Пока Земля ещё вертится,
Пока ещё ярок свет,
Господи, дай же каждому,
Чего у него нет:
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.Пока Земля ещё вертится -
Господи, твоя власть! -
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
Дай передышку щедрому
Хоть до исхода дня…
Каину дай раскаянье…
И не забудь про меня.Я знаю, ты всё умеешь,
Я верую в мудрость твою,
Как верит солдат убитый,
Что он проживает в раю,
Как верит каждое ухо
Тихим речам твоим,
Как веруем мы сами,
Не ведая, что творим!Господи, мой боже,
Зеленоглазый мой!
Пока Земля ещё вертится
И это ей странно самой,
Пока ещё ей хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу…
И не забудь про меня!..Булат Окуджава.
* * *
Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костёр горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис - Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято - до меня донеслось: "У Адама шишка - во, а е…ть-то некого…" Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: "Сколькоо врэммени?" - и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по рёбрам и сел за секунду до того, как он занёс ногу.
- Доброе утро, - кивнул я, хотя было два ночи. - Вы ещё посторожите, а я пойду по делам.
Всё по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета - за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба "указатель" - палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:
М Ж
Посмеиваясь, я начал делать свои дела - и…
А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает - в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но во-первых - для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.
Во-вторых - как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.
Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошёл Фирсов и пристроился рядом. Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то ещё, даже при мальчишках.
- Ты чего, окаменел? - он толкнул меня плечом и снова зевнул.
- Смотри, - я щелкнул резинкой штанов. Олег ещё не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: - Да вон туда!
Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.
- Пожар, - сообщил он.
- Лес горит? - мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.
- Да какой лес… - озабоченно сказал Олег. - Настоящий пожар. Дом горит… или ещё что-то… но построенное что-то…
- Часовые, блин! - рявкнул Колька. - Ну мы же спать хотим!
Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал - уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сонно о чём-то думал, потом встрепенулся и сообщил:
- Пойду умоюсь.
Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:
- Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.
Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело место по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то.
- Между прочим. - Сергей подошёл почти бесшумно, - наш костёр видно издалека.
- Не так далеко, как это, - я вытянул руку. - Видел?
- В кино так горят дома, - тихо сказал Сергей. - Давно?
- Я встал - уже горело. А ребят я не спрашивал.
- Как думаешь, далеко? - быстро спросил Сергей.
- Кто его знает… Ночью огни кажутся ближе… Нет, не знаю, - решительно помотал я головой. - Но завтра мы идём почти туда.
- Ну, завтра и увидим, - хлопнул меня по спине Сергей. - Пошли к костру?
- Я пройдусь вокруг холма, - решил я всё-таки исполнить своё первоначальное намерение.
- Давай…
…От страха перед ночной темнотой леса меня излечила раз и навсегда моя первая и последняя одинокая ночёвка в лесу на берегу Прорвы. Конечно, тут не Прорва, и тут есть не воображаемые страхи - хватает и без негров; вон кто-то утробно взревел где-то за луговиной. Интересно, Фирс знает, кто там ревёт?
Гулко отозвалась земля. Послышалось многоголосое ржание, я ощутил ногами вибрацию, а через минуту различил на луговине текущую реку конского табуна. Это было красиво, мне всегда нравились кони; больше их - только волки и собаки. Я даже мечтал научиться ездить верхом, но у нас в Кирсанове это было просто негде.
Кони резко ушли куда-то влево, в урочище. Я продолжал стоять на месте, всматривался и вслушивался. Нет, ничего. Нигде - ни единого признака человека… кроме пожара. Неужели негры потеряли наш след? Хорошо бы…
Я вздохнул и зашагал вверх - к костру.
* * *
Жарко было с утра, и жара была нехорошая, душная - явно собирался дождь, хотя на небе не возникло ни облачка. Но летние ливни в наших местах (а это, как ни крути, наши места!) налетают молниеносно.
