Ученики. Мы, мальчики, просим тебя, наставник, научить нас говорить по-латыни правильно, потому что мы неучи и говорим неправильно.
Учитель. Хотите ли вы, чтобы вас пороли при ученье? Ученики. Лучше нам быть поротыми ради ученья, чем оставаться невеждами.
Разговор идет и дальше в том же духе. Школьника тех времен надо представить себе сидящим, положив ногу на ногу. На колене двухстворчатая восковая дощечка. Левой рукой он придерживает ее, правой пишет под диктовку учителя.
Восковые дощечки употребляли не только школьники, - монахи отмечали в них порядок церковных служб, поэты писали на них стихи, купцы - счета, придворные щеголи - записочки к дамам или вызовы на дуэль. У одних это были неказистые буковые дощечки, обтянутые снаружи для прочности кожей и покрытые внутри грязным воском, смешанным с салом. У других это были изящные таблички из красного дерева. Встречались, наконец, и совсем роскошные таблички - на пластинках из слоновой кости.
В Париже в XIII веке был даже особый цех мастеров, делавших таблички.
Где все эти миллионы табличек? Их давно сожгли или выбросили с мусором, как это делаем мы с ненужными бумагами. А как много дали бы мы сейчас за каждую табличку, написанную римлянином, жившим две тысячи лет тому назад!
Римских табличек сохранилось очень мало. Больше всего их нашли в Помпее, в доме банкира Цецилия Юкунда. Город этот был засыпан пеплом во время извержения Везувия вместе с городом Геркуланумом, расположенным поблизости. Не будь извержения вулкана, эти таблички не дошли бы до нас. От римских папирусов до нас дошли только те двадцать четыре свитка, которые были найдены под пеплом в Геркулануме. Самая ужасная катастрофа - ничто по сравнению с гибельным действием времени. Века, которые не щадят людей, стирают нередко и самую память о человеческих делах, словно стиль, выглаживающий восковую табличку.
Книга из кожи
Еще в те времена, когда папирус был во всей своей славе, у него появился могучий соперник - пергамент. С давних пор пастушеские народы писали на кожах и звериных шкурах. Но только тогда кожа превратилась в пергамент - материал для письма, - когда научились ее хорошо выделывать. Случилось это, говорят, вот при каких обстоятельствах.
В египетском городе Александрии была замечательная библиотека, в которой собрано было около миллиона папирусных свитков. Особенно заботились о расширении библиотеки фараоны из династии Птолемеев. Много лет Александрийская библиотека была первой в мире. Но с некоторых пор ее стала догонять другая библиотека - в городе Пергаме в Малой Азии. Фараон, царствовавший в это время, решил беспощадно расправиться с пергамской библиотекой. По его приказу был строго воспрещен вывоз папируса в Азию.
Царь Пергама ответил на это тем, что поручил лучшим мастерам своей страны приготовить из овечьей или козьей шкуры материал для письма, который заменил бы папирус. С тех пор Пергам становится надолго всемирной мастерской пергамента.
Так будто бы был изобретен пергамент, сохранивший имя своей родины.
Во многом пергамент был лучше папируса. Его можно было легко резать, не боясь, что он рассыплется на отдельные волокна, сгибать без всякой порчи и ломки. Этих преимуществ пергамента сначала не заметили. Из него делали такие же свитки, как из папируса. Но потом догадались, что пергамент можно складывать, фальцевать в тетради и из этих тетрадей шить книги. Так появилась наконец настоящая книга, сшитая из отдельных листов.
Сырую шкуру - козью, овечью или телячью - вымачивали сначала в воде, чтобы сделать ее помягче. Потом соскабливали ножом мясо и клали шкуру в воду с золой. После такой обработки шерсть легко снималась ножом. Готовую шкуру натирали мелом и выглаживали пемзой. Получалась тонкая желтоватая кожа, одинаково чистая и гладкая с обеих сторон.
Чем тоньше был пергамент, тем он дороже ценился. Ухитрялись выделывать такой тоненький пергамент, что целый свиток помещался в скорлупе ореха. Такой любопытный свиток, содержавший в себе все двадцать четыре песни "Илиады", видел собственными глазами римский оратор Цицерон.
Края кожи обрезали так, чтобы получался большой кожаный лист. Этот лист складывали вдвое, и из нескольких таких листов составляли тетрадь. Не все знают, что "тетрадь" слово не русское, а греческое и значит по-русски "четверка" или что-то в этом роде. Таких слов, перекочевавших к нам из Греции, немало. Например, "сорок" - это греческое "тессараконта".
