Это различие признается на практике настолько существенным, что лживый довод считается непозволительной нечестной уловкой, а субъективный довод применятся постоянно, нередко на каждом шагу, как уловка позволительная. Например, в споре для убеждения, если нет "общей почвы", нельзя сделать без объективного довода ни шагу. Спор ради победы часто прибегает к этой уловке, особенно для слушателей. Только высшая форма спора - спор для исследования истины - никогда не опускается до нее.
Вот пример ее, по сравнению с лживым доводом. А. желает доказать, что религия - пережиток прошлого суеверия. В доказательство он приводит новый для своего собеседника довод: "Ведь наукой уже доказано, что Бога нет". Этот довод или ошибочен, или заведомо ложен. Если он заведомо ложен (т.е. А. знает, что наука не доказала и пока не может доказать ничего подобного) и между тем А. вводит его, чтобы с помощью авторитета науки убедить противника в небытии Бога - то довод этот лживый.
Положим, теперь, А. спорит о том же тезисе с другим противником, который, как ему известно, именно не раз высказывал убеждение, что "наукой доказано небытие Бога". Если А. скажет: "ведь вы же признаете, что наукой доказано небытие Бога" - это будет субъективный довод. А. исходит в доказательстве из убеждения противника, которое сам считает ошибочным.
Повторяю, такие уловки попадаются чрезвычайно часто. Без них были бы невозможны многие споры, например, споры перед слушателями, для их убеждения. Они сокращают спор. Они дают лишний шанс в борьбе с софистами. Но нельзя закрывать глаза на то, что они не всегда, не при всех обстоятельствах позволительны.
5. Прежде всего, большая разница, открыто ли мы опираемся на мнение противника или скрытым образом. В первом случае мы говорим примерно так: "ведь вы думаете так-то и так-то. Не будем спорить, правильна ваша мысль или нет. Но из нее необходимо вытекает истинность моего тезиса". Или: "станем на вашу точку зрения"… и т.д. Здесь мы не скрываем от противника; что для нас лично его довод не имеет значения; нам он кажется спорным или даже ошибочным. Но противник заведомо считает его истиною; поэтому - говорим мы, - он обязан принять и наш тезис, необходимо вытекающий из данного довода. Одним словом, мы хотим заставить противника принять наш тезис, заставив его быть логически последовательным.
Пуская в ход скрытый субъективный довод, мы поступаем иначе: мы совершенно умалчиваем о нашем к нему отношении, рассчитывая, что молчание это примется как "знак согласия"; или даже прямо вводим в заблуждение противника, заявляя, что и мы считаем этот довод действительным. Например, сопровождаем его вводными словами: "несомненно, что…" или "известно, что…" и т.п.
6. Открыто-субъективный довод вполне безукоризнен с моральной точки зрения. Он иногда "может и должен" быть приведен - говорит Уэтли, чтобы заставить замолчать тех, которые не поддаются хорошим доводам, или для того, чтобы убедить тех, которые по слабости или предрассудкам не могут признать их силы". Уэтли указывает, что подобные доводы употреблял в спорах с иудеями, чтобы заставить замолчать их, и Христос (Логика, 352-3). Но для убеждения противника или слушателей такой довод далеко не всегда может быть рекомендован. Приводя мысль, высказывать, в то же время, сомнение в ее истинности - особенно, когда сомнение в ней выгодно и для противника, не желающего убеждаться - плохой психологический расчет. Поэтому на практике чрезвычайно часто употребляются скрыто-субъективные доводы. Обычно единственные ограничения, вносимые совестью и тактом, диктуются принципом: "цель оправдывает соответственные ей средства". Стараются, чтоб тезис был суждением, несомненно для нас истинным, и польза от его принятия значительно превосходила вред от подтверждения (т.е. иными словами от укрепления нашим согласием) ложного с нашей точки зрения довода. Примеров скрыто-субъективного довода можно набрать сколько угодно из ораторских речей и ораторских поединков. Когда заведомый атеист социал-революционер обращался когда-то к слушателям-крестьянам с доводом, что "земля - Божья", отдана всем одинаково и т.д., он пускал в ход "скрыто субъективный довод". Когда "правый" в 1917 году на митинге обращался к противнику социалисту с доводом: "так решил съезд р. и депутатов, как же идти против этого решения?" - он пользовался скрыто-субъективным доводом и т.д., и т.д.
Скрыто-субъективные доводы в руках бесцеремонного и бессовестного человека обращаются в ужасное орудие демагогии и возбуждения толпы. Они получают часто типичный и зловещий характер "доводов к черни", (ad plebem), зиждущихся на невежестве ее и на темных предрассудках. Но без них вряд ли обходится и человек вполне порядочный, для убеждения в очень хороших мыслях, если ему часто приходится убеждать людей.