- Вода - проблема, - печально сказал Андрюшка. - В котелках не поносишь, а фляжка только у Кольки есть.
- В принципе, - я затянул ремень, - можно сделать кожаные фляжки, как в Англии.
Уайнскины они называются. Только, - признался я, - я вообще-то не знаю, как их делали.
- Иди ты, - уныло предложил Андрюшка, и я пошёл - снова в головной дозор, только теперь с Серёжкой.
Санек со Сморчом отстали - им приспичило выяснит насчёт негров, и они обещали соблюдать максимальную осторожность, а потом догнать. Дело вообще-то нужное, хотя и опасное - но я про них думать забыл. То ли погода так подействовала, то ли ещё что, но я находился в невероятно напряжённом состоянии. Сергей, похоже - тоже. Я заметил, как он то и дело касается рукояти своего палаша. Смешно это не выглядело - я-то свой и вообще нёс в руке.
Мы шли в полнейшем молчании и наконец устали от этого. Ясно было, что сейчас кто-нибудь не выдержит и заговорит на отвлечённые темы, чтобы развеять напряжение.
Но посторонний разговор так и не успел начаться. Сергей, шедший впереди, вдруг как будто споткнулся, уставился себе под ноги, а потом резким взмахом руки подозвал меня. Я оказался рядом в два прыжка.
Сергей молча указал в папоротник подлеска. Я посмотрел туда - и ощутил стремительный спазм желудка.
Смяв телом - как упал на бегу, с размаху - целую полосу сочных листьев, около наших ног лежал парень постарше нас. Вернее, это я сообразил, когда разглядел его повёрнутое вбок белое лицо. А в тот момент я увидел две вещи: запутавшуюся в светло-русых волосах свежую дубовую веточку и две торчащих в спине рукояти - пустые, из двух параллельных прутьев, завершённых кольцом.
Точно под левой лопаткой. Брошенные с такой силой, что маленькие овальные гарды вдавились в кожаную куртку.
В правой руке у парня был длинный широкий кинжал, запятнанный кровью. А левая - левая сжимала отрубленную человеческую кисть, такую же гипсово-белую, как и лицо убитого…
…Второй труп мы нашли почти тут же - за двумя дубами. Это была девчонка - наших лет. Без руки и голая, только то, что она голая, не вызывало никаких мыслей.
На лице, запрокинутом вверх, искажённом мукой и залитом кровью, выделялись ярко-алые ямы на месте вырванных глаз. Уши девчонки и оттянутые под мышки груди были прибиты к дубу всё теми же длинными метательными ножами. Между широко раскинутых ног торчал вбитый толстый сук - прорвав тело, он вылез бурым от крови концом выше пупка из посиневшего живота.
Опомнился я за кустами, где меня стошнило - в несколько приёмов, пока я не начал давиться жгучей кислятиной лезущей из опустевшего желудка желчи. Судя по звукам, Сергей блевал вместе со мной, только чуть в стороне…
…К этим трупам мы не вернулись, но выиграли немного. Разве что сумели удержать девчонок - и то хорошо. А так - уже через полкилометра (когда стал отчётливым запах дыма, да и очевидно тянуло его с другого берега ручья, к которому мы вышли) прямо в воде мы нашли груду изрубленных тел, у которых даже пол опознать не представлялось возможным - ручей вымывал кровь и тёк дальше розовым… Поодаль на берегу горкой лежали отрубленные головы. Кто-то - до сих пор не знаю, кто - нашёл в себе силы их посчитать и сказал: семь голов, пять мальчишек и две девчонки в возрасте 12–16 лет.
Оба берега ручья были чёрными от крови. Мы буквально насильно заставили девчонок идти стороной, а сами двинулись напрямик. У меня по-прежнему жутко выкручивало желудок и шумело в ушах, то морозило, то швыряло в горячечный жар, а перед глазами со свистом летели - обрывками киноплёнки - кусочки увиденного только что…
…Тут, на высоком берегу ручья, было поселение - пять полуземлянок с крышами из хвороста и дранки, окружённых невысоким частоколом. Всё это было развалено, обгорело или даже ещё чадило. Тут тоже всё напрочь оказалось забрызгано кровью. Странно - меня больше не рвало.
