Канарцу нечего было ответить, поскольку он до сих пор не слишком хорошо представлял, что такое компас и как он работает; ему самому казалось просто непостижимым и демоническим колдовством, что какой-то кусок металла всегда указывает на одну и ту же точку горизонта, как бы его ни поворачивали.
Поэтому он решил не углубляться в эту тему. В этот вечер никому даже в голову не пришло расслабляться и отдыхать; все глаза были прикованы к яркой звезде, всегда стоявшей с правого борта.
Вновь раздался все тот же нескончаемый хор жалоб, суеверные трусы увидели страшное знамение в том, что прекрасная звезда, на протяжении столетий служившая преданной спутницей моряков, теперь решила их предать, бросив на произвол судьбы в самом сердце Сумрачного океана.
- Нужно вернуться! - умоляли матросы. - Полярная звезда сказала свое последнее слово: Господь не желает, чтобы мы шли вперед.
Но адмирал Колумб - тот самый человек, от чьих пыльных одеяний, по мнению Сьенфуэгоса, пахло священником, покидающий свою крошечную каюту лишь для того, чтобы свериться со звездами или рассчитать скорость движения кораблей, собрал всех рулевых и капитанов и сообщил, что, по его мнению, сей тревожный факт не имеет ничего общего с божественным провидением, это всего лишь какое-то до сих пор не известное астрономическое явление.
- Возможно, Земля и не совсем круглая, а имеет, например, форму груши, - сказал он. - Это могло бы объяснить, что при достижении определенной широты положение звезд претерпевает небольшое изменение. Как бы то ни было, я вам заявляю, что столь незначительное происшествие никак не может повлиять на мои планы. Мы по-прежнему держим курс на запад.
- При всем моем уважении... - вмешался Висенте Яньес Пинсон, считавшийся самым опытным капитаном эскадры. - Я бы посоветовал немного изменить курс, отклонившись в сторону юго-запада. Это бы весьма благоприятствовало продвижению кораблей. Ветер постоянно дует именно в этом направлении, и, слегка изменив положение кормы, мы сможем двигаться быстрее и с меньшей нагрузкой на оснастку и корпус, и так уже сильно изношенные.
- Согласно моим расчетам, Сипанго и берега Катая находятся прямо по курсу, - прозвучал резкий ответ адмирала. - Туда мы и направимся. Любое отклонение от курса я расцениваю как пустую трату времени.
- А я считаю, - заявил андалузец, и не подумавший повернуть румпель, - наша главная задача - найти землю и тем самым успокоить команду. А там уж сможем разузнать, как лучше дойти до Сипанго.
- Лучший способ достичь Сипанго - это следовать текущим курсом. Через десять дней мы увидим его берега.
Никто ни словом не возразил - в конце концов, генуэзец оставался адмиралом сего флота, согласно королевскому указу.
Однако среди команды распространилось недовольство, поскольку наиболее сведущие моряки предупреждали, что, стоит им оставить естественный маршрут по пути господствующих ветров (а многие годы спустя он превратится в "Путь пассатов" и оживленный торговый маршрут к берегам Нового Света), как они всё чаще рискуют попасть в штиль, а для опытного моряка нет опасности страшней, чем застрять без ветра посреди жаркого и неизвестного океана в совершенной неподвижности.
Кое-кто вспомнил недавнее предостережение старого Васкеса де ла Фронтеры, который сорок лет назад принял участие в таком же морском походе не запад под предводительством Генриха Мореплавателя, и их корабль попал в ту же ловушку. Васкес де ла Фронтера рассказывал, что на пути у них возникли заросли морских водорослей, превратившие воду в непроходимую вязкую топь, что и помешало, по его словам, достичь берегов Сипанго, до которых уже было рукой подать.
- На юго-запад! Все время на юго-запад! - крикнул он вдогонку, когда они отчалили от андалузских берегов, взяв курс на Канары. - Положитесь на ветер! Ветер никогда не обманет!
Кое-кто - и в том числе адмирал Колумб - считали Васкеса де ла Фронтеру не более чем болтуном и шарлатаном, никогда не отлучавшимся более чем на пятьдесят лиг от мыса Орчила на острове Иерро, который в то время считался краем света. Другие же, и среди них суровый Хуан де ла Коса, утверждали, что старик прекрасно знает, о чем говорит, заявляя, что засушенные стебли, которые он так бережно хранил - действительно те самые водоросли, извлеченные из вод легендарного Саргассова моря, а не просто обычные водоросли, высушенными на солнце.
К сожалению, из-за возраста почти семидесятилетний моряк не смог исполнить свою мечту и присоединиться к экспедиции, отправившейся через столько лет по его следам, и его мудрые советы остались лишь дорогими воспоминаниями, на которые командующие эскадрой не обращали ни малейшего внимания.
