Комплекс власти можно обнаружить во многих, если не во всех проявлениях человеческих взаимоотношений. Разве мало найдется семей, где один из супругов обслуживает скрытую программу другого, менее зрелого психологически? Еще один, пожалуй, самый печальный и наиболее деструктивный пример властных стратегий – те, которые пускает в ход самовлюбленный нарцисс. Нарциссы стараются изо всех сил, чтобы их внутреннее убожество не стало очевидным другим людям. Они могут бахвалиться, превозносить себя и принижать других или же сникать при малейшем намеке на отвержение и критику, внушая другим вину за боль, якобы причиненную им. Все эти типы поведения создаются с целью отвлечь от той непреложной истины, что чувство Я нарцисса зиждется на пустоте и происходит от недостатка внимания в ранние детские годы или недостаточного отражения. Впрочем, воля к власти у нарциссической личности – это нечто действительно страшное. Их психологическое давление на своих детей может натворить немалых бед, чему обычно способствует уступчивая позиция супруга или супруги. На рабочем месте с начальником-нарциссом подчиненным ничего не остается, как подчиняться и угождать. В известной песенке Пёрл Бейли есть такая строка: "Ты о себе большого мнения, а приглядеться – полный ноль". Но их жизнь уходит на то, чтобы обмануть вас, да и самих себя, и заставить поверить, что они представляют собой нечто особенное. Если же нарцисс в чем-то подведет вас или разочарует, то, учитывая ущербность силы их Эго, в любом случае вы будете виноваты. Они же, как всегда, ни за что не отвечают.
Я повидал немало взрослых детей, разрывавшихся в конфликте между давлением со стороны родителей, которые настаивали на браке с тем, кто усилил бы нарциссизм родителей, и желанием сделать выбор спутника жизни самому. Проще всего сказать (ведь это и в самом деле так), что человек, не способный на такой важный выбор, вообще не готов к созданию семьи. Эта прописная истина находится в противоречии с тем фактом, что такому человеку довелось детские годы провести в нарциссическом энергетическом поле. Корневое послание этого поля было следующим: твое спокойствие и благополучие прямо пропорционально угодливости неадекватному родителю. Как следствие, возможность уже в настоящем свободно выбирать нередко вызывает обезоруживающую/блокирующую тревогу у взрослого ребенка. (Раз уж даже Библия говорит, что наилучший вариант для брака – оставить отца и мать, значит, решение этой дилеммы во все времена было затруднительным.) Как правило, такие взрослые дети или сбегают из дому и связывают свою судьбу с любимым человеком, и страдают потом от вины и утраты родительского одобрения, или уступают желанию родителей и живут в браке, полном депрессии и гнева. Кое-кто даже мечтает о том моменте, когда их родитель умрет, – так сильна внутренняя тревога. Вред, наносимый нарциссическими родителями, просто огромен. Как правило, он потом отражается на внуках, которым передается это давление, причинившее столько несчастий родителям.
Третий и чаще всего встречающийся реактивный паттерн переживания этого дефицита выражается в тревожной, обсессивной потребности искать одобрения других. Этот паттерн проявляется, к примеру, в так называемой безнадежной любви. Такие страдальцы вечно жалуются, что их постоянно бросают, как правило, в результате того, что они сами дают "зеленый свет" скрытой программе удовлетворения своих потребностей за счет другого, тем самым отталкивая от себя любимого человека. Как ни парадоксально, такие люди довольно часто притягиваются к таким же ущербным личностям, находя утешение пусть и в несчастье, но зато привычном и хорошо знакомом. Мы по обыкновению получаем то, чего бессознательно ожидаем, и порой даже способны проделать немалый путь, чтобы получить желаемое. Вот почему более широкое сознание так критически важно для исцеления и для новых жизненных перспектив.
Любой психотерапевт подтвердит, как много клиентов обращается с жалобами на незаладившиеся взаимоотношения. Порядочных мужчин, уверены они, на свете больше не осталось, а что касается женщин, то у них только одно на уме. Такие люди знакомятся, создают семью и немедля начинают "наезжать" на партнера, постоянно требуя одобрения и поддержки. Со временем семейная жизнь просто надоедает, поскольку, как выясняется, супругу оказывается не по силам заполнять их обширную внутреннюю пустоту. Такие люди быстро подмечают любой недостаток в супруге и безжалостно критикуют его за то, что он не участвует в их отношениях. Даже в нормальных семьях время от времени возникает подобного рода разочарование. У каждого есть своя жизненная потребность в самореализации, которую не в состоянии осуществить ни один другой человек. Более зрелая личность воспринимает это несовершенство жизни как ее характерную черту, но уж совсем не как недостаток спутника жизни. Но у людей, личностная история которых особенно заряжена недостаточностью, такая трудноизлечимая психологическая травма выходит за рамки сознательного. Как следствие, они попадают в заколдованный круг вечного разочарования, досады и неудовлетворенности и желания поскорей броситься на поиск в новом направлении с надеждой на лучший результат с "магическим другим", который, несомненно, уже ждет за ближайшим поворотом.
