Просматривая документы, Медведев подробно расспрашивал о случайных встречах, задумывался над отдельными словами. Сердюк нервничал. Ему казалось, что этот чекист пропускает самое важное и останавливается на мелочах, не имеющих никакого значения.
- Что же, крупы вы так и не достали?
- Да бог с ней, с крупой, - смутился Сердюк.
Но Медведев попросил рассказать подробнее. Сердюк передал ссору на ярмарке в Каховке. И опять такое незначительное событие почему-то заинтересовало чекиста.
- Так и сказал, что наши деньги скоро не будут ходить?
- Слово в слово! Да мало ль что болтают на рынке!..
- Вы бы узнали в лицо этого человека?
- Из тыщи узнал бы! - вспыхнул Сердюк. - Шакала этого, пока жив, не забуду!
- А это что у вас? - заметил Медведев узелок, который Сердюк старательно запихивал в переполненный портфель.
- Это так... - бухгалтер стал пунцовым, а носик у него побелел. - На всякий случай... - пробормотал он.
Медведев покачал головой, словно тень пробежала по лицу.
- Вам страшно было прийти сюда?
- Ну, знаете, ГПУ все-таки... И я вел себя в окружкоме, очень резко я... А время сейчас такое...
Медведев осторожно взял из рук у него узелок, положил на стол.
- Ничего, дети ваши съедят. А сейчас пойдем к нам в столовку, пообедаем.
- Как, то есть? Куда? Ведь я не имею отношения.
- Это недолго. И здесь же в доме. Не беспокойтесь, - улыбнулся Медведев, - одна лишняя порция найдется, кое-кто из товарищей неожиданно выехал в командировку. И портфель оставьте. Нам с вами еще многое нужно обсудить.
В коридоре, освещенном горящей вполнакала лампочкой, волновалась очередь: столовка была тесной, и обедали в три смены. Это были почти сплошь молодые ребята, и поэтому они отчаянно шумели, наперебой острили, встречали каждого выходящего из столовой смехом, одобрительными возгласами. К тому моменту, когда Медведев и Сердюк пристроились к очереди, нетерпение ожидающих достигло крайнего предела. Посыпались прибаутки на тему о том, что сытый голодного не разумеет, что они там поели и теперь в зубах ковыряют.
- Правильно, товарищи! - -крикнул Медведев, перекрывая общий шум. - Они о нас забыли. Предлагаю напомнить! - И на залихватский мотив запел:
- Походная каша
Любимая наша
Дымится в лесу и в степи.
Дружный хор оглушительно поддержал:
- В боях и тревогах,
На дальних дорогах
Чекистскую дружбу крепи!А будет нам туго,
Застигнет нас вьюга,
Разделим последний кусок,
И пояс подтянем,
И песню затянем,
Ведь путь у чекиста далек!
Сердюк с удивлением оглянулся на Медведева.
- Кто-то из наших сочинил, - улыбнулся тот, подпевая и дирижируя себе обеими руками.
Наконец впустили. Дежурному, проверявшему пропуска, Медведев что-то шепнул, ввел Сердюка, усадил за стол, и через несколько минут тому принесли глубокую тарелку рассыпчатой мамалыги и ломтик черного хлеба.
- А вы что же? - поднял он голову к Медведеву, уписывая за обе щеки.
- Я уже поел, - кивнул ему Медведев, - перед вашим приходом.
Только сейчас понял Сердюк, до чего он голоден. После каждой ложки вспоминал детей, говорил себе: "Довольно!" - и не мог остановиться. Съев половину, решительно отодвинул тарелку. Приподнявшись, потянулся к Медведеву.
- Товарищ Медведев, можно остальное с собой? Я уже сыт. Детишкам... - Завертывая мамалыгу в лист бумаги, он мечтательно и с оттенком неодобрения говорил: - Эх, если б все у нас могли так питаться! Хорошо вам живется...
Медведев не успел ему ответить. Внезапно в столовой стало очень тихо. От дверей между столами тяжело шел человек в форме, слегка сутулясь, наклонив седую голову, исподлобья оглядывая обедающих. Остановился, негромко сказал, но услышали все:
- Сейчас кто-то из чекистов в булочной на углу взял без очереди хлеб. Мне пожаловались представители очереди. Они ждут хлеба на улице в двадцатиградусный мороз со вчерашнего дня. Кто это сделал?
Люди вокруг перестали дышать. Стало неимоверно тяжело терпеть тишину.
