Но, так как Питу никому не открыл тайн этой ночи, на протяжении которой он проявил свою способность повсюду побывать, то, кроме Дезире Манике, на чье приветствие он ответил, никто больше - ни дровосек, ни папаша Лаженес - не осмелился бы утверждать под присягой, что не тень, а именно Питу они видели на тропинке, ведущей к папаше Клуису, а также на бурсоннской дороге.
Так или иначе, а на следующее утро в шесть часов, когда Бийо садился на лошадь с намерением объехать поля, Питу был дома и, не подавая признаков усталости или беспокойства, проверял счета портного Дюлоруа, присовокупляя к ним в качестве вещественных доказательств расписки тридцати трех своих подчиненных.
Еще один уже знакомый нам персонаж плохо спал в эту ночь.
Это был доктор Реналь.
В час ночи его разбудил нетерпеливый звонок лакея виконта де Шарни.
Доктор отпер дверь сам, как это всегда случалось, если звонили ночью.
Лакей виконта пришел за ним, потому что с его хозяином случилось несчастье.
Он держал в руке повод другой оседланной лошади, чтобы доктор Реналь не медлил ни секунды.
Доктор оделся в одно мгновение, сел верхом на коня и пустил его вскачь вслед за конем лакея, поехавшего вперед как курьер.
Что же за несчастье произошло? Об этом он узнает, приехав в замок. Ему было предложено захватить с собой хирургические инструменты.
Как оказалось, виконт был ранен в левый бок, а вторая пуля задела правое плечо. Похоже было на то, что обе пули были одного калибра - двадцать четвертого.
Однако виконт не пожелал изложить подробности случившегося.
Первая рана - в бок - была серьезной, но особого опасения не вызывала: пуля прошла через ткани, не задев важных органов.
Другой раной можно было и вовсе не заниматься.
Когда доктор закончил перевязку, молодой человек протянул ему двадцать пять луидоров - за молчание.
- Если вам угодно, чтобы я держал все это в тайне, заплатите мне как за обычный визит, то есть пистоль, - сказал славный доктор.
Приняв луидор, он вернул виконту четырнадцать ливров сдачи; как виконт ни упрашивал доктора взять большую сумму, уговорить его оказалось невозможно.
Доктор Реналь предупредил, что у него на ближайшее время намечены три совершенно неотложных визита и, стало быть, он зайдет к виконту только через день, а потом - еще через день.
Во второй свой визит доктор застал виконта уже на ногах: надев перевязь, поддерживавшую повязку на ране, он мог уже на следующий день сесть на коня, словно ничего не случилось; таким образом, никто, кроме его доверенного лакея, не знал о происшествии.
Приехав в третий раз, доктор Реналь не застал своего больного. Вот почему он пожелал принять за этот сорвавшийся визит лишь полпистоля.
Доктор Реналь принадлежал к числу тех редких врачей, которые достойны иметь в своей гостиной знаменитую гравюру "Гиппократ, отвергающий дары Артаксеркса".
XXXI
"ВЕЛИКАЯ ИЗМЕНА ГОСПОДИНА ДЕ МИРАБО"
Читатель помнит последние слова Мирабо, обращенные к королеве в ту минуту, когда он покидал ее в Сен-Клу и она пожаловала ему для поцелуя руку.
"Этот поцелуй, ваше величество, спасет монархию!" - воскликнул тогда Мирабо.
Мирабо должен был исполнить обещание, данное Прометеем Юноне, когда она была близка к потере трона.
Мирабо вступил в борьбу, веря в собственные силы, не думая о том, что после стольких неосторожных шагов и трех неудавшихся заговоров его втягивали в обреченную на провал битву.
Вероятно, Мирабо - и это было бы более осмотрительно - мог бы еще некоторое время бороться не снимая маски. Однако уже через день после оказанного ему королевой приема, направляясь в Национальное собрание, он увидел на площади кучки людей и услышал странные выкрики.
Он подошел к столпившимся и поинтересовался, из-за чего этот шум.
Собравшиеся передавали из рук в руки какие-то брошюрки.
Время от времени чей-то голос кричал:
- "Великая измена господина де Мирабо"! "Великая измена господина де Мирабо"!
- О! - удивился он, доставая из кармана монету. - Кажется, это имеет отношение ко мне… Друг мой, почем "Великая измена господина де Мирабо"? - обратился он к разносчику брошюр, тысячи экземпляров которых были уложены в корзины, навьюченные на осла; тот размеренно шел туда, куда разносчику хотелось переместить свою лавчонку.
Разносчик взглянул Мирабо прямо в лицо.
- Господин граф, я раздаю ее бесплатно.
Шепотом он прибавил:
- Брошюра отпечатана тиражом в сто тысяч!
Мирабо в задумчивости отошел в сторону.