Сьюзен – школьная учительница, всегда активная и жизнерадостная, постоянно окружена учениками, которые буквально влюблены в нее… а еще сидит на кокаине и каждые выходные отправляется на поиски нового сексуального партнера. Все как один множество ее талантов брошены на то, чтобы развлекать других. Ей же самой остается лишь острая тоска. Дочь двух нарциссических родителей, Сьюзен еще с раннего возраста поняла, что ей нечего рассчитывать на родительское внимание или поощрение своих успехов. Поначалу идеализируя каждого нового бой-френда, она быстро начинает презирать его, ведь никто из них даже отчасти не способен соответствовать необъятности ее эмоциональных нужд. Ее архаический эмоциональный дефицит кажется просто всепоглощающим. И точно так же она переходит от одного психотерапевта к другому: "Вот вы-то меня понимаете! – уже на первой встрече спешит излить свои чувства Сьюзен. – Не то, что тот, мой прежний". Но скоро выясняется, что на волшебную палочку надеяться не стоит, что травма будет повсюду сопровождать ее, и только она, и никто другой, в состоянии ответственно проработать эту травму и заполнить душевную пустоту. И тогда Сьюзен быстренько устремляется к следующему консультанту. Дружков, правда, она меняет в два раза быстрее, чем психотерапевтов, но динамика здесь одна и та же – на "другого", от которого она зависела в детские годы, теперь возлагается неподъемная ноша ответственности за эмоциональное благополучие. Однако не бывает отношений настолько близких, чтобы выдержать такую напряженную программу. Тем, кому небезразлична судьба Сьюзен, остается лишь переживать, как ее трагическая драма с каждым разом повторяется снова и снова. Предопределение господствует над судьбой, история диктует будущее – то, что Фрейд называл "компульсивным повторением", продолжает играть главенствующую роль в ее жизни. Печально, что эта внутренняя опустошенность никак не дает Сьюзен усвоить те проблески понимания сути своей проблемы, которые все же приходят к ней на психотерапевтических сеансах. Как следствие, все в ее судьбе остается по-прежнему.
В придачу ко всему в обстановке эмоционального дефицита можно наблюдать и психосоматическую обусловленность зависимого поведения. Пример Сьюзен показывает, что большинство аддиктивных надежд в полную силу разворачиваются именно в близких отношениях, поскольку близость может предложить куда больше и на бессознательном уровне куда значительней реактивировать первоначальную родительскую динамику. Но эмоциональный голод близости нередко направляется и в другое русло. Пище, к примеру, чаще всего достаются проекции того, что понимается как потеря и приобретение. Здесь не может быть двух мнений: мы должны питаться каждый день, и никто не станет спорить с тем, что без полноценного питания нечего рассчитывать на полноценную работу организма. Однако эмоциональный груз, возлагаемый на еду, – это нечто совсем другое. Ни в одной стране мира ожирение не стало такой проблемой, как в Соединенных Штатах. И дело не только в том, что еды у нас с избытком и она более чем доступна. Факт массовости ожирения указывает на нечто гораздо более глубокое: среди изобилия психологический голод ничуть не стихает. Сьюзен голодает при всем том, что ее постоянно окружают те, кому она по-настоящему небезразлична. Неудивительно, что в ранней юности она страдала булимией. Прочие поведенческие паттерны: работа, стремление к власти ради самоутверждения, обсессивно-компульсивные повторения, даже личностные ритуалы, вроде компульсивной молитвы, привязанность к теленовостям или судорожное переключение телеканалов – все они представляют собой аддиктивные стратегии, призванные заполнить внутреннюю пустоту.
Почти у каждого есть тот или иной аддиктивный паттерн. Любая рефлективная реакция на стресс и тревогу, сознательная или нет, – это форма зависимости. И, конечно же, основной мотив любого зависимого поведения – притупить боль, по возможности не чувствовать того, что уже чувствуешь. Чтобы справиться с тиранией зависимости, надо пройти через боль, защитой от которой является аддиктивная привычка. Стоит ли удивляться в таком случае, что аддиктивные паттерны – эта непрочная, ненадежная защита от психологических травм раннего возраста – оказываются так живучи и трудноискоренимы.
