеческое неизвестное и само Непостижимое, которое никак не приложить к страдающему роду людскому. Он говорит нам о приключении, которому нет конца, - приключении в самом чистом, прекрасном, и, если угодно, романтическом смысле этого слова. Все это настолько удалено от горестной не-свободы человека, так непонятно замученному самим собой сознанию, что дон Хуан называют его - тот единственно свободный мир, ту Реальность - абстрактным.
"А о чем ты говоришь, когда ведешь речь об "абстрактном"?
- О поиске свободы - не ограниченной привязанностями и наваждениями свободы восприятия во всем доступном человеку диапазоне. Я говорю, что маги современности стремятся к абстрактному потому, что они стремятся к освобождению. Конкретные достижения их не интересуют. Ибо у них, в отличие от магов древности, нет никаких социальных функций." (IX, 17)
Чуть ниже, выражая свое отношение к потрясающим достижениям древних видящих, искавших не свободу, но могущество, власть и бессмертие, которое имело для них смысл лишь как вечное потакание собственным страстям, дон Хуан подтверждает:
"Для меня это чересчур эксцентрично. Меня интересует свобода. Свобода раствориться в бесконечности, сохранив осознание. С моей точки зрения эти древние маги были существами экстравагантными, одержимыми и капризными. Они попались на удочку своих же собственных манипуляций.
Но ты не позволяй моему личному мнению сбить тебя с толку. Ибо нет ничего, равного достижениям магов древних времен. По крайней мере, они доказали, что потенциальные возможности человека более чем достойны серьезного отношения." (IX, 31)
Дон Хуан не позволяет очаровать себя великолепным мастерам древности. И он отвергает их мотивы (жажду власти и т. п.) вовсе не потому, что они кажутся ему отвратительными, а именно потому, что они порождают состояние не-свободы. Дон Хуан словно бы чувствует, что всякое, даже наивысшее достижение, свершенное в состоянии не-свободы, всегда фрагментарно, всегда локально по существу и не охватывает Тайны мира, заранее обрекая бесконечность бытия на однообразие частичного, замкнувшегося на себе переживания. Он видит в этом призрак смерти, ибо всестороннее, всеохватывающее переживание, не знающее конца в приближении к Реальности, только и может оправдать бессмертие, т. е. сделать бессмертие вечной жизнью во всей ее полноте. М. Мамардашвили, рассуждая о свободе, очень ярко показал ее необходимость для постижения тайны бытия:
"Здесь мы имеем дело с тайной, которая всегда остается тайной. Чем глубже в нее проникаешь, тем дальше она отступает. И это сознание тайны очень важно. Может быть, оно и является той тайной, что мы хотим постичь. И оно фундаментальным образом содержит в себе феномен свободы. Мы вообще бы не могли иметь дело с миром, который полностью исчерпывался бы своими причинно-следственными связями. Если бы мир был таковым, то, с учетом того, что для "игры" такого мира мы имеем бесконечность, его информативность давным-давно исчерпалась бы. И нас сейчас просто не было бы. Но этому противоречит антропный принцип: мы существуем. Если я получил в результате исследования такой мир, который явно исключает меня самого, значит, исследование было неправильно." (М. Мамардашвили. Как я понимаю философию, с. 75.)
В наличии свободы (как неизбежного атрибута экзистенции вообще) философ видит неисчерпаемость мира, основу его фундаментальной Непостижимости, ко и не только. Именно благодаря свободе в этом мире может существовать человек, что делает его полноценной частью той же Тайны, того же Непостижимого. Свобода связует человека как феномен с Реальностью - источником всех феноменов. А потому только свобода и делает возможным приближение непостижимого человека к непостижимой Реальности. Такова сама сущность жизни.
Вокруг проблемы свободы всегда велись морализаторские дискуссии. Социальная и этическая мысль знает даже такие радикальные взгляды, как, например, что абсолютная свобода безнравственна. Само возникновение такой отвратительной сентенции подтверждает, что человечество, создавая институты своего общежития, всегда шло по пути искажения человеческой природы. Самоугнетение человека за тысячи лет его истории довело массовое сознание до абсурдного положения. Невольно хочется вновь обратиться к мыслям Мераба Мамардашвили, для которого свобода философа - безусловное подтверждение высшей нравственности мыслящего и постигающего существа: "… проблема сознания действительно неотделима от проблемы свободы. Сознание, по определению, есть моральное явление. Не случайно во многих языках слова "сознание" и "совесть" происходят от одного корня. Ведь моральные феномены означают просто следующую вещь: способность человека руководствоваться причинно ничем не вызванной мотивацией. Так называемой идеальной мотивацией. Это и есть область морали." (Там же, с. 78.)
