Во время ночной стоянки возле скалистого острова Зебергед я спустился в кабину. Мои товарищи погрузили в воду яркие фонари, и вскоре на свет собрались полчища всякой мелочи - совсем как мошки, слетающиеся к лампе. Рачки, черви, личинки, крохотные мальки затеяли буйные пляски перед иллюминаторами. Мелюзга продолжала прибывать и совсем заслонила фонари; я видел лишь световой ореол. Я поглядел туда, где кончался свет. Там скользили крупные силуэты подводных жителей, которые не отваживались выйти на авансцену. Я опознал только карангов, остальные слишком быстро проносились мимо. Возможно, эти верзилы ждали, когда погаснет свет, чтобы наброситься на беспечную мелюзгу, устроившую танцы в ночном клубе.
В открытом море обсерватория редко привлекала наблюдателей. А я любил эти часы, любил без помех отдаться созерцанию. Словно сверкающие мечи, проплывали мимо, опасливо озираясь на корабль, чопорные макрели. А один раз я увидел изумительное зрелище: это шли переливающиеся всеми цветами радуги корифены, самые лучезарные обитатели пучины. Самки корифен великолепны, а при виде самцов просто дух захватывает. На них будто надеты карфагенские шлемы, усыпанные изумрудами, сапфирами, рубинами, алмазами. Корифены очень решительно посматривали на иллюминаторы кабины, даже подплывали вплотную, как бы подчеркивая свое бесстрашие. Я знал, как упорно они сопротивляются, попав на крючок, и как блекнут, умирая. Насколько же приятнее видеть этих изумительных пловцов в их родной стихии!
Сквозь верхний иллюминатор я наблюдал косяк рыбы, идущий на глубине около фута. Похоже, сардины… Вдруг они исчезли в вихрях сверкающих брызг. Я не сразу сообразил, что "Калипсо" спугнула косяк летучих рыб.
Я лежал в кабине, когда мы через Баб-эль-Мандебский пролив вышли из Красного моря в Индийский океан. Было сильное волнение, и "Калипсо" резвилась вовсю. Меня кидало, точно игральную кость в стакане. Валы вздымали вверх форштевень, вжимая меня в резиновый матрац. Затем нос нырял в ложбину, наступала невесомость, и я ударялся о стальные стены. Иллюминаторы то вырывались на воздух сквозь ослепительно белую пену, то вновь погружались в голубую толщу. Рыбы не показывались даже в те короткие мгновения, когда кабина была под водой. В этом странном состоянии, напоминающем небытие, мне почудилось, что я заточен в собачьем ящике на пьяном корабле. Я поспешил выбраться на палубу и подошел к рулевому. Он был совершенно трезв и от души наслаждался схваткой с расшалившимся проливом.
Глава 4. Загадка урн
В солнечный и ветреный летний день "Калипсо" подошла к цепочке неприступных белых островков, таких же пустынных, как Фарасаны, хотя всего десять миль отделяет их от Марселя, второго по величине города Франции. В узком проливе между Рью и его меньшим соседом Гран-Конглуэ мы стали на якорь. В этот глухой уголок нас привели заманчивые сведения, полученные Фредериком Дюма.
Когда Дюма работал в Группе подводных изысканий в Тулоне, он помог спасти от кессонной болезни аквалангиста-любителя Гастона Христианини, который зарабатывал на жизнь, охотясь на омаров и поднимая со дна всякую всячину. Христианини пришлось расстаться с пальцами на ногах, но он остался жив.
Дюма навестил его в госпитале, и одинокий искатель кладов решил поделиться с ним своими секретами.
- Мне все равно не нырять больше, - сказал он. - Расскажу-ка я тебе про места, которые разведал.
Никто лучше Христианини не знал этот район, поэтому Дюма достал записную книжку и приготовился слушать.
- Я тебе расскажу, где водится много омаров, - продолжал незадачливый пловец. - Во-первых, в затонувшем корабле возле Мер. И во-вторых, у Гран-Конглуэ, рядом с каменной аркой, там еще лежит на дне груда старинных кувшинов.