Бесплатная брошюра! Что бы это значило?
И торговец знает его в лицо!..
Несомненно, брошюра была одним из глупых или злобных пасквилей, какие тысячами ходили тогда по рукам.
Излишняя ненависть или чрезмерная глупость обезвреживали ее, лишая ее смысла.
Мирабо взглянул на первую страницу и побледнел.
Там был представлен перечень долгов Мирабо, и - странная вещь! - этот перечень был абсолютно точен: двести восемь тысяч франков!
Под этим перечнем стояла дата того дня, когда эта сумма была выплачена различным кредиторам Мирабо духовником королевы г-ном де Фонтанжем.
Затем следовала сумма, в которой выражалось его ежемесячное жалованье при дворе: шесть тысяч франков.
И наконец далее шел пересказ его разговора с королевой.
В это невозможно было поверить; неизвестный памфлетист не ошибся ни в единой цифре; можно даже было сказать, что он не солгал ни в едином слове.
Какой страшный, таинственный, располагающий неслыханными тайнами враг взялся преследовать его, Мирабо, а в его лице - монархию!
Мирабо показалось, что ему знакомо лицо разносчика, заговорившего с ним и назвавшего его "господином графом".
Он пошел назад.
Осел был на прежнем месте с корзинами, на три четверти опустевшими, но прежний разносчик исчез; на его месте был другой.
Этот был Мирабо совершенно незнаком.
Однако он распространял брошюры с не меньшим усердием.
В это время случай привел на площадь доктора Жильбера, почти ежедневно принимавшего участие в заседаниях Национального собрания, особенно когда обсуждались достаточно важные вопросы.
Занятый своими мыслями, он, может быть, и не обратил бы внимания на шум собравшихся, однако Мирабо с обычной своей отвагой пробрался к нему сквозь толпу, взял его за руку и подвел к разносчику брошюр.
Разносчик сделал при виде Жильбера то, что он повторял каждый раз, когда к нему подходили желающие получить брошюру: он протянул ее доктору со словами:
- Гражданин! "Великая измена господина де Мирабо"!
Однако узнав доктора, он замер как околдованный.
Жильбер тоже на него взглянул, с отвращением выронил брошюру и пошел прочь со словами:
- Мерзкое занятие вы себе выбрали, господин Босир!
Взяв Мирабо за руку, он продолжал свой путь к Национальному собранию, переехавшему из архиепископства в манеж.
- Вам знаком этот человек? - спросил у Жильбера Мирабо.
- Да, знаком, насколько можно быть знакомым с такого рода людьми, - отвечал Жильбер. - Это бывший унтер-офицер, игрок, прохвост; за неимением лучшего для себя дела он сделался клеветником.
- Ах, если бы он клеветал… - прошептал Мирабо, прижав руку к тому месту, где раньше было у него сердце, а сейчас остался лишь бумажник с полученными из дворца деньгами.
Помрачнев, великий оратор продолжал путь.
- Как! Неужели вы в настолько малой степени философ, что не найдете в себе сил противостоять подобному удару? - сказал Жильбер.
- Я? - изумленно переспросил Мирабо. - Ах, доктор, вы меня не знаете… Они говорят, что я продался, а следовало бы сказать, что мне заплатили! Ну что ж! Я завтра же куплю особняк, найму карету, лошадей, лакеев; завтра у меня будет свой повар и полон дом гостей. Свалить меня? Да что мне до моей вчерашней популярности и непопулярности сегодняшней? Разве у меня нет будущего?.. Нет, доктор, меня убивает то, что я вряд ли смогу исполнить данное обещание. И в этом вина двора передо мной, а точнее было бы сказать - его измена. Я виделся с королевой, как вы знаете. Мне показалось, что она полностью мне доверяет, и я возмечтал - безумством было мечтать, имея дело с подобной женщиной, - что я могу быть не только министром короля, как Ришелье, но и министром королевы, а вернее сказать, - и от этого мировая политика только выиграла бы, - ее любовником, как Мазарини. А что сделала она? Она в тот же день меня предала - у меня есть тому доказательства - и написала своему агенту в Германии господину Флаксландену: "Передайте моему брату Леопольду, что я последовала его совету. Я воспользовалась услугами господина де Мирабо, однако в моих отношениях с ним не может быть ничего серьезного".
- Вы в этом уверены? - спросил Жильбер.
- Совершенно уверен… Это еще не все: вы знаете, какой вопрос будет сегодня слушаться в Национальном собрании?
- Мне известно, что речь пойдет о войне, однако я плохо осведомлен о причине войны.