Как видите, дон Хуан, нарочито "снимающий" проблемы нравственного бытия человека и заменяющий их на проблему достижения свободы, просто переходит на подлинно человеческий уровень понимания, где человек как космический феномен самораскрывается в подлинной, никем не придуманной и не навязанной гармонии. Бесконечность его развития сама по себе подразумевает эту "аморальную" свободу. Ничто не сдерживает человека на его пути, кроме собственного, внутреннего "рабства".
"… О чем, по вашему мнению, говорит феномен резервных возможностей человека и сознания?
- Прежде всего об отсутствии предела. Сказать "резервные возможности" это то же самое, что ввести понятие нулевой точки, о которой, как метафоре сознания, я говорил вначале, точки, "ухватываемой" лишь негативным образом, через отрицание того, чем она не является. Держание между всеми возможными отрицаниями и есть некоторое ее постижение. Фактически и сознание, и мышление, и свободу мы можем определить только рекуррентно: сознание есть возможность большего сознания. Об этом и говорят, по-моему, резервные возможности человека. В формальном же смысле эти резервы связаны с большим числом нейронов, нервных связей, не задействованных в каждом конкретном акте сознания. А это, в свою очередь, означает безразличие природы к тому, что ты выдумываешь, в том смысле, что природа никак не ограничивает человека
И поэтому сознание, мышление и свобода производят только самих себя и есть возможности большего сознании, большего мышления и большей свободы. Ничем другим они не ограничены." (Там же. с. 84. Курсив везде мой - А.К.)
Человек свободен по определению. Вы можете усмехнуться и возразить, что, во-первых, автор, так долго и подробно доказывавший закабаленность и обусловленность человеческой психики, противоречит здесь самому себе, и во-вторых, такое утверждение безнадежно наивно и утопично. Тем не менее, я настаиваю на этой мысли. Человек свободен экзистенциально, т. е. как факт бытия или Реальности, в признании которой состоит отправная точка всего дон-хуановского учения. Поскольку свободна Реальность, что так убедительно доказывает Мамардашвили, что самим нашим опытом подтверждается ежесекундно вопреки мрачным предрассудкам тоналя, то и человек - плоть от плоти бесконечно движущегося, избыточного в каждом своем акте бытия - свободен. Именно эту необыкновенно важную истину заставляет понять дон Хуан. Каждый шаг на его пути, сколь бы сложен он ни был, сколь труднопостигаем и исполнен высокой борьбы, - это шаг к осознанию собственной свободы. И не надо сваливать ответственность на обстоятельства, на отягощенную наследственность или ущербность психологической конституции. В. Франкл верно подметил в своей работе "Духовность, свобода и ответственность": "Я связан с обстоятельствами не просто как биологический тип или психологический характер. Ведь типом или характером я лишь обладаю; то же, что я есть, - это личность. Мое личностное бытие и означает свободу - свободу стать личностью. Это свобода от своей фактичности, свобода своей экзистенциальности. Это свобода стать иным."
Стать подлинно свободным - это не просто призыв мистика-энтузиаста и не крик отчаяния вконец запутавшегося самоубийцы, который готов бросится вниз головой с Бруклинского моста, рассчитывая найти свободу в акте сознательного самоуничтожения. Свобода - это наша судьба. И недаром дон Хуан всякий раз, выслушав жалобы Кастанеды о том, что обстоятельства его жизни в миру преграждают путь к магии, к развитию чувства и осознания, указывал в сторону наскучившего, утомительного и бессмысленного Лос-Анджелеса и говорил тоскующему по вольной жизни Карлосу: "Возвращайся. Твое поле битвы - там." Свобода - это не изолированный пятачок чистой земли, где все исполнено благодатью и угождает тебе. Свобода вообще не бывает только здесь и сейчас - она всегда и везде. Она - мир, который мы потеряли и с таким трудом тщимся обрести вновь.