Старинные кувшины! Это же амфоры, транспортная тара древних, которые перевозили в них вина, растительное масло, зерно, красители, руду, духи, мозаичную плитку - все, что могло пройти через горлышко диаметром пять дюймов.
Мы много лет проработали под водой, прежде чем усвоили, что означает груда амфор на дне моря. На заре наших подводных изысканий Дюма и я расспрашивали старых водолазов об их находках. Они говорили, в частности, и о "старинных кувшинах", но никто из них не подозревал, какую тайну скрывают сосуды. Помню, один водолаз рассказал, как он увидел вереницу амфор, торчащих из донного ила. И он заключил:
- Видно, на берегу была гончарная мастерская и оползень увлек ее под воду.
Но теперь-то мы хорошо знали: груды старинных сосудов - признак того, что здесь затонул древний корабль.
И вот мы у Гран-Конглуэ, пришли взглянуть на амфоры, найденные Гастоном Христианини. Мы давно мечтали раскопать древнее судно. С нами вместе на борту "Калипсо" был профессор Фернан Бенуа, начальник Отдела древностей области Прованс.
Марсель Ишак (кинооператор, исследователь Гималаев), Фредерик Дюма, наш новый боцман Альбер Ро, я и профессор Бенуа сели на катер. Ро запустил мотор, и мы подошли к северо-западному мысу, такому же крутому, как все берега этого острова. Здесь Дюма надел трехбаллонный акваланг, шагнул за борт, помедлил, проверяя плавучесть, потом наклонился и нырнул в прозрачную толщу. Я повел катер за пузырьками, которые лопались на поверхности.
Иногда я поглядывал на нависающие сверху складки меловой скалы. Мотор вспугнул чаек, и они с криком метались в воздухе. Небо сулило шторм. А место опасное… Истекли двадцать минут, в толще воды показалось светлое пятно. Морщась от усталости, Дюма влез в катер; маска обвела его нос и глаза белым овалом.
- Арку нашел сразу, - доложил он. - Осмотрел дно по обе стороны от нее, но никаких амфор не увидел.
Если уж зоркие глаза Дюма ничего не приметили, то скорее всего там ничего и нет. Но мне очень не хотелось отменять поиски, смириться с тем, что доверительный рассказ Христианини всего лишь очередная рыбацкая басня. Надо погружаться самому. Выразительное молчание профессора Бенуа и скептическая искорка в его глазах окончательно убедили меня. Ро подвел катер к северо-восточному мысу. По манометрам я выбрал те из баллонов, в которых было больше воздуха, надел их и скользнул за борт.
В тот год (1952) мне почти не довелось нырять летом и я был не в форме. Проходя пятидесятифутовую зону, в которой евстахиевы трубы нетренированного пловца особенно дают себя знать, я удивился тому, что не ощущаю никакой боли. Вода была на редкость прозрачная, и, спускаясь вдоль скальной стены, я заново пережил возбуждение наших первых подводных "полетов", точно никогда раньше не погружался. Позади остались раздробленные рябью солнечные лучи, теперь свет обтекал меня со всех сторон. Мир без теней… Вдоль выступа, поросшего унылыми желтыми водорослями, я подплыл к обрыву и внизу, в рассеянном мутном свете, увидел склон, усеянный каменными глыбами, на которых примостились горгонарии. Поищем среди камней.
Какой-то привкус у воздуха - машинный, что ли… Мысли начали путаться. Я поднес к маске руку с глубиномером. 70 футов… Все-таки перерыв сказывается. Понадобилось усилие, чтобы мыслить последовательно: "В правой стороне - юг". Я посмотрел туда: в пределах стофутовой видимости - никаких амфор. "Срок пребывания на этой глубине только десять минут. В левой стороне - север". И я поплыл туда над камнями, задумав в оставшиеся минуты обогнуть северо-восточный мыс. "Мои товарищи проследят за моими пузырьками при любой волне. Помни: избегать лишних усилий, не спешить, не перенапрягаться". Я старался не частить, согласуя работу йог с глубокими выдохами; моя голова вращалась из стороны в сторону подобно антенне радара.