Невежественного и беззаботного Сьенфуэгоса, казалось, совершенно не волновали все эти вопросы; уж если они все равно не плывут в Севилью, то какая разница, идет ли корабль на юг или на север, на запад или на юго-запад. У него и без того хватало забот - как бы выжить на борту и не надорваться от непосильной работы, которую ему приходилось выполнять, проиграв в карты товарищам.
Это равнодушие к маршруту, а также то, что он сел на корабль, идущий в противоположном нужному направлении, служило матросам источником постоянных шуток по поводу его удивительной способности ориентироваться. Однако Сьенфуэгоса это совершенно не волновало, поскольку он, казалось, был сделан из особого теста - во всем свете его волновали только две вещи: Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, и колода карт.
Он продолжал играть.
И проигрывать.
Сьенфуэгос задолжал денег Луису из Торреса и несколько часов работы - четверым или пятерым юнгам, но зато научился считать до тысячи и даже умел складывать и вычитать двузначные числа. Команда ценила его готовность во всем помогать и делать всем одолжения, хотя и врагов у него хватало - похоже, их просто раздражала его неоспоримая уравновешенность, а в особенности они завидовали той части тела канарца, которую заметили однажды утром, когда, воспользовавшись штилем, моряки решили искупаться в море в чем мать родила.
Королевский толмач, чей орлиный взор не упускал из виду ни единой мелочи, творящейся вокруг, чуть позже отозвал Сьенфуэгоса в сторонку, чтобы вполне доброжелательно это прокомментировать.
- Теперь я вижу, что эта дама и в самом деле готова последовать за тобой хоть в Севилью, хоть на край света... И что любая женщина предпочтет твою красоту всем моим познаниям в арабском и халдейском. Если мы когда-нибудь вернемся ко двору, в чем я уже начинаю сомневаться, то такой парень, как ты, направляемый таким человеком, как я, мог бы пойти очень далеко - учитывая тот факт, хотя многие это и отрицают, что этим миром правят женщины. Да что далеко ходить: у нас в Испании мнение доньи Изабеллы значит куда больше, чем мнение дона Фердинанда.
- Я ничего не умею, кроме как пасти коз, разбираться в травах и свистеть, - последовал бесхитростный ответ рыжего. - Даже правильно отсчитывать время стоит мне неимоверных усилий. Я вряд ли сумею стать кабальеро.
- Намного легче будет сделать из тебя настоящего кабальеро, чем из кабальеро - парня вроде тебя, - серьезно произнес Луис. - Я принадлежу к тому кругу людей, чья родословная насчитывает четырнадцать столетий. И вот теперь, по одному лишь слову королевы, мы лишены всего, что имели: даже права жить на той земле, где родились. Так вот, если у них получилось сделать меня христианином, то почему я не смогу сделать тебя кабальеро? Расскажи мне о своей даме.
- Что именно вы хотите узнать?
- Кто она такая, как ты с ней познакомился, что она чувствует к тебе?
- Я познакомился с ней, купаясь в лагуне. Но не знал, что она замужем и знатная сеньора. Я ничего от нее не требовал, хочу лишь снова быть с ней рядом. Я люблю ее.
- В твоем возрасте любовь - чувство преходящее. Но чувство к тебе этой женщины вполне может оказаться постоянным. Ты хотел бы научиться читать и писать?
- На кой мне это?
- Это самый первый шаг к тому, чтобы исполнить свою мечту и в один прекрасный день стать почти что настоящим кабальеро.
- Я никогда и не мечтал стать кабальеро. По правде говоря, я лишь хочу вернуться к своим горам и всегда быть рядом с Ингрид.
- Послушай меня! - заявил Луис тоном, не терпящим возражений. - Если я хоть что-нибудь понимаю в жизни и в людях, ты рожден не для того, чтобы пасти коз в горах Гомеры. Я попрошу боцмана, чтобы выделил тебе по часу в день на обучение. Приступишь прямо завтра.
Вот так, поначалу вопреки своей воле, пастух Сьенфуэгос, известный также как Гуанче, познакомился с миром букв, но с первого же мгновения его прирожденная любознательность и почти девственный ум заставили его со всем возможным рвением расшифровывать удивительные каракули, которые Луис писал на самодельной деревянной доске. Неудивительно, что многие часы он проводил, вырисовывая заостренным кусочком угля палочки и крючки.
Паскуалильо из Небрихи наблюдал за ним в недоумении.
- Зачем тебе все это надо? - повторял он, совершенно сбитый с толку. - Как ни наряжай обезьяну в шелка, она все равно останется обезьяной. Как ни учи осла грамоте, он все равно будет только реветь.