В углу встал человек с белым лицом и, облизнув пересохшие губы, беззвучно что-то произнес.
Вошедший не услышал и долго обводил взглядом комнату. Все ждали, когда он дойдет до угла. Он увидел. И тем же ровным голосом сказал:
- В двадцатом году я расстрелял бы тебя, не сходя с места. Положи на стол пропуск и уйди. И забудь, что ты был чекистом. - И лишь на последнем слове голос его едва не сорвался на крик.
Он стоял и ждал, пока тот шел через комнату. Только в кабинете Медведева Сердюк перевел дух.
- Да-а, нелегкое дело быть чекистом... - проговорил он, покачивая головой. - А ведь я не знал, какие вы... чекисты... ей-богу!
- Значит, начнем с того, - сказал Медведев, - что поедем с вами разыскивать спекулянта гречневой крупой. Согласны? В Каховку.
С того дня тихий бухгалтер Семен Семенович Сердюк почти два месяца не ночевал дома, мотаясь по всему округу и участвуя в самых невероятных и бурных происшествиях.
* * *
Продавец гречки оказался жителем небольшого хутора под Каховкой по фамилии Злобин. Он не сразу вспомнил Сердюка, а узнав, позлорадствовал:
- Пришла коза до воза!
Неожиданно Сердюк открыл в себе удивительные способности. Сидя у Злобина дома за чаркой и вдыхая запах шипящих шкварок, он с азартом кричал:
- Что ты мне на фунты гречку продаешь! Мне пуды требуются!
- Так де ж я тебе возьму, - разводил руками Злобин. - Последний мешок отдаю.
- А мне какое дело. Ты торгуешь? Торгуешь. Обеспечь покупателя! - не унимался Сердюк.
Оба были уже здорово навеселе, и Сердюк, пригнувшись и поманив хозяина пальцем, зашептал:
- Достань мне еще гречки. Заплачу хорошо! Боюсь, деньги пропадут. Слушай, ты тогда правду сказал, что грошам этим скоро конец?
- Хрест святой! - истово перекрестился Злобин.
- На что ж они тебе самому? Страх меня берет - вдруг брешешь. Сам-то берешь денежки.
Злобин оглянулся на дверь, махнул рукой старухе, которая тотчас исчезла.
- Ты на меня не смотри, - зашептал он в ответ. - Мне гроши не для себя. А так, на одно дело... В оборот их! - засмеялся и помотал головой. - Больше не скажу. Чшш!.. А насчет того, что конец советским грошам, не кто-нибудь, агроном Губенко сказал. Он все знает. Ему верь.
- И скоро? - ужаснулся Сердюк.
- Скоро. Спускай скорее до копейки. Чшш!.. Больше не скажу. А гречки тебе кой у кого добуду. Приезжай через неделю, чтоб не опоздать.
Когда выволакивали куль на крыльцо и укладывали в сани, Злобин, трезвея, угрюмо предупредил:
- Что я тебе тут по пьянке - молчи. А скажешь кому - откажусь. Свидетелей не было!
* * *
К Губенко поехали вдвоем, якобы для вторичной ревизии. Агронома нашли в конторе. Он щелкал на счетах. Узнал Сердюка и сразу, на пороге, огорошил:
- Опять ревизия? Из окрисполкома звонили, предупреждали, что ваша ревизия самовольная, чтоб на вопросы не отвечать и от работы не отвлекаться. Прошу, не обижайтесь. - И отвернулся к счетам.
Это был сюрприз. Сердюк растерялся.
- Простите, кто вам звонил?
- Неважно кто. Звонили!
Сердюк покраснел.
- Я хочу знать...
Но Медведев мигнул ему и вошел в комнату.
- Хоть отогреться дозволите?
Уселись. Некоторое время в комнате раздавался только стук костяшек.
Не оборачиваясь, Губенко дрожащим голосом произнес:
- Святой апостол Иоанн вещал: всякий ненавидящий брата своего есть человекоубийца. - Перестал стучать костяшками, замер, ожидая ответа.
- Это мы, что ли, ненавидящие? - полюбопытствовал Медведев.
- А к чему второй раз ревизовать? - вместе со стулом повернулся к ним Губенко. - Ведь уж измытарил! - кивнул он в сторону Сердюка. - Всю мне душу переворотил. Мало? Теперь второго приволок. Ненависть в сердцах ваших!