- Ах, Боже мой! - воскликнул Мирабо. - Это чрезвычайно просто! Вся Европа разделилась на два лагеря: с одной стороны - Австрия и Россия, с другой - Англия и Пруссия. Всех их объединяет ненависть к революции. России и Австрии нетрудно выразить свою ненависть, потому что они в действительности ее испытывают. А вот либеральной Англии и философски настроенной Пруссии нужно время, чтобы решиться на переход от одного полюса к другому, отречься, отступиться, признать, что они - и это соответствует действительности - противники свободы. Англия к тому же увидела, как Брабант протянул Франции руку; это заставило ее решиться. Наша революция, дорогой доктор, живуча, заразительна; это более чем национальная революция, это революция общечеловеческая. Ирландец Бёрк, ученик иезуитов из Сент-Омера, беспощадный враг господина Питта, недавно написал против Франции манифест, за который с ним звонкой монетой расплатился… сам господин Питт. Англия не ведет войну с Францией… нет, она еще не осмеливается. Однако она уже оставила Бельгию императору Леопольду, а также готова пойти хоть на край света ради того, чтобы поссориться с нашей союзницей Испанией. И вот Людовик Шестнадцатый объявил вчера в Национальном собрании, что вооружает четырнадцать линейных кораблей. Этот вопрос и будет сегодня рассматриваться в Национальном собрании. Кому принадлежит инициатива войны? В этом и состоит вопрос. Король уже потерял министерство внутренних дел, а затем и министерство юстиции. Если он и военное министерство потеряет, что ему остается? С другой стороны - давайте, дорогой доктор, затронем с вами сейчас откровенно вопрос, который еще не осмеливаются обсуждать в Палате, - итак, с другой стороны, король подозрителен. Революция до настоящего времени свершилась лишь в той мере - я больше кого-либо другого способствовал этому, чем горжусь, - революция свершилась лишь в той мере, в какой ей удавалось обезоружить короля. Самое опасное - оставить в руках у короля военное министерство, именно военное. И вот я, верный данному обещанию, буду требовать, чтобы ему оставили эту силу. Пусть это будет мне стоить популярности, жизни, может быть, но я готов поддержать это требование. Я сделаю так, чтобы был принят декрет, по которому король станет победителем: он будет торжествовать. А что в это время делает король? Заставляет хранителя печатей выискивать в парламентских архивах старые формулы протестов против Генеральных штатов, чтобы, видимо, составить тайный протест против Национального собрания. Ах, дорогой Жильбер, вот несчастье: уж слишком многое у нас делается тайно и совсем мало - открыто, публично, с поднятым забралом. Вот почему я, Мирабо, хочу - слышите? - хочу, чтобы все знали, что я на стороне короля и королевы, ибо я действительно на их стороне. Вы говорили, что меня смущает эта направленная против меня гнусность; нет, доктор, она мне поможет: ведь мне, как буре, чтобы разразиться, нужны темные грозовые тучи и встречные ветры. Идемте, доктор, идемте, вы увидите прекрасное заседание, за это я ручаюсь!
Мирабо не лгал. Едва ступив в манеж, он был вынужден проявить мужество. Каждый бросал ему в лицо: "Измена!", кто-то показал ему веревку, еще кто-то - пистолет.
Мирабо пожал плечами и прошел, как Жан Барт, расталкивая локтями тех, кто стоял на его пути.
Вопли преследовали его до самого зала заседаний, все усиливаясь. Едва он появился в зале, как сотни голосов встретили его криками: "А-а, вот он, предатель! Оратор-отступник! Продажный человек!"
Барнав был на трибуне. Он выступал против Мирабо. Мирабо пристально на него посмотрел.
- Да! - вскричал Барнав. - Это тебя называют предателем. Это против тебя я выступаю.
- Ну что ж, - заметил Мирабо, - если ты выступаешь против меня, я могу пока прогуляться в Тюильри и успею вернуться прежде, чем ты закончишь.
Высоко подняв голову, он обвел собравшихся угрожающим взглядом и покинул зал, осыпаемый насмешками и оскорблениями; он прошел на террасу Фейянов и спустился в сад Тюильри.
Пройдя треть главной аллеи, он увидел группу людей, центром которой была молодая женщина, державшая в руке ветку вербены и вдыхавшая ее аромат.
Слева от женщины было свободное место; Мирабо взял стул и сел с ней рядом. Сейчас же половина из тех, кто ее окружал, поднялись и удалились.
Мирабо проводил их насмешливым взглядом.
Молодая женщина протянула ему руку.
- Ах, баронесса, - промолвил он, - так вы, стало быть, не боитесь заразиться чумой?
- Дорогой граф! - отвечала молодая женщина. - Кое-кто утверждает, что вы склоняетесь на нашу сторону, ну так я вас к нам перетягиваю!
Мирабо улыбнулся; три четверти часа он беседовал с этой женщиной; то была Анна Луиза Жермена Неккер, баронесса де Сталь.
Спустя три четверти часа он вынул часы.