Канарец просто пропускал его насмешки мимо ушей и днем и ночью боролся с закорючками и штрихами, решив воспользоваться возможностью и избавиться от чувства полной немощности, которое время от времени охватывало его, когда он сжимал в руках свою драгоценную возлюбленную, но не находил слов, чтобы выразить чувства.
Поначалу он не мог уделять новой задаче много времени, поскольку на четвертую ночь стрелка компаса отклонилась к северо-востоку, и чуткий слух моряков ясно уловил, что корабль значительно снизил скорость, хотя ветер дует с той же силой.
Вскоре Сьенфуэгос услышал жалобы Хуана де ла Косы, что румпель почему-то не повинуется ему с прежней легкостью, будто в него вцепилась чья-то гигантская рука, поднявшаяся со дна морского. Да и само море, казалось, превратилось в какое-то густое вязкое пюре, в котором корабль едва мог двигаться.
Еще не рассвело, а все матросы уже перевесились через борт, пытаясь разглядеть, что происходит. Едва первые лучи солнца коснулись поверхности океана, как матросы издали дружный вздох изумления: на многие мили вокруг простирались бесконечные заросли неведомых растений, волнующихся под водой. Длинные стебли зеленовато-голубого оттенка мало походили на обычные водоросли, скорее напоминая ту склизкую растительность, что покрывает валуны, затопляемые водой во время приливов.
Саргассово море!
Да, это оказалось оно - простирающееся вокруг, сколько хватало взгляда, именно такое, как его описывал старый Васкес де ла Фронтера, и находилось оно как раз в том самом месте, где он и говорил: к северу от пути ветров, дующих строго на юго-запад.
Кто бы теперь усомнился, что это именно Саргассово море, а те высохшие стебли, которые старик бережно хранил, выросли именно здесь?
Кто теперь стал бы отрицать, что они, как слепые котята, угодили в ловушку, от которой он пытался их предостеречь?
- Держать курс на юго-запад, - приказал Хуан де ла Коса. - Будем надеяться, ветер поможет нам выбраться из этой ловушки.
- Сипанго и Катай - на востоке... - последовал неизменный ответ. - Это наверняка лишь чахлая растительность на какой-нибудь голой скале... Бросить лот!
Разумеется, именно Сьенфуэгосу пришлось бросить в воду длинный линь и разматывать его с руки, пытаясь нащупать дно, которого он так и не обнаружил, поскольку оно находилось на глубине в тысячи локтей.
Однако многие на борту ему не поверили и замерли в ожидании, когда корабль налетит на предательский риф, торчащий из воды.
- В эту ночь мы умрем... Мы все умрем!
И снова раздался этот навязчивый стон, как темная змея пожирающая мужество, по кораблю расползся страх, не свойственный настоящим морякам, а скорее тем нищим и голодным, которые увидели в этой экспедиции последнюю возможность сбежать от своих несчастий.
Моряки "Галантной Марии", или "Санта-Марии", как требовал называть корабль адмирал Колумб, а также моряки "Пинты" и "Ниньи", четко делились на две группы, разные по происхождению и поведению: настоящие моряки, для которых это плавание представлялось не более рискованным, чем вечные поиски новых торговых маршрутов, и несчастные бедняки, включая нескольких скрывающихся от закона, для которых путешествие с первого дня стало кошмарным бегством в неизвестность.
Большинству представителей этой группы море всегда представлялось враждебным и опасным, и они постоянно ожидали от него разных ловушек, в особенности от Сумрачного океана, о котором до сих пор слышали лишь кошмарные рассказы про смерть и лишения.
Теперь, когда корабли рискнули забраться так далеко от острова Иерро, эти истории всплыли в их памяти, и люди боялись, что воды внезапно утянут их в бездонную пучину, где морские чудовища величиной с высокие горы пожрут корабли, или они веки вечные будут скитаться по бескрайнему океану, теперь такому тихому и кроткому, и обрекут свои души на бесконечные муки.
И вот они здесь, опутанные клубком морской травы, из которого не в силах выпутаться; увязнув в этом густом вареве, они боролись из последних сил, но водоросли, намертво опутавшие руль, грозили обездвижить корабль навсегда.
- Глубина?
- Дна нет!
Одни и те же слова, вопрос и ответ, с безумной одержимостью повторялись по всему кораблю, от кормы до носа, а затем все глаза устремлялись вверх, на впередсмотрящего, и слышались всё те же слова:
- Сплошные саргассы до самого горизонта!
Ночью с флагманского корабля спустили шлюпки и оставили только минимум парусов. Четыре человека глядели во все глаза и внимательно прислушивались, чтобы вовремя заменить скалы, которые явно должны быть где-то поблизости.