Агроном был коренаст, с короткой сильной шеей и квадратной головой; нос в переносице прорезан глубокой бороздой, будто сломлен, из-под нависшего лба сверлят глаза; никак это не вяжется с евангельской слезливой речью. Притворяется он или юродствует?
- Напрасно вы нервничаете, товарищ Губенко, - сухо сказал Медведев, - нас интересует только одна неточность в вашей сводке. Разъясните, и мы уедем.
Сердюк вынул акт ревизии. Количество семян, указанное агрономом в сводке, было значительно меньше того, что обнаружил ревизор.
- Вы знаете указание партии, товарищ Губенко? Посевные площади сейчас расширять мы не сможем, так что надо возмещать повышением урожайности. А ведь это от посевного материала в прямой зависимости! - Медведев говорил сдержанно. - Вы понимаете меру ответственности за ваши цифры?
- Подозреваете меня в укрытии? - сказал Губенко. Рванув на груди ворот рубахи, с надрывом воскликнул: - Явились арестовать меня, товарищ Медведев? Ну что ж, в послании к Тимофею апостол Павел предупреждал: знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие! Все желающие жить во Христе Иисусе будут гонимы. Злые же люди и обманщики, - он указал пальцем на Сердюка, - будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь. Арестуйте меня!
Самое неприятное было, что Губенко кто-то предупредил. Очевидно, у них есть свои люди в окружном аппарате!
Как поступить? Арестовать его? Или усыпить подозрения, уехать и оставить под наблюдением? Попытаться убедить? Самые различные планы замелькали в голове. Разом вспомнились прежние встречи. Этот человек был так не похож на всех остальных. Впрочем, каждый новый человек - новая задача! Где же ключ? Губенко с тревогой ждет решения. В глазах не испуг, не настороженность, что-то пытливое, вопрос...
Медведев снял ушанку, бросил на лавку, придвинулся к печке.
- Семен Семенович, дорогой, нам же здесь придется задержаться. Не в службу, а в дружбу, сходите договоритесь насчет жилья на несколько дней. И возвращайтесь за мной сюда. Добре?
Сердюк схватил под мышку свой пухлый портфель и, с удивлением взглянув на Медведева, пошел из комнаты.
Медведев спокойно грел руки у печки. Когда дверь за Сердюком захлопнулась, сказал агроному:
- Ты его обидел. А у него дети чуть не помирают с голоду.
Губенко не отвечал.
- Вот ты веруешь, а убиваешь его детей. У апостола Павла, кажется, сказано: дающий семя сеющему умножит плоды правды вашей. А ты отнимаешь семя.
- Ты же безбожник. Зачем святые слова всуе треплешь? - глядя в сторону, проговорил Губенко.
- Да, я безбожник, - подтвердил Медведев. - И я ненавижу своего ближнего, если он ради собственного брюха заставляет умирать от голода детей. За это ты зовешь меня человекоубийцей?
- Не смущай мою душу! - вдруг закричал Губенко. - Я осудил зло в сердце своем!
- Значит, было что осуждать, - проникновенно сказал Медведев.
- А ты чист? У тебя нет на душе погубленной жизни?
- Нет, Губенко, я никогда не творил зло ради зла.
- А я творил! Слышишь? Творил! Знаешь ты, кем я был? Да все равно узнаешь. За мной ведь приехал! - Он подскочил к Медведеву, захрипел: - Я был комиссаром в петлюровском войске. Я допрашивал. Я приговаривал. Я убивал. Я - один! Все на моей совести! Все! Мог я жить после этого? Распятые, разорванные, спаленные - все по ночам скреблись под моей кроватью. И я тогда прочитал те слова, что сказал Петр, апостол Петр, который сам трижды отрекся от Христа, который знает, что такое муки совести: уклоняйся от зла и делай добро, ищи мира и стремись к нему. А ты приехал сюда зачем - колхозы создавать, зло насаждать? Но сказано в послании к галатам: стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства.
- И ты уклоняешься от этого зла, - усмехнулся Медведев.
- Уклоняюсь!
Губенко дрожал, словно его бил озноб, пот крупными каплями стекал по лицу и шее.
Медведев прошелся мимо него к столу, перелистал бумаги, дал ему успокоиться.
- Ты переволновался, пока ожидал нашего приезда, - сказал он.
Губенко прижался лбом к оконному стеклу.
- Утешать тебя я не собираюсь. Никакие евангелия не зальют твою совесть, если она в тебе проснулась. Но ты врешь, Губенко! Я же вижу, мечется твоя душонка еще и сейчас. И сейчас ты ночью распинаешь, а днем грехи замаливаешь.