7. Часто к худшим формам субъективного довода, иногда же к лживому доводу, относятся некоторые виды так называемой "адвокатской уловки", "адвокатского довода" (Adwokatenbeweis). Сущность этой уловки состоит в том, что софист "пользуется к своей выгоде какой-либо неосторожностью противника" (Кант), - ошибкой его или даже прямо опиской, оговоркой и т.д.
Положим, например, противник явно ошибочно понимает какой-либо закон (в юридической практике). Софист отлично видит это, но ему выгодно такое понимание. Поэтому он остережется напасть на аргументацию противника с этой стороны; наоборот, он старается оставить противника при его заблуждении и обосновать на ошибке его свое доказательство, которое иначе, может быть, и не ладилось бы. Это, конечно, применение субъективного довода.
8. Вполне "свинский", иногда низменно "сутяжнический" характер принимает эта уловка тогда, когда пользуются очевидною оговоркою, опискою, опечаткою, несмотря даже на прямое заявление противника, что это опечатка и т.п., так что здесь эта уловка принимает характер лживого довода для слушателей или читателей и т.п. Применяется эта уловка для разных целей; иногда вообще хотят ввести в заблуждение своих читателей или слушателей, которые не в состоянии проверить довода; иногда хотят хоть на первое время ослабить впечатление от каких-нибудь утверждений и т.п. противника, воспользовавшись оговоркой или опечаткой и т.д., и т.д. Вот пример из газетной практики. Одна газета сделала сенсационное разоблачение относительно нашумевшего в свое время политического убийства и назвала фамилию убийцы. Но, благодаря опечатке, была переврана одна буква в этой фамилии. Об этом дано было немедленно знать по телефону в редакции других важнейших газет. К сожалению, одна из последних, ("Новое Время") защищая партию, к которой принадлежал убийца, на следующий день аргументировала так, как будто ничего не знала об опечатке: поместила "негодующее" письмо лица, обладавшего напечатанной по ошибке фамилией; пустила в ход негодующие статьи против "клеветы" на него и т.д., и т.д. Прием, на который решится не всякий.
Глава 21.
Произвольные доводы
Требовательность к доводам. Скрытые доводы. Произвольные названия. Злостные клички и красивые названия. Игра двумя синонимами. Голословная оценка доводов противника. Опровержение "в кредит".
1. Бесспорно, самая распространенная ошибка и самый распространенный софизм - это - "произвольные доводы". Стоит внимательно просмотреть статьи любой газеты, речь любого оратора, прослушать спор любого лица - и мы почти неизменно натолкнемся в них на произвольные, вовсе не очевидные и не доказанные утверждения и отрицания, на которые люди опираются для поддержки своих мнений. Только в строго научных книгах из области точных наук редко проскальзывают подобного рода ошибки.
Признание или непризнание довода "произвольным" зависит, однако, на практике, в значительной мере от степени нашей требовательности к нему. В одном случае мы требовательнее, в другом менее требовательны, и это вполне правильно. Требовательность к доводам должна на практике иметь степени. Иначе мы впадаем в ошибку "чрезмерного сомнения" или "чрезмерной точности", которой соответствует и свой особый софизм. Если начать исследовать достоверность всякого довода и при всех обстоятельствах с абсолютной точностью, то не был бы возможен обычный спор, не возможна была бы практическая деятельность. Оставалось бы повторять мудрость древних философов-скептиков, которые считали необходимым прилагать мерку абсолютной достоверности и поэтому во всем сомневаться. Вот образец такого сомнения (в изображении Мольера):
Марфурий: Что вам угодно, господин Сганарель?
Сганарель: Господин доктор, я желал бы посоветоваться с вами по поводу одного обстоятельства и нарочно сюда за тем пришел.
Марфурий: Прежде всего, г. Сганарель, прошу вас, измените вашу манеру выражаться. Наша философия требует, чтобы не было высказываемо вполне решительных предложений, чтобы обо всем говорилось неопределенно и чтобы суждения были условные, предположительные. И вследствие этого вы не должны говорить: Я пришел, а мне кажется, что я пришел.
Сганарель: Кажется?
Марфурий: Да.
Сганарель: Черт возьми! Должно оно казаться, коли оно действительно есть!
Марфурий: Это не вытекает одно из другого; вам может казаться и без того, чтобы факт существовал на самом деле.
Сганарель: Как! По-вашему, не несомненно, что я сюда пришел?
Марфурий: Это еще вопрос, - и мы должны во всем сомневаться.
Сганарель: Как! меня здесь нет, и вы со мной не говорите?
Марфурий: Мне представляется, что вы здесь, и кажется, что я с вами говорю, но это не несомненно.