"Судьба человека принадлежит ему подобно тому, как принадлежит ему земля, которая держит его благодаря силе своего притяжения, но без которой человек не мог бы ходить. Мы должны принять нашу судьбу, как мы принимаем землю, на которой стоим, - это площадка, являющаяся как бы трамплином нашей свободы. Свобода невозможна без положенной человеку судьбы, свобода - это всегда свобода выбора и приятия своей участи, выбора позиции, которую человек занимает, сталкиваясь со своей судьбой. Безусловно, человек свободен, но он не плывет свободно в безвоздушном пространстве. Он всегда окружен множеством ограничений. Однако он как бы отталкивается от этих ограничений для реализации своей свободы. Свобода предполагает ограничения, основывается на них. Психика зависит от инстинкта, существование - от материи. Но эта зависимость особого рода. Человек всегда превосходит землю, по которой идет, земля нужна ему лишь постольку, поскольку он может от нее оттолкнуться, использовать как трамплин. Если бы нам надо было дать определение человеку, мы бы сказали, что человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип), другими словами, это существо, которое превосходит все эти детерминанты либо побеждая их и формируя их по-своему, либо намеренно подчиняясь им.
Этот парадокс подчеркивает диалектическое свойство человека, в присущей ему извечной незавершенности и свободе выбора заключено то, что его реальность - это потенциальная возможность. Он не является еще таким, каков он есть, таким он лишь должен стать." (В. Франкл. Общий экзистенциальный анализ.)
Как ни странно, наибольшую неуверенность и тревогу в связи с экзистенциальной свободой человека, медленно подбирающейся к его осознанию, чувствуют христианские философы и теологи. В чем-то они подобны тем нянькам, что так привыкли опекать своих воспитанников и совсем не радуются их взрослению. Наверное, не только христианство, но и всякий религиозный институт будет относиться к дон-хуановской магии с неприязнью. Для того существует слишком много поводов. Можно смириться к экспансией индо-буддистских доктрин, со всяческим богоискательством и богостроительством, с возрождением языческих мифов и ритуалов - ибо и там человек остается духовным младенцем, жаждущим пастыря и утешителя. Можно махнуть рукой на идеологическое и духовное бессилие материализма, чей кратковременный всплеск разве что разбередил пубертатный нигилизм и легкомыслие гедонистического младенчества - это возрождение духовного инфантилизма только подчеркнуло значимость религии как спасительницы и утешительницы заблудших чад. Перепуганные дети, наигравшись в атеизм, покаянно возвращаются к своим пастырям.
И только учение дона Хуана, провозгласившее абсолютную свободу и абсолютную независимость в поиске единственной Реальности мира, не может вызвать сочувствия ни у одной церкви мира. И в первую очередь из-за отношения к свободе. Красноречивым свидетельством этих настроений может послужить высказывание немецкого философа и теолога Романо Гвардини (1885–1968). В своей работы "Конец нового времени" (1950) он, в частности, писал:
"Человек свободен и может использовать свою власть, как хочет. Именно поэтому он может использовать ее неправильно, то есть ко злу и разрушению. Что гарантирует правильное использование? - Ничего. Нет никакой гарантии, что свобода сделает правильный выбор. Имеется только вероятность того, что добрая воля превратится в склад души, в позицию, в характер. Но, как мы уже видели, беспристрастный взгляд вынужден констатировать отсутствие такого характер, который сделал бы правильное распоряжение властью вероятным. Человек нового времени не подготовлен к чудовищному взлету своей власти."
Конечно, нет сомнений: человек все еще не готов к свободе, как не готов он и к встрече с непостижимой Реальностью (вне христианского бога и прочих "спасительных" доктрин). А стало быть, человек не готов стать человеком. Такое положение должно было бы удручать и печалить, но религия находит здесь повод для мрачного торжества. без покровительства и защиты Отца нашего Небесного человек - просто слепой червь, и не видать ему Царства Божия в его "самодельной", самостоятельной свободе. Какое уж тут Непостижимое! Без Спасителя - только мрак и безысходность…
Но сколько духоты, сколько спертости мысли в самом подходе! Как не хочется вновь перетряхивать всю эту ветошь, все эти скудные потуги описать мир, понавешав предупреждающих табличек и указателей типа "Осторожно! Погибель души!" или "Верной дорогой идете, товарищи!" После блистающих океанов нагуаля, после свежих и вольных ветров, которые нам посчастливилось вдохнуть, снова тащить па свет божий дряхлый дуализм, менторские замашки начетчиков и болтунов, все это скопище самонадеянной глупости, претендующее на сверхчеловеческую мудрость, а на деле погрязшее в банальностях и трюизмах. Р. Гвардини, прочитавший Слово Божие, уж наверняка знает, что говорит. Свободу, говорит он, можно использовать "правильно" и "неправильно" - как будто это утюг, которым можно гладить белье, а можно колоть орехи. Очевидно, человеческий тональ так и представляет себе свободу - этакий список разрешенных действий вместе с доходчиво изложенной инструкцией по эксплуатации, правилами техники безопасности и т. п.