Легко сообразить, почему "тетрадь" значит "четверка": тетради обыкновенно состояли из четырех листов, сложенных вдвое. Потом стали складывать кожу и в четыре, и в восемь, ив шестнадцать раз. Так в конце концов получились книги разных размеров: в четвертую долю листа, в восьмую, в шестнадцатую и т. д.
На пергаменте стали писать с обеих сторон, а не только с одной стороны; как на папирусе. Это тоже было большим преимуществом. И все-таки, несмотря на все свои достоинства, пергамент долго не мог окончательно вытеснить папирус. Кожу употребляли для переписки сочинений начисто, но когда рукопись попадала в лавку книгопродавца, ее копировали там, перенося на папирусные свитки. Так произведение писателя путешествовало с воска на пергамент, с пергамента на папирус и в виде папирусного свитка доходило до читателя.
Но чем дальше, тем меньше и меньше папируса выпускали египетские фабрики. А когда Египет завоевали арабы, подвоз папируса в европейские страны и совсем прекратился. И вот тогда-то пергамент оказался победителем.
Победа эта была, правда, невеселая. Великая Римская империя была разгромлена за несколько сот лет до этого полудикими народами, пришедшими с севера и востока.
Бесконечные войны привели в запустенье богатые некогда города. Не только образованных, но и просто грамотных людей с каждым годом становилось меньше и меньше. И когда пергамент оказался единственным материалом для переписки книг, писать на нем стало почти некому.
Большие копировальные мастерские римских книготорговцев давным-давно закрылись. Только во дворцах королей можно было увидеть писца, заполняющего витиеватыми, затейливыми буквами свитки дипломатических грамот. Да в монастырях, затерянных среди дремучих лесов и пустынных равнин, можно было найти монаха, переписывающего книгу для спасения души.
Сидя в своей келье на стуле с высокой спинкой, монах тщательно переписывает житие святого Себастьяна. Торопиться ему некуда. Каждую букву он выписывает аккуратно и заботливо, не боясь лишний раз оторвать перо от бумаги. Пишет он или каламом - тростниковым пером, или птичьим пером, заостренным и расщепленным. Все чаще и чаще можно встретить в это время гусиные или вороновы перья.
Чернила тоже не те, которыми писали римляне или египтяне. Для пергамента придумали особые, прочные чернила, которые впитывались в кожу так крепко, что их нельзя было смыть. Делали их, да и теперь очень часто делают, из сока чернильных орешков, железного купороса, камеди или гуммиарабика.
Есть люди, которые думают, что чернильные орешки - это орешки, растущие на чернильном дереве. Но чернильного дерева так же не существует, как не существует молочных рек и кисельных берегов. Чернильные орешки - совсем не орешки, а наросты, образующиеся иногда на коре, листьях и корнях дуба. Сок орешков смешивают с раствором железного купороса (это красивые зеленые кристаллы, которые получают, растворяя железо в серной кислоте); образуется черная жидкость, в которую для густоты прибавляют гуммиарабик. Вот рецепт этих чернил, сохранившийся в старой русской рукописи того времени, когда была уже изобретена бумага:
Орешки чернильные в ренском вине на солнце или в тепле мочити. Посем тую водку из скляницы желтую, процедя сквозь полотенце и орешки выжав во иную скляницу положите и ку- поросом чернящим, в муку растертым, запустити и почасту ложкою помешивати, в тепле же несколько стояти дней, и тако будут добрые чернила.
А в тот состав надобно орешков как много прилучится ренского - чтобы в нем орешки потонули. Купоросу прежде по малу присыпати, дондеже мера возьмет. А имей отведы- вати пером на бумазе, и егда счернеют, тогда приложи мерку камеди раздробленной ради утверждения и потом пиши потребное.
Старинные чернила отличались от наших одной странной особенностью. Пока ими писали, они были очень бледными и чернели только спустя некоторое время. Наши чернила лучше только потому, что к ним добавляют немного краски. Поэтому они хорошо видимы и тому, кто пишет, а не только тому, кто читает.
Заговорившись о чернилах, мы забыли о нашем монахе. Прежде чем начать писать, он тщательно разлиновывает страницу. Для этого у него имеется свинцовая палочка в кожаной оправе. Это прабабушка нашего карандаша. Недаром немцы до сих пор вместо "карандаш" говорят "свинцовая палочка" (der Bleistift).