"Вынужденный брак". Перев. Ф. Устрялова.
Ошибка Марфурия в том, что он применяет утонченные химические весы там, где надо весить на обыкновенных лавочных. Есть известная степень требовательности к доводу, устанавливаемая логическим тактом человека. В науке - она одна; в юридической практике - другая; в обычной жизни - третья. И в этих пределах она зависит главным образом от большей или меньшей важности для нас спора. Если кто-нибудь спорит с нами из-за гривенника, у нас будет одна степень требовательности к его доводам; если спор идет из-за двухсот тысяч - совсем другая. Если спор очень для нас важен, например, от исхода зависит коренная перемена в нашем мировоззрении, в нашей жизни, в оценке наших трудов, - требовательность выходит иногда за пределы досягаемости здравым смыслом:
Ты видишь ли?
- Хоть вижу, да не верю.
Софист очень нередко пользуется этой лазейкой для того, чтобы ускользнуть от поражения в споре. "Не доказано!" "Произвольный довод!" "Докажи!" "Не верю!" Эти дешевые заявления в искусных руках обращаются в очень важное средство для отступления.
Но как излишняя требовательность к доводам есть ошибка или уловка, так и излишняя нетребовательность - тоже ошибка. Нужен именно логический такт и опыт, чтобы в каждом данном случае найти надлежащую мерку требовательности.
2. Из всех видов софизмов произвольного довода надо прежде всего выделить "скрытые произвольные доводы". Суть этой уловки вот в чем. Обыкновенно при рассуждении, особенно же в спорах, приводятся не все мысли, нужные для того, чтобы сделать тот или иной вывод. Некоторые из них "опускаются" и должны подразумеваться сами собою. Например, в рассуждении: "все люди умирают, умрем и мы" пропущена и сама собою подразумевается мысль ("посылка" рассуждения) "мы люди". Можно пропустить вместо этой посылки другую. "Все мы люди, значит, умрем и мы". Здесь будет пропущена и необходимо подразумевается мысль: "все люди умирают" и т.д.
В устных спорах таких пропускаемых мыслей особенно много. Мы имеем, однако право пропускать лишь те посылки, которые очевидны. Софист же делает наоборот. "Софист выпускает то, что не очевидно, и составляет на деле самую слабую сторону рассуждения, стараясь в то же время отвлечь внимание от места, где находится ошибка" (Уэтли. Логика, 200). Разберем наиболее характерный вид этой ошибки - софизм "произвольного названия", скрывающий довод.
3. Огромную роль в софистической практике играют названия с пропущенной посылкой, которая оправдывает их. Ведь каждое название тоже должно быть обосновано. Когда я говорю: "этот офицер известный путешественник", то само собою подразумевается мысль: "этот человек офицер". Когда я говорю, "такие проявления анархии, как этот поступок, недопустимы в государстве", то само собою подразумевается мысль: "этот поступок - проявление анархии". Одним словом, каждое название подразумевает оправдательную посылку, дающую право на это название. Эта посылка тоже довод, скрытый довод и очень часто произвольный. Между тем человечество, по лени мысли и по другим многим причинам, особенно склонно этого рода скрытых доводов не проверять, а принимать их на веру.
Между тем, принятие названия часто решает все дело. Ведь приняв его, мы, тем самым, приняли, что предмет, обозначенный им, обладает и соответственными свойствами.
Рассуждая правильно, мы часто должны бы сперва убедиться, что в предмете есть эти свойства, а потом уже принять название его. На деле же, мы сперва принимаем название его, и, основываясь уже на названии, выводим, что предмет должен иметь те или иные свойства. Получается как бы "перевернутое доказательство". Этим недостатком обыденного мышления пользуется софист, стараясь заставить нас сперва принять на веру название предмета; и вместе с этим "пройдут" незаметно и те свойства предмета, в которых он желает нас убедить.
4. Чтобы мы приняли на веру название, он пользуется, кроме обычной нашей склонности к этому, еще разными обычными уловками, например, внушением. Говорит безапелляционным тоном, употребляет название, как нечто само собою разумеющееся, несомненно правильное. Отвлекает внимание от проверки скрытой оправдательной посылки и т.д., и т.д. Есть названия, которые особенно пригодны для такой уловки: это те названия, которые имеют оттенок порицания или похвалы; ими пользуются, как "злостными кличками" или "красивыми словами", "красивыми названиями". Из них самые подходящие - модные в данное время "боевые" клички и названия. Эти слова становятся для очень многих чем-то вроде фетиша или "жупела" для московской купчихи у Островского. Часто это в полном смысле "гипнотизирующие слова". Они действуют на человека мало развитого, как меловая черта на курицу. Говорят, если пригнуть голову курицы к полу и провести от клюва мелом прямую черту, курица несколько время останется неподвижно в таком положении, созерцая только эту черту. Так и человек, загипнотизированный соответственным словом, теряет способность рассуждать, правильно это слово приложено или нет. Особенно, если усиленно ударяют на такое слово и растекаются по поводу его "в красноречии".