* * *
Не помешает запомнить, что каждый из этих шести паттернов, представляющих собой реакцию на переполнение и недостаточность, можно найти в каждом из нас, пусть не всегда явно и с различной степенью автономности. Каждый из них в свой черед нередко вызывается различными внешними стимулами. Возможно, на каком-то этапе жизни они проявлялись отчетливей, чем теперь, но, как и прежде, лежат под самой поверхностью нашей сознательной жизни.
Находимся ли мы в стрессовой ситуации или просто устали – всякий раз, когда сознательный контроль ослабевает, старые паттерны становятся особенно склонны к реактивации. (Если читатель на примерах из собственной жизни не может увидеть то множество вариантов, в которых проявляется каждая из этих шести адаптаций к могуществу внешнего мира, значит, он попал в "серую зону". Рано или поздно эта нечувствительность дает о себе знать во внешней жизни.)
И дело не только в том, что все шесть паттернов можно обнаружить на различных стадиях нашей эмоциональной истории. Скорее всего, одна или более из числа этих стратегий и сейчас направляет наше поведение в повседневной жизни. К примеру, мы принадлежим к тем хорошим людям, которые всегда готовы прийти на выручку, а в "награду" за эту стратегию получить еще одно общественное поручение. Но что психе скажет в ответ на это непрекращающееся насилие в виде бесконечных просьб сделать то-то и то-то? Мало того, что на нас оказывают давление, мы покорно уступаем этому давлению! Или, возможно, чья-то жизнь оказалась в ловушке стремления к власти или внешнему признанию. Но, когда желаемое достигнуто, с особой остротой начинает ощущаться пустота и отсутствие по-настоящему надежных ценностей. И кто только из нас не пытался спрятаться от жизни в надежде, что удастся избежать призыва к росту и развитию, оставаясь в своем безопасном, но маленьком мирке? Но наша душа прекрасно знает, что в этом мире ее интересы являются разменной монетой.
Это сказано не для того, чтобы осуждать стратегии, которые мы успели выработать, хотя все равно на нас лежит ответственность за их последствия и для нас, и для других, особенно во второй половине жизни. Каждый неизбежно склонен к излишним обобщениям, ведь все, что некогда принесло мощные переживания, усваивается, по-своему интерпретируется и наделяется определенным статусом. И тогда динамика раннего окружения, доставшегося волей судьбы, будет воссоздаваться снова и снова. Как можно пояснить наши паттерны, самоуничижительное поведение, ощущение, что мы продолжаем "бежать по кругу", иначе как работой этих бессознательных программ, этих архаических излишних обобщений? Редко когда бывает так, что мы безраздельно присутствуем в настоящем моменте, в этой вечно новой реальности, не испытывая вторжений со стороны прошлого. Тот, кто отрицает силу и навязчивость истории, живет бессознательно и продолжает спать в "неприбранной постели памяти". Ну, а смиренное признание этого факта открывает дверь для возможности подлинных перемен.
В конце концов эти адаптивные стратегии были выработаны опытным путем, чтобы помочь нам выжить. Без них, возможно, у нас не получилось бы выбраться из детства. Но готовы ли мы и дальше оставаться в полной власти этих приобретенных рефлексов, – теперь, когда уже известно, что они собой представляют? Согласны ли мы отказаться от права на взрослую жизнь лишь по той причине, что сохранили архаическое детское видение себя и мира, которое нужно оберегать изо всех сил? О чем речь – давайте, оберегайте этого ребенка, как и положено, только не давайте ему распоряжаться вашей взрослой жизнью. Помните, что место происхождения всех этих паттернов – это: 1) травматическое прошлое, 2) бессильный мир детства и 3) привязанность к узкому спектру вариантов выбора и ценностей этого мира. Вполне понятно, что в свое время имело смысл усвоить эти ценности, роли и сценарии как рефлективный способ вести предсказуемую, безопасную жизнь. Но теперь они лишь приковывают нас к железному колесу повторения. Не стоит осуждать эту историю: она такова, какая есть, какой и следовало ей быть, однако не отказывайте себе и в возможности настоящего. Изучайте рефлективные паттерны, подмечайте, где и как они проявляются, что приводит их в движение, какой ущерб они приносят вам или другим людям. И заново открывайте для себя, что взрослый в силах совладать с куда большим, чем ребенок. Тирания прошлого никогда не бывает столь сильной, как в момент, когда мы забываем, что прошлое не мертво, как однажды высказался Фолкнер, оно даже не прошлое. Забывая о присутствии прошлого, мы и дальше будем сидеть взаперти в той самой темнице бессознательного, о которой говорил Шекспир.