Проведя по линейке две продольные черты, чтобы отделить справа и слева поля, монах проводит потом поперечные линии для строк. Свинец пишет слабо, но для линования лучшего не надо. Затем, благословясь, он принимается за первую строчку. Если он умеет рисовать, он рисует первым делом большую заглавную букву, с которой начинается первое слово фразы. Вместо S рисует дерущихся петухов, вместо Н - двух сражающихся воинов. У некоторых переписчиков заглавные буквы - это целые картинки. Иной такое нарисует, что и не приснится никогда: львов с человеческими головами, птиц с рыбьими хвостами, крылатых быков - одним словом, всяких невиданных чудовищ.
Буквы эти выводятся не черными, а цветными чернилами - красными, зелеными, голубыми. Большей частью начальные буквы были красными. Оттого-то первую строку каждого отрывка мы и называем красной строкой, хотя в книгах у нас все буквы одного цвета.
Разница еще в том, что мы нашу красную строку начинаем, отступив от полей, а средневековые писцы делали наоборот: красная строка у них заезжала на поля. Значит, красные строки тогда были не короче, а длиннее всех других строк.
Нарисовав начальную букву или оставив для нее пустое место (потом кто-нибудь другой нарисует), монах принимался медленно выводить одну за другой каждую строчку текста.
Делал он это не спеша, чтобы чего-нибудь не напутать. Книги тогда писали только на латинском языке, а язык этот знали хорошо немногие. Переписывая непонятные слова, легко было напутать. И действительно, ошибок в средневековых рукописях множество. Если переписчик замечал ошибку, он подчищал рукопись ножичком. Ножичек этот был не похож на наши перочинные ножи. Он не складывался. Острие было короткое, широкое, напоминавшее по форме лист. Буквы переписчик ставил тесно одну около другой: пергамент был дорог, его приходилось беречь. Ведь на толстую книгу из телячьей кожи нужно было целое стадо телят. Случалось, что пергамент приносили в дар монастырю благочестивые миряне: какой-нибудь рыцарь, награбивший много золота на больших дорогах, купец, вернувшийся из опасного путешествия в заморские страны, владетельный граф, приехавший помолиться покровителю монастыря святому Себастьяну. Но это бывало редко.
Экономя место, переписчик многие слова сокращает: вместо "человек" он пишет "чк", вместо "люди" - "лю", вместо "Иерусалим" - "Им".
Так работает монах целые недели и месяцы. Чтобы переписать том в пятьсот страниц, нужен по крайней мере год. Болит вечно согнутая спина, слезятся усталые глаза, но старик не жалуется. Ведь в то время как он пишет, святой Себастьян смотрит с неба и подсчитывает, сколько букв вырисовал монах своим каламом, сколькими бороздами - линейками- пропахана страница. Каждая новая буква - это отпущенный, прощенный грех. А грехов у смиренного монаха Гундогинуса много. Если их не отмолить, попадешь в ад, в самое пекло, в объятия дьявола.
Проходит час, другой, хочется отдохнуть, разогнуть спину. Но это нечестивое желание, его нашептывают бесы, которых много водится около каждого человека. Недавно один монах рассказывал, что другой монах ему говорил, будто бы он собственными глазами видел целый выводок бесенят с крысиными мордочками и длинными хвостами. Этот народец только и думает-о том, как бы помешать богоугодному делу - толкнуть руку, опрокинуть чернильницу, посадить кляксу посреди страницы.
Вот наконец книга закончена. Брат Гундогинус любовно рассматривает страницы, похожие на поле, усеянное цветами. Красные и голубые буквы мелькают на каждой странице.
Сколько трудов положено на эту книгу! Сколько раз в бессонные ночи брат Гундогинус вставал со своей жесткой постели, зажигал свечку и садился за работу! Ветер шумел за ставнем, прикрывавшим маленькое окошко, кто-то стонал и выл на монастырском кладбище, скрипело гусиное перо, и все новые и новые строчки ложились на желтоватую страницу пергамента. В свое время, когда дьявол будет спорить с Петром, небесным привратником, из-за души грешного инока, все эти бессонные ночи, все эти строчки будут подсчитаны и зачтены.
В последний раз опускает Гундогинус перо в чернильницу и пишет:
Славный мученик, вспомни о грешном монахе Гундогинусе, который в этой книге рассказывал о твоих великих, чудесах. Пусть твои заслуги помогут мне войти в царство небесное и избавят меня от на- казания за мои грехи.