Губенко обернулся, открыл рот, ничего не сказал.
Медведев подошел к нему вплотную.
- Сроки восстания наметили? Когда?
Губенко, не спуская с него глаз, покачал головой и неожиданно заплакал. Он всхлипывал, тянул носом, поджимал губы, и было странно, что этот кряжистый человек так по-женски плачет.
- Искушение! - проговорил он и, продолжая всхлипывать, рассказал, как еще в двадцать шестом году, незадолго до убийства Петлюры в Париже, приехал на Украину его представитель по фамилии Стецько. Когда-то Губенко был с ним в одной части. Стецько стал стыдить его за отказ от убеждений, от борьбы.
- И я поддался! - страдальчески воскликнул он. - Жаль мне стало, что уйдет моя Украина - хуторки с тополями, садки вишневые, тишина полей, смолкнет колокольный звон в церковках, золотые кресты почернеют... Вместо этого будут здесь какие-то фабрики зерновые, стук, да грохот, да копоть. И умрет душа Украины! - Он задумался, словно потерял нить. - О чем я?.. Ага! Связал он меня и других людей с Крымом. Помните, раскрыли тогда в Крыму Всероссийский штаб крестьянских объединений? Их взяли, до нас не добрались. И снова я успокоился. Так нет же, опять меня разыскали искусители... Сил моих больше нет! Арестуйте! Убейте! Вышлите! Слаб я для казней твоих, господи!
Медведев слушал, и казалось ему, что Губенко неспроста выворачивает перед ним душу. Он еще не забыл истории с Гуровым.
- Почему вы мне все это рассказываете? - прервал он агронома. - Я ведь спросил только о сроках.
- Господи, для добровольности ж! Чтоб вы подтвердили: я сам, добровольно все, откровенно. За это и прошу снисхождения.
"Он просто жалкий трус!" - подумал Медведев и строго сказал вслух:
- Видно, страшно вам живется. Какие же искусители объявились теперь?
- Есть тут один агроном, - понизил голос Губенко, боязливо косясь на входную дверь. - Только не казните его! Довольно крови на моих руках. Всеми святыми заклинаю...
- Говорите об агрономе, - нетерпеливо прервал его Медведев.
- Господи! Ты видишь, вынужденно предаю, яко фарисей презренный!.. Адаменко. Истинной его фамилии не ведаю. Только знаю, скрывает он какое-то злодейство, совершенное еще в двадцать четвертом в Крыму. Коммунисты, говорит, меня никогда не простят.
В памяти Медведева всплыла история зверского убийства группы коммунистов в Крыму на Воронцовском мосту, ночью, после окружной партконференции. Главарем шайки убийц был некто Брагин, белогвардеец. Потом в Кривом Роге Брагин ограбил фельдъегерскую почту. Под Знаменкой, в Черном лесу, шайку его окружили. Но Брагин и с ним четыре бандита с боем вышли и скрылись. Неужели Адаменко и Брагин - одно лицо?
- До последнего дня, - продолжал агроном, - Адаменко проживал в одном из сел под Каховкой. Но узнал о вашем приезде и скрылся.
Все яснее выступали перед Медведевым контуры широкого и, вероятно, сильного подполья. Антисоветские разговоры и настроения, которые в последнее время оживились в этой части Херсонщины, не были случайными. Злорадное восклицание Злобина на ярмарке о близком конце советских денег было первой живой ниточкой от этого подполья...
- А сроков никаких не знаю. Не посвящен. Знаю только, что поднимутся, как только приедет из-за кордона какой-то Жорж. Полгода назад Адаменко приводил его до меня. Человек молодой. Больше ничего о нем не знаю. Приказали мне квартиру держать для встреч и семена вот... скрывать... Господи, тернистыми путями ведешь ты меня!
- Нет, Губенко, - сказал Медведев, - на бога не сваливай. Сам запутал свою жизнь. Сам распутывай.
Когда Сердюк возвратился в контору, Медведев и Губенко тихо и мирно беседовали.
- Вот что, Семен Семенович, мне здесь пока делать нечего. Кажется, о моем приезде знают в Каховке все. Еду в Херсон. А вас прошу остаться: держать связь с Губенко и со мной. Дела тут серьезные. - Он вкратце передал Сердюку разговор с агрономом. - Главная задача - разыскать Адаменко. Если он появится, немедленно звоните мне. Губенко, помните, ревизия продолжается!