Задавая вопрос "Как получилось, что я стал тем, кем стал?", значительную часть ответа стоит искать в сознательном воздействии семьи и условий, которые окружали нас в детстве. Но несравненно большая часть жизни управляется тем, что идет из глубин, теми мощными паттернами, которые мы переняли и усвоили, чтобы выстоять в этом непростом мире взрослых. Да, они действительно помогли нам выжить, эти инструменты адаптации, и мы благодарны им за это, однако их автономия мешает разглядеть обессиливающее влияние прошлого и его постоянное возвращение. Ничего не остается, как оставить прошлое прошлому и выдержать тревогу, которая всегда была и остается спутником выхода за пределы предсказуемо безопасного прошлого.
Невозможна никакая свобода, никакой подлинный выбор там, где недостает сознания. Парадоксально, но сознательность обыкновенно приходит с опытом страдания; ну, а бегство от страдания и есть та причина, почему мы нередко предпочитаем оставаться в тесных, но таких привычных старых башмаках. Но голос психе никогда не умолкает, и страдание – первая из подсказок, что нечто взывает к нашему вниманию, ища исцеления.
Глава третья
Внутренний конфликт
Он ужасно боится умереть, потому что еще не жил… Что только есть значимого в этой жизни – все ради того, чтобы отказаться от самоуспокоенности, чтобы въехать в дом, вместо того чтобы восторгаться его фасадом и увешивать его гирляндами… Но почему же такие ночи вечно сопровождает один и тот же лейтмотив: я мог жить, и я не жил?
Франц Кафка. Письма друзьям, семье и издателям
Даже говоря себе, что нам очень хочется узнать, кто мы есть на самом деле, существует очень сильная вероятность того, что решающей встречи с собой мы будем избегать как можно дольше. Куда проще ходить в слишком тесных туфлях, чем выйти на простор, как этого ждет и настоятельно требует душа. По силам ли нам окажется вынести знание того, кто мы есть, со всеми противоречиями, всеми энергиями и программами, которые не стыкуются с эго-идеалом? Никто из тех, кто приходил ко мне на прием, не начинал серьезной, содержательной психотерапевтической работы лишь ради того, чтобы скоротать время в приятной беседе с незнакомым человеком. Они решаются на первый сеанс потому, что стратегии, прежде действительно работавшие или работавшие по их мнению, с некоторого времени, как выясняется, уже явно исчерпали себя. Большинство из нас прибегают к психотерапии как к последнему средству, в лучшем случае – оказавшись в состоянии дезориентации. Прежняя дорожная карта, ясные указатели, четкие путевые вехи теперь по каким-то причинам перестали вести в ожидаемом направлении. Невольно вспоминается один пример как исключение из общего правила. Молодой человек в возрасте где-то под тридцать решил не тянуть с обращением к психотерапии с целью "узнать себя" как можно полнее. В своем сне, предшествовавшем началу терапии, он увидел себя сообщником бесчестного мошенника, умевшего кого угодно обвести вокруг пальца. Вместе они планировали, как обмануть простаков, и успешно осуществляли свои замыслы. И, хотя мой клиент заведомо отвергал всякую возможную связь такого рода, я напомнил ему, что внутренний "творец снов" подобным образом привлек его внимание к этому теневому партнерству. Без всяких объяснений он отказался от всех дальнейших сеансов. Его молодое Эго изъявило желание "познать" себя для того, чтобы получить еще больший контроль над остальными людьми. Да, подобные теневые измерения личности свойственны всем нам. Но многие ли действительно желают вывести их к сознанию и принять за них ответственность в том, что касается взаимоотношений с другими людьми? С другой стороны, стоит ли ожидать какого-либо улучшения в жизни, если мы на это не согласны?
Тесные, заинтересованные психотерапевтические отношения способствуют и более глубокой, объективной и содержательной беседе с самим собой, поскольку к ней оказывается подключен еще один человек, чьи усилия направлены в наших же интересах. Многих, однако, страшит подотчетность, которой требует терапия. Они принимаются за поиски собственных решений или уклоняются от самоанализа, и этим еще больше вредят себе или тем, кто их окружает. В любом случае мало кто ищет встречи с собой. Скорей уж приглашение на такую встречу вручается посредством внешних или же внутренних обстоятельств, когда ничего не остается, как только задаться вопросом: кто я, каким ценностям служу? Смерть кого-то из родственников, распад близких взаимоотношений, увольнение со службы, серьезная болезнь или ночной кошмар, под утро ворвавшийся в наш сон, – все это или что-то из этого может заставить впервые взглянуть в лицо незнакомцу в зеркале.