На Руси переписчиками тоже были на первых порах монахи. Писали они каламом на "телятине". Разумеется, слово "телятина" означало тогда не телячье мясо, а телячью кожу - пергамент. Каламы и пергамент привозили из Византии и платили за них большие деньги. Переписчик и у нас работал не только пером, но и кистью. Начальные буквы он вырисовывал в виде замысловатых фигур и раскрашивал потом красками и золотом. По всей книге разбросаны были буквы-звери, буквы-птицы, буквы-цветы. В заглавиях переписчик сплетал и связывал буквы таким сложным узором - "вязью", что потом и сам с трудом разбирал написанное.
Через несколько веков появились и наемные писцы, тоже, правда, из духовного звания.
Эти писцы переписывали книги не для "спасения души", а на заказ и на продажу.
Чем дальше, тем больше и больше нужно было книг. Книги начали продавать на рынках. В книжной лавке можно было купить не только евангелие и требник, но и сборник повестей и рассказов.
Росла торговля между городами и странами. В торговых рядах писцы принялись строчить деловые письма.
Наемному писцу некогда было вырисовывать каждую букву. И вот мы видим, как на страницах книг и на канцелярских свитках четкое, прямое "уставное" письмо сменяется менее правильным "полууставным", а потом и размашистой, беглой скорописью.
Летя по бумаге, перо переписчика лихо закручивает хвостики "р" и завитушку "с".
Переписывая богослужебную книгу, наемный писец, по старому обычаю, заканчивает ее несколькими словами о себе.
Он тоже считает переписку благочестивым занятием, но вместе с тем не забывает и земных благ - платы за работу.
Вот как заканчивается, например, один старый немецкий молитвенник:
В лето от рождества Христова 1475-е, 12-й день после праздника св. Фомы, изготовлен и написан этот служеб- ник, Иоганном Гервером из Лихтенштейна, жителем го- рода Цюриха, и сделано это по заказу господина моего, брата Мартина, командора ордена в Фюсснахе, во спасе- ние души отца его и матери и всех родичей его и земля- ков. И стоит этот служебник 52 гульдена. Молите господа за переписчика.
Были и такие писцы, которые заканчивали работу веселым стишком. Например:
Вот и всей книге конец.
Получай свои деньги, писец.
А вот еще веселей:
Кончив работку, Получай на водку.
Как выглядела старая пергаментная книга?
Это был большей частью огромный, тяжеловесный том, переплетенный в прочный переплет - из двух досок, обтянутых кожей. С внутренней стороны переплет обшивался материей.
Каждый из вас не раз видел книгу в переплете. Но знаете ли вы, почему переплет выступает над обрезом или что за валики, которые вы видите на кожаном корешке?
У каждой из этих мелочей свой смысл и своя история.
Валики стали делать на корешках еще во времена пергаментных книг, для того чтобы скрыть узлы толстых ниток, которыми сшивались тетради. А выступающие края досок должны были защищать от повреждений края листов.
Для защиты переплета от царапин на нем укреплялись медные бляшки, наугольники - жуковины.
Такая окованная медью книга напоминала скорее сундук, чем книгу. Сходство дополняли застежки или замки, на которые запиралась книга. Без застежек такая большая книга непременно покоробилась бы.
Более дорогие переплеты обтягивали цветным сафьяном или бархатом, оковывали серебром и золотом, украшали драгоценными камнями. В роскошных книгах, изготовленных для королей и князей, не только переплет, но и каждая страница сверкала золотом и серебром. Сохранились книги, сделанные из окрашенного в пурпур пергамента с золотыми и серебряными буквами. От времени пурпур стал темно-фиолетовым, серебро потускнело, но когда-то такая книга горела и сияла, словно небо на закате.
Большую, красиво написанную и переплетенную книгу делал не один человек, а шестеро или семеро. Один выделывал кожу начерно, другой отполировывал ее пемзой, третий писал текст, четвертый рисовал начальные буквы, пятый рисовал миниатюры-картинки, шестой проверял, нет ли ошибок, седьмой переплетал. Но бывало и так, что один и тот же монах превращал телячью шкуру в красиво переписанную и раскрашенную рукопись.
Теперь у каждого из нас десятки книг, а когда-то книга была редкой и очень дорогой вещью.
В библиотеках книги приковывали железными цепями к столам, чтобы никто не мог украсть. Такие книги с цепями были в Париже, в библиотеке медицинского факультета, еще в 1770 году, то есть всего сто семьдесят пять лет тому назад.
До сих пор сохранились выражения: "читать лекции", "слушать лекции". Эти выражения взялись вот откуда. Книги были в старину дороги, у студентов книг не было. Преподавание сводилось к тому, что профессор читал и пояснял книгу, а студенты слушали. Слово "лекция" значит "чтение".