- Баронесса, прошу меня простить! Барнав выступал против меня. Когда я покинул Национальное собрание, он был на трибуне уже около часу. Вот уже три четверти часа я имею честь беседовать с вами; следовательно, мой обвинитель говорит около двух часов. Должно быть, его речь подходит к концу, мне надлежит ему ответить.
- Идите, - напутствовала баронесса, - отвечайте, и смелее!
- Дайте мне эту ветку вербены, баронесса, - попросил Мирабо, - она будет моим талисманом.
- Будьте осторожны, дорогой граф: вербена - спутница поминок!
- Ничего, давайте! Венец мученика не будет лишним, когда идешь на бой!
- Надобно признать, что трудно быть глупее, чем было Национальное собрание вчера, - заметила баронесса де Сталь.
- Ах, баронесса, - возразил Мирабо, - зачем уточнять день?
Он взял у нее из рук ветку вербены, которую она отдала ему, несомненно, в благодарность за остро́ту, и галантно раскланялся. Затем он поднялся по лестнице на террасу Фейянов, а оттуда прошел в Национальное собрание.
Барнав спускался с трибуны под единодушные аплодисменты всех собравшихся; он произнес одну из тех путаных речей, что удовлетворяют представителей сразу всех партий.
Едва Мирабо появился на трибуне, как на него обрушился шквал криков и оскорблений.
Он властным жестом поднял руку, подождал и, воспользовавшись минутным затишьем, какие случаются во время бурь или народных волнений, прокричал:
- Я знал, что от Капитолия до Тарпейской скалы не так уж далеко!
Таково уж величие гения: эти слова заставили замолчать даже самых горячих.
С той минуты как Мирабо завоевал тишину, победа наполовину была за ним. Он потребовал, чтобы королю было дано право инициативы в военных вопросах; это было чересчур, и ему отказали. После этого завязалась борьба вокруг поправок к законопроекту. Главная атака была отражена, однако следовало попробовать отбить территорию частичными атаками, и он пять раз поднимался на трибуну.
Барнав говорил два часа. Мирабо неоднократно брал слово и проговорил три часа. Наконец он добился следующего: король имеет право проводить подготовку к войне, руководить вооруженными силами по своему усмотрению; он вносит предложение о начале войны в Национальное собрание, а оно не принимает окончательного решения без санкции короля.
Чего бы только не сумел добиться Мирабо, если бы не эта бесплатная брошюрка, которую сначала распространял неизвестный разносчик, а потом г-н де Босир и которая, как мы уже сказали, называлась: "Великая измена господина де Мирабо"!
Когда Мирабо выходил после заседания, его едва не разорвали в клочья.
Зато Барнава народ триумфально нес на руках.
Бедный Барнав! Недалек тот день, когда настанет твоя очередь услышать крики:
- Великая измена господина Барнава!
XXXII
ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Мирабо вышел с заседания с гордым видом, высоко подняв голову. Пока мощный атлет смотрел опасности в лицо, он думал только об опасности, забыв о своих убывавших силах.
С ним происходило то же, что с маршалом Саксонским во время битвы при Фонтенуа: измотанный, больной, он день напролет не слезал с коня и был самым сильным и отважным воином в своей армии. Однако как только англичане были разбиты, как только раздался последний пушечный выстрел в честь бегства английской армии, он без сил упал на поле битвы, где только что одержал победу.
Вот то же самое происходило и с Мирабо.
Возвратившись к себе, он лег на пол на диванные подушки прямо среди цветов.
У Мирабо были две страсти: женщины и цветы.
С тех пор как началась сессия Собрания, его здоровье заметно пошатнулось. Несмотря на крепкое сложение, он столько выстрадал и физически и душевно во время заключений и преследований, что давно уже не мог похвастаться безупречным здоровьем.
Пока человек молод, все органы подчиняются его воле и готовы повиноваться по первому же приказанию мозга; они действуют, если можно так выразиться, одновременно, не противясь ни единому желанию своего повелителя. Однако, по мере того как человек достигает зрелого возраста, каждый орган, подобно слуге, который хотя еще и не вышел из повиновения, но уже испорчен долгой службой, позволяет себе, так сказать, некоторые замечания, и урезонить его теперь удается не без борьбы и труда.
Мирабо был как раз в таком возрасте. Чтобы его органы продолжали ему служить с живостью, к какой он привык, ему приходилось сердиться, показывать характер, и только его злость приводила этих утомленных и больных слуг в чувство.
На сей раз он почувствовал в себе нечто более серьезное, чем обыкновенное недомогание, и только слабо возражал лакею, предлагавшему сходить за врачом; в это время доктор Жильбер позвонил в дверь и его проводили к Мирабо.
Тот подал доктору руку и притянул его к себе на подушки, где лежал среди зелени и цветов.