5. Игра "красивыми названиями" и "злостными кличками" встречается на каждом шагу, например, в газетной полемике известного типа. Г. Икс сделал в собрании какое-то заявление: газета пишет: (смотря по "режиму") это явно революционное заявление (или контрреволюционное заявление) показывает, до чего подняла у нас голову гидра революции (или контрреволюции) и т.д. Затем идут красноречивые рассуждения об этой "гидре" - и чем красноречивее, тем лучше; красноречие отвлечет внимание от проверки, действительно ли заявление революционно или контрреволюционно. Читая само заявление, мы, обыкновенно, не вникаем в него с должным вниманием; поэтому "злостная кличка" проходит "сама собою", без критики, особенно, если она дана в "нашей газете", которой мы доверяем. Иногда этими "злостными кличками" пугают или, как говорят в народе, "пужают" робких людей. Но иногда злостная кличка обращается в страшное орудие демагогии. Из истории известно, что стоит крикнуть в иной момент толпе: "это провокатор", "отравитель", "революционер" и т.д., и участь человека будет решена. Конечно, порой "пужанье" злостными кличками в неумных руках имеет оттенок комического. Так было время, когда некоторые "общественные организации", имевшие в распоряжении громадные капиталы, но весьма недолюбливающие правительственных "ревизий", "пужали", что ревизия их деятельности - "контрреволюционный акт".
6. Не менее успешно применяются и "красивые названия" для того, например, чтобы смягчить впечатление от какого-нибудь факта, или "выдать ворону за ястреба" и т.д., и т.д. Слова "жулик" и "уголовный преступник" имеют очень неприятный оттенок; но если назвать того же человека "экспроприатором" - это звучит благородно. Иногда название служит лучше, чем любая ограда. Когда шайка уголовников занимает дом и грабит, с нею церемониться не будут. Но стоит им выкинуть "черный флаг" и назвать себя "анархистами" - и получится совсем иное впечатление. Нежелание жертвовать собою для родины, когда это наша обязанность - не особенно уважаемое качество; но стоит назвать отказ идти в битву "войной против войны" или т.п., и самый тупо-низменный, животный трус получает вид "борца за идею". - Эта черная магия слов отлично известна софистам. Там, где совершить низменный поступок мешает остаток стыда, голос совести, и т.д., и т.д., туда приходит, как дьявол-искуситель, демагог и бросает для прикрытия низменных побуждений "красивое название". Большинство горячо хватается за него, как за предлог освободить себя от того, чего не хочется. - Так искушает нас внутри нас "внутренний софист"; так действует в помощь ему, часто гораздо более хитрый, искусный и бессовестный внешний софист.
7. Нередко игра красивыми названиями и злостными кличками усложняется, обращаясь в "игру двумя синонимами". Для нее нужна пара синонимов, обычно отличающихся друг от друга резче всего похвальным и неодобрительным оттенком мысли, например:
Щедрость и мотовство, скупость и скряжничество, свобода и произвол, твердая власть и деспотизм и т.п. и т.п. Возьмем два таких синонима: "свобода искусства" и "разнузданность искусства". Цензор запретил печатать порнографическое произведение Икса. Защитник Икса в газете начинает, примерно, так: "Опять цензура! Опять карандаш палача мысли губит цветы свободного искусства… На днях запрещена книга почтенного Икса, содержание которой не понравилось целомудренному цензору".
"…Порнография! - Не нам, конечно, защищать разнузданность искусства, не мы будем отстаивать право на существование такой гнусности, как порнография. Наш читатель знает это. Ее надо преследовать, ее надо карать, надо истреблять без жалости эту отраву духа. Но нужно же уметь отличать порнографию от светлого искусства, возводящего жизнь в перл создания! Иначе мы дойдем до уничтожения капитолийской Венеры или божественной вакханалии Рубенса! Мы дойдем до запрещения "Руслана и Людмилы", этой шалости юного гения. Но цензорская рука не знает таких различий и дерзает и посягает на все, даже на свободу искусства". Затем идут иногда "анекдоты из цензорской жизни" и "пламенная талантливая" защита свободы искусства от цензоров. Какая горячая, какая убедительная в формах журнального шаблона! - Нет только одного: доказательства, что защищаемое произведение не порнография, а "светлое искусство". - А в этом одном вся суть. Такую уловку можно назвать "игрой двумя синонимами".