В северном направлении не видно никаких изделий человеческих рук. Глаза устали рыскать по серому откосу… Внезапно я приметил какой-то продолговатый темный предмет. "Это еще глубже. Идти туда? Вдруг это амфора". Я сделал выдох и плавно пошел вниз без помощи ног. Таинственный предмет прятался под париком из водорослей. Я сорвал их… Обыкновенная глыба известняка. На глубиномере - 240 футов. "Балда! Немедленно вверх!" Глубокий вдох, сильный толчок ногами - и я взлетел на глубину 170 футов, сопровождаемый стайкой больших серебристых карангов.
Обогнул мыс и увидел, что здесь серый склон начинается выше, вровень со мной. Подача воздуха уменьшилась. Я включил запасной клапан, который давал мне отсрочку на пять минут. Похоже, зря искали. Большая часть оставшегося воздуха понадобится мне для декомпрессионных остановок. Поднимаясь вдоль склона, я вдруг перед самой маской увидел изящные контуры наполовину занесенной илом амфоры. "Нельзя уходить, не оставив приметы". Собрав оставшиеся силы, я извлек амфору из грунта и воткнул ее в ил стоймя.
Усилие сбило меня с дыхания. Сделав глубокий вдох, я продолжал медленно подниматься. Впереди во мгле показалась какая-то площадка. Все ближе, ближе… Рядом со мной - курган из песка и гальки, и целый каскад черепков. Никогда я еще не видел такого огромного захоронения древнего корабля. Он лежал наклонно вдоль откоса, верхним концом упираясь в основание острова.
Сонная кошачья акулка недовольно подвинулась, пропуская меня. Я отделил от груды три чаши, напоминающие кубки.
А теперь вверх, вверх вдоль стоны. Я всплывал словно во сне, сердце давало перебои. В десяти футах от поверхности уцепился за горгонарию. Надо сделать выдержку для декомпрессии, сколько хватит воздуха. Я прижимал к груди кубки; катер взбивал пену, терпеливо дожидаясь меня, но мне было не до него. Кончился воздух. Я вынырнул, держа кубки в поднятой руке. Седой Бенуа, взлохмаченный мистралем, увидел руку с дарами моря.
- Каипанийские чаши! - крикнул он.
Я лег на дно катера и закрыл глаза. Археолог продолжал:
- Эти кубки напоминают кампанийские изделия, которые мы находили при раскопках в Провансе. Уже по ним видно, что корабль не моложе II века до нашей эры.
- По-вашему здесь стоит произвести основательные раскопки? - спросил Дюма.
- Безусловно! - воскликнул профессор Бенуа. Новость облетела всю "Калипсо", от машинного отделения до мостика, и в кают-компанию набились желающие посмотреть находку.
Марсель Ишак благоговейно поднял кубки.
- Их клали так, чтобы ручки смотрели в разные стороны - сказал он, разделяя кубки. - Эти предметы двадцать два столетия назад укладывал специалист по упаковке.
В самом деле! Кубки были изготовлены и упакованы живыми людьми, искусство которых перебросило мостик к нам через два тысячелетия… Мы добудем со дна не только музейные экспонаты, но и сведения об этих умельцах, узнаем, как их хрупкие изделия попали в воды Галлии. А главное (во всяком случае для нас моряков), мы много узнаем о самом корабле и мореплавании той поры. Что это за судно? Как оно построено? Кто на нем ходил? На дне лежат ответы на все эти вопросы.
Мы освободим затонувший корабль от вековых геологических и биологических напластовании. Снимем не дошедший по назначению груз, стараясь не повредить погребенное судно, а затем извлечем и корпус, поднимем все до последней крошки. Бенуа мечтал все поместить в одном хранилище - в своем музее "Ворели" в Марселе, где знатоки этого периода смогут тщательно изучить останки древнего грузового судна. Они восстановят корпус, может быть, даже надстройки и снасти. Это будет немалым вкладом в молодую науку - морскую археологию, которая пока не очень богата открытиями такого рода, да и то большинство их сделано на суше: извлеченные из болот первобытные лодки, захороненные вместе с вождями суда египтян и викингов, увеселительные галеры времен Калигулы, попавшие в руки ученых после осушения озера Неми в Италии в 30-х годах.