Неужели так трудно попять, что свобода - это состояние бытия. абсолютно полное, самодостаточное и гармоничное изнутри? И если человек не готов к свободе, то он ее и не получит, ибо свобода - достижение личное, внутреннее, глубоко интимное. Нет причин пугаться якобы возможной свободы по простому соизволению демократического большинства в парламенте. Hе-свободный человек всегда найдет способ убежать от свободы, всегда состряпает гору правил и законов - как в социальной, экономической, так и в духовной жизни. Утратит авторитет христианство - взойдут новые кумиры, новые спасители и новые диктаторы.
Кто, кроме дон-хуановского воина, посмеет выдержать яростный блеск свободного солнца? Человек всегда стремится искать человеческое. Если же он когда-нибудь встанет на следующую, более высокую ступень и разглядит свободу как сияние Непостижимого, то он уже не сможет использовать ее "правильно или "неправильно" - он просто позабудет правила, которые были ему нужны в прежние годы зависимости и рабства. Свободный воин - символ и воплощение магии - перестанет быть социальным (и не только в том смысле, что он перестанет принимать участие в манифестациях, революциях и забастовках): он просто выйдет за рамки всех человеческих категорий, символов или знаков. Став свободным, он станет непостижимым - окажется на другом краю бездны, где его встретят только ему подобные.
Является ли это состояние сверхчеловеческим? Либо это просто новая ступень в самореализации человека? И будут ли еще пути к Непостижимому в мире Реальности и Свободы? Никто не ответит. Мы знаем только одно: нет конца странствию, если вас окружает настоящее, но неизвестное бытие.
"Как я говорил тебе, современные маги стремятся постичь сверхчеловеческое неизвестное.
- Чем может быть это сверхчеловеческое неизвестное? - Свободой от всего человеческого. Это - невообразимые миры, выходящие за пределы человеческих возможностей достижения, которые тем не менее каким-то образом доступны нам. Туда направляются современные маги. Их устремления лежат далеко вне интересов людей, за пределами этих интересов лежат всеобъемлющие миры, среди которых есть далеко не только сферы обитания птиц и животных, хотя и они неизвестны человеку. То, о чем я говорю, представляет собой миры, подобные нашему. Целые вселенные с бесконечными пространствами.
- Где находятся все эти миры, дон Хуан? В различных положениях точки сборки?
- Правильно. В различных положениях точки сборки, но эти положения доступны для магов вследствие движения точки сборки, а не ее сдвига. Путешествия в такие миры могут совершить в сновидении только сегодняшние маги. Маги древности были далеки от них, потому что такие путешествия требуют от магов великой непривязанности и полного отказа от чувства собственной важности в любом его проявлении. Старые маги не могли пожертвовать всем этим. Для магов, практикующих сновидение в наши дни, это сновидение является свободой достичь миров, не укладывающихся ни в какое воображение.
- Но зачем их достигать?
- Ты уже спрашивал меня сегодня об этом. Ты рассуждаешь, как настоящий купец. "Это опасно? - спрашиваешь ты. - На сколько процентов увеличится сумма моего вклада? Будет ли так лучше для меня?" На эти вопросы невозможно ответить. Ум купца настроен на подсчет прибылей. Но свобода не может основываться на вкладах и доходах от них. Свобода - это приключение, которому нет конца, в котором мы рискуем жизнью и даже большим, чем жизнь, во имя нескольких мгновений чего-то превыше слов, мыслей и чувств.
- Я спрашивал, имея в виду другое, дон Хуан. Я хотел узнать, что может вынудить такого никудышнего бездельника, как я, достичь этот всего?
- Поиск свободы - это единственная побуждающая сила, которую я знаю. Это свобода улететь внезапно в бесконечность, которая где-то там. Это свобода умереть, исчезнуть навсегда. Это свобода быть подобным пламени свечи, которая остается неугасимой в мире, озаряемом светом миллиардов великолепных звезд, остается неугасимой потому, что никогда не считает себя чем-то большим, чем есть на самом деле, - всего лишь свечой." (IX, 112–113)
Здесь, на крутых вершинах Непостижимого мы и расстанемся с Карлосом Кастанедой и его тайной, чтобы, возможно, когда-нибудь встретиться вновь. Вы, конечно, понимаете, что все это - не его личная тайна. И даже не открытое им мистическое учение с древними, самобытными истоками составляет подлинную загадку его книг.