Наверное, просто было нечем…
…Валялась обгоревшая щепа, какие-то перья, изломанное оружие… Девчонка с аркебузой - как у наших - смотрит левым глазом в небо, вся остальная голова снесена чудовищным ударом топора, мозг стынет в пыли подтёками, из ладони выпали две пули… Что-то, похожее на ворох чёрных сучьев (не сучья, но не хочешь думать - что) - у входа в одну из полуземлянок… Мальчишка года на два младше меня, привязанный лицом вниз к грубой крестовине из брёвен - лицо залито пеной, которая засохла серой коркой, дерево у губ изгрызено и окровавлено, кровью залиты ноги, земля между ними, зад, а в спину с равнодушной точностью вбито короткое копьё с широким наконечником - ассегай… (Кажется, я спросил, что с ним и не понял Саниного ответа, что его изнасиловали) Ещё совсем не остывший костёр, разбросанные кости с ошмётками жареного мяса, а над этим - прибитая к покосившемуся бревну частокола голова девушки - опять ножом через обе щеки…
Кто-то из нас, кажется, плакал - я не мог понять - кто. Мне плакать не хотелось. Я ощущал чудовищное изумление увиденным - именно изумление, которое не проходило, пока Вадим не затряс меня за плечо, что-то шепча и тыча рукой в сторону ручья.
Сквозь листву я увидел негров.
Это было вполне закономерно - я даже не удивился. Несправедливо было бы, если бы они ушли отсюда. Это было бы нарушением каких-то законов… ну, высшей справедливости, что ли?
Негров было около десяти, и они появились по ручью - по течению. До сих пор не знаю, были ли это те же, что сожгли селение. Да и не важно это. Они шли - вооружённые, но беспечные - по воде и перекликались скрежетом и скрипом.
"Переговаривались" - не подходило. Переговариваются люди. А тут… вот прошлым летом мы стреляли крыс в развалинах собора недалеко от кинотеатра. Когда они стрекотали, перебегали с места на место и, поблёскивая глазками, смотрели на нас - я и испытывал нечто похожее: отвращение и азарт, смешанные с лёгким опасением - вдруг бросятся?
Нет. Опять немного не так. Если бы те крысы правда начали бросаться на людей - я бы испытал нечто подобное чувству, которое посетило меня, когда я наблюдал за идущей по ручью группкой негров.
Отвращение. Страх.
И - доминирующее - желание уничтожить опасных тварей.
У Сергея слева от меня были белые губы. Вадим - справа - резко покраснел, даже побурел.
- Ребзя, - Олег Крыгин говорил спокойно-спокойно, только почему-то употребил это словечко, которым мы не пользовались уже года два, - знаете, их надо убить.
Помню, что я взвёл курок и выстрелил. Ещё - что рядом ахнула вертикалка Кольки, взвизгнула дробь, и я ещё отметил: чудом не влетел под залп. А дальше я оказался внизу, и передо мной, визжа и поливая берег ручья мочой и кровью, пятился высоченный негр - он бросил оружие и с вибрирующим визгом хватался за мой палаш, до половины вошедший ему в живот.
Что же ты так визжишь, мерзкая ты тварь? Кажется, тебе больно? Похоже, тебе не хочется умирать? Жаль, жа-аль - тем, кого вы убили, тоже не хотелось…
Подыхай, гадина!!!