Только четыре древних корабля, лежавшие на дне моря, были предметом частичных раскопок. В 1901 году возле Андикитира у берегов Греции водолазы подняли бронзовые изделия и мраморные скульптуры. Затем у Махдии, (Тунис) Альфред Мерлин обнаружил римский корабль, также груженный украденными в Греции статуями; в 1948 году Дюма, Тайе и я работали там. Возле Альбенги итальянское спасательное судно "Артильо II" добыло своим ковшом редкие экспонаты, но искрошило сам корабль, затонувший в I веке до нашей эры. Столь же древнее судно нашли у Антеора (Франция), его частично обследовали Дюма, Филипп Тайе и аквалангисты подчиненной мне группы военных моряков, которая работала на "Эли Монье".
Кампанийские кубки свидетельствовали о том, что наш корабль старше всех найденных ранее. И ведь ни един из них не удалось поднять со дна моря целиком, как это собирались сделать мы.
Я отвел два месяца на то, чтобы осуществить эксгумацию судна, погребенного на глубине ста тридцати футов под килем "Калипсо". Сколь наивным кажется теперь этот график! Пять лет упорного труда и одна человеческая жизнь - вот цена, которую мы заплатили. Затонувший корабль заставил нас устроить на острове первое в его истории поселение и довел нас почти до полного разорения. Да, этот корабль был упорным противником…
Он стал также школой мужества. Из нашего отряда подводных пловцов он, можно сказать, выковал настоящее орудие для океанографических работ, вынудил нас создать центр по изучению и развитию подводной техники - ОФГС (Центр подводных исследований), опроверг дилетантские представления и привил нам трезвое понимание, что такое работа под водой.
Но в тот день, когда произошло открытие, мы еще ничего этого не знали и на обратном пути в Марсель лихо разрабатывали планы. Кампанийские кубки сразу воодушевили начальника Отдела древностей министерства просвещения, и он выделил нам щедрое ассигнование из своего скромного археологического бюджета. (Увы, эти деньги покрыли лишь малую часть всех наших расходов по раскопкам.) Нам дали средства Национальное географическое общество США, префектура Буш-дю-Рон, марсельский муниципалитет. Портовое управление и Торговая палата Марселя помогли снаряжением и рабочей силой. Особенно же нас ободряло и волновало то, что со всех концов Франции приезжали добровольцы, большинство - опытные подводники, и все без исключения энтузиасты. Среди них был и сын моря Альбер Фалько из деревни Сормиу под Марселем. Но хотя Альбер, можно сказать, с детства рос под водой, строгие правила социального страхования помешали ему получить свидетельство матроса первого класса, без которого мы не могли зачислить его в штат аквалангистов "Калипсо". Дело в том, что, работая после войны по очистке гаваней от немецких мин, он потерял три пальца на левой руке.
Я привел Фалько к врачу отдела социального страхования торгового пароходства. Врач нашел, что Альбер во всех отношениях представляет собой образчик физического здоровья, и только в последнюю минуту, когда уже хотел подписывать документ, обратил внимание на покалеченную руку.
- К сожалению, мсье… - начал он.
- Но это же смешно, - возразил я. - Придумайте какой-нибудь выход.
Врач выдал свидетельство, разрешающее Фалько работать на "Калипсо" и рыболовных судах побережья. (Теперь Альбер - командир подводной лодки, которая ходит на глубинах до тысячи футов.)
Фалько порекомендовал мне еще одного хорошего подводного пловца - рабочего Санитарного управления Марселя Армана Давсо. Отцы города прикомандировали Армана к "Калипсо", сохранив ему прежнее жалованье. До тех пор Давсо преимущественно очищал городские улицы от пустой посуды. У нас он начал собирать древнюю посуду со дна моря. Он и сейчас работает с нами, стал знатоком подводной техники.
Располагая отличным судном и бригадой энергичных пловцов, мы вернулись к Конглуэ и приступили к разработке плана операции. Сначала мы с Дюма сделали рекогносцировку. Сверху "курган" придавили камни, скатившиеся с острова на протяжении столетий. К счастью, вода смягчила их падение, и они не повредили корабль; глыба весом не меньше двух тонн упала прямо на амфоры, не разбив ни одной. Первым делом надо было убрать эти камни. Франсуа Жюнье из службы маяков прислал работягу-тендер "Леонор Фреснель". Мощные лебедки спустили стропы, с их помощью мы стащили глыбы с места и скатили вниз по склону. С камнями поменьше справилась "Калипсо". Только самый большой обломок, весом около тридцати тонн, у нижнего конца корабля не поддался.
Уже во время этой операции мы начали понимать, какую задачу на себя взвалили. Кругом разбитые амфоры, черепки кубков, чаш и мисок, засыпанные песком, перемешанные с камнями и ракушками… Работать придется как раз на пределе нашей безопасной зоны: верхняя часть корабля лежит на глубине 125, нижняя - 140 футов, чуть дальше начинается область глубинного опьянения. А по мере раскопок мы углубимся еще дальше.
Как разобраться в этом хаосе, чтобы осмысленно приступить к делу? Первым ключом оказались амфорные горлышки, которые торчали дюймов на десять над "мусорной кучей". Они выстроились в ряд, позволяя представить себе направление продольной оси погребенного судна. Мы вооружились маркированным линем. Но откуда мерить? Мы прикидывали и так и сяк, наконец примерно определили: длина - девяносто три фута, ширина - двадцать семь. (Позднее наши измерения полностью подтвердились.) Это был один из крупнейших кораблей древности, на десять тысяч амфор.
Мы повесили в кают-компании "Калипсо" план участка, пометив на нем точки важных или характерных находок. Чтобы легче было ориентироваться, условно обозначили нос и корму, правый и левый борт, после чего приступили к раскопкам. Начали с тех амфор, которые можно было извлечь из грунта руками. За первые две недели подводные пловцы подняли триста амфор; одновременно они расчищали площадку от камней и черепков. Это была пора опытов и ошибок, и она продлилась дольше, чем мы рассчитывали, так как непрошеные мистрали все время относили "Калипсо" от острова. К тому лее мы допустили серьезный тактический промах. Вместо того чтобы работать систематически - начать с верхней оконечности (мы назвали ее кормой) и оттуда идти вниз, мы запутали археологическую картину, собирая материал одновременно по всей площади. Эту ошибку мы исправили, а вот с мистралем ничего не могли поделать.
Этот неистовый сухой ветер с воем вырывается из холодной долины Роны и мчится над морем, жадно впивая тепло. Бушующие валы обрушивались на "Калипсо", и она натягивала "вожжи", порываясь прижаться к острову. Мы представили себе наше новенькое исследовательское судно лежащим поверх двухтысячелетних обломков… Черт дернул нас заняться этими раскопками!
Мистраль налегал внезапно. Приходилось вызывать со дна очередную смену, и начинался упорный поединок со стихиями. Наши лодки впрягались в якорные цепи и пеньковые канаты и тащили "Калипсо" прочь от беснующегося прибоя. В такие часы мы невольно думали о тех, кто много веков назад проиграл битву при Гран-Конглуэ. Почему-то во время этих авралов нам доставляло утешение смотреть, как профессор Бенуа нервно мерит шагами палубу, твердя про себя:
- Это ужасно, ужасно…
Чтобы помочь нам бороться с мистралем, Жюнье снова прислал "Леонора Фреснеля", и тот поставил в двухстах пятидесяти футах от острова швартовую бочку, которая могла бы обуздать и линкор. Мы не подозревали тогда, что эта бочка окажется причиной большой беды.