Никогда в жизни я не ощущал такого всплеска ненависти. Кого мне было ненавидеть, за что? Все мои прежние чувства выглядели бледными тенями в сравнении с этим - я ничего не видел по сторонам, оглох и был бы наверняка убит, так как даже не заметил взлетевшего над моей головой топора. Но Андрюшка Соколов ахнул негра по затылку своим мечом-бастардом, занеся его обеими руками - меч попал плашмя, вот только сила удара размозжила негру череп…
Больше я никого не убил, хотя ещё с минуту искал, отталкивая и не узнавая своих же. Кто-то матерился; кого-то била дрожь так, что он уронил оружие и сам сел там, где стоял; кто-то наоборот - рассматривал свой клинок с интересом и удовольствием; кто-то - так же, как я - искал, кого бы ещё приколоть… Негры лежали в ручье и по берегам, как мешки с красной краской, каждый из которых подтёк сразу в нескольких местах.
А ещё потом мы увидели девчонок. Они стояли на берегу - подальше - и даже отсюда было видно, какой у них в глазах ужас.
* * *
Тяжёлый был вечер. Нет, девчонки нас ни в чём не упрекали. Но само собой получи-лось так, что мы расселись двумя полукружьями по разные стороны костра, и говорить было не о чем. Никто не шути, не пел, вообще все молчали.
Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.
Подтекающая кровью.
Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что интересно - без единой мысли, вообще не понимая, о чём собираюсь говорить, коли уж встал. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.
Грешен - считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопаченной литературы. Но тут - честное слово! - я не знал, о чём говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…
- Девчонки нас боятся, - сказал я. - Наши девчонки… - я нагнулся и обеими руками поднял палаш, на треть выдернув его из ножен. - Вот. Этим клинком я убил одного негра. А до этого ещё одного застрелил… И ещё одного - до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И ещё - ни на одной охоте я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое ещё хоть раз. И делать то, что я делал - не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где всё это - часть повседневности. Нам и дальше придётся убивать… и, возможно, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне даже и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живёшь отрезать себе голову. И сделаю всё, от меня зависящее, чтобы ни единого волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, - я смерил их спокойным долгим взглядом, - даже если они и дальше будут на меня так смотреть, - я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: - Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленые.
Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.
* * *
В эту ночь мы четверо - Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я - не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.
Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных рефлексий на тему, как всё это было ужасно - в общем, "я его колю - а он мягкий…" Но довольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжёлая, если можно так выразиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…
На "напряге с едой" Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе "Север", домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.
- Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, - задумчиво произнёс я в заключение фразочку из "Музыкальной хроники". А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затянул:
- Степь да степь кругом -
Путь далёк лежит…
Там, в степи глухой,
Замерзал ямщик.
И среди пурги
Чуя смертный час,
Он товарищу
Выбил левый глаз…
Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:
- Заткнись, а?
- Хорошо, - покладисто согласился Вадим. - Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать - так и остаётся вопросом, сколько бы мы не говорили.
- Почему? - возразил Сергей и, поднявшись на ноги, гибко потянулся. - Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперёд. И Олег правильно сказал - воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет - это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.
- Знаешь, - Вадим почесал нос, - я вот сейчас подумал. Сейчас, - с нажимом повторил он, бросил в огонь ещё одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами. - Мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?
- Люди живут, - заметил Андрей.
- Видели мы, как они живут, - возразил Вадим. - Это всё равно - жить под расстрельным приговором.
- Ну, выбора-то у нас всё равно нет, - сказал я. - Или мы - часть этого мира. Или мы - трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.
- Значит - идём к Волге? - Сергей упёр руки в бока. - Держимся вместе, как в обычном походе?
- Как в необычном походе, - ответил Андрей. - Но в целом ты прав.
О чём поёт ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит,
О том, что жизнь глупа без риска,
И правда всё же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души,
Я понял вдруг простую вещь -
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник, -
Лети, я песню допою.Константин Никольский.
РАССКАЗ 4
Наша война
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве…
Группа "Кино"
* * *
- Двадцать третье июля, - Вадим облизнул потрескавшиеся губы. - По расчётам мы уже должны выйти к Волге.