Никто, похоже, не желал признавать доселе неизвестный факт, что эти густые заросли растут прямо в воде, либо поднимаются на тысячи метров со дна пучины.
Дни стали длиннее.
А ночи казались вечными.
Песочные часы перевернулись только сорок восемь раз, но казалось, будто что-то нарочно мешает песку проходить сквозь горлышко, потому что ритм часов совершенно не соответствовал ритму человеческих жизней.
Корабли, казалось, стали вялыми и медлительными, а моряками овладела непобедимая лень. Неудивительно, что они беспрестанно ссорились по самым ничтожным поводам, ведь нервы у всех были на пределе.
Злобному боцману пришлось применить всю свою власть и весь запас бранных слов, а уступчивому Хуану де ла Косе - свою дипломатию, пока адмирал, заперевшись у себя в каюте, снова и снова проверял расчеты и начал уже сомневаться в успехе экспедиции, в котором, по всей видимости, никогда прежде не сомневался. Его вера в то, что земля круглая и можно добраться на восток, отправившись на запад, осталась непоколебимой, но, возможно, он стал опасаться, что непреодолимые препятствия помешают ему продолжить путь.
Тем временем рыжий пастух всё свободное время, когда он не бросал лот или не следил за часами, посвящал учебе, и впервые смог написать собственное имя в тот самый вечер, когда на ванты приземлился наглый альбатрос и начал испражняться прямо на компас.
Откуда он взялся и какого дьявола выбрал именно это место, чтобы справить нужду, когда в его распоряжении были тысячи миль открытого моря? Никто так и не узнал, было ли это случайностью или прицельной меткостью.
Паскуалильо из Небрихи посчитал альбатроса очередным предвестником несчастья, хотя более опытные моряки верили, что таким оригинальным и бесстыдным образом птица поприветствовала их прибытие на землю, находящуюся уже очень близко.
Альбатрос улетел на юго-запад.
Хуан де ла Коса и Педро Алонсо Ниньо увидели в этом несомненный знак, посланный с небес, чтобы привлечь их внимание и указать путь к гнезду этой птицы на берегу, но несмотря на это, курс кораблей остался неизменным. Они, как могли, пробирались по мерзкому супу из кресс-салата, как его остроумно назвал кастилец.
Никто не знал точно, как далеко они заплыли, на какое расстояние удалились от канарских берегов.
Каждый вечер адмирал отмечал в своем дневнике примерное число пройденных лиг, но одновременно с этим в отдельной тетради записывал расстояние в милях, всегда чуть меньше, чем пройдено за день, пытаясь таким образом успокоить команду и заставить ее поверить, что они удалились от побережья на меньшую дистанцию, чем на самом деле. Он хранил это в тайне и рассчитывал открыть лишь тогда, когда они ступят на твердую землю.
Однако были на борту и другие люди, бывалые моряки, способные высчитать скорость кораблей, и адмирал не смог обмануть с помощью этого трюка ни братьев Пинсон, ни Хуана де ла Косу, ни Педро Алонсо Ниньо, хотя при всех они и утверждали, что согласны с расчетами Колумба.
В кубрике часто заходил об этом разговор за игрой в карты или кости, за выпивкой и склоками, но канарец был от всего этого далек, он наслаждался спокойным морем, позабыв о неприятностях первых дней, а легкое покачивание палубы нередко даже казалось ему приятным.
Его главным врагом оставалась скверная пища, ему постоянно приходилось выкручиваться, чтобы добыть немного вонючего плесневелого сыра или сухих фруктов, чтобы потешить желудок, потому что каждый раз, когда он пытался подавить голод склизкой бурдой из бобов, чечевицы или гороха, ему приходилось искать местечко в грязном и всё более многолюдном сортире, возвышающемся на корме.
Однажды в горячий полдень их взорам явился гигантский кит, весь в огромных белых пятнах - совершенно незабываемое зрелище. Он показался из глубин, сплошь покрытый сетью водорослей, придававших ему призрачный вид. В тот же вечер моряки обнаружили, что толстая подушка плавающих на поверхности водорослей сплошь покрыта кишащей массой крошечных крабов.
Должно быть, поблизости рифы.
- Глубина?
- Дна нет!
- Что на горизонте?
- Море спокойно во всех направлениях!
Кто мог объяснить подобные аномалии?
"Пинта", самая быстроходная каравелла из всей флотилии, в дневные часы устремлялась вперед, перемещаясь галсами, чтобы разведать, где кончается это месиво, или хотя бы нет ли поблизости пусть небольшого островка чистой воды; однако к вечеру неизменно возвращалась, снова и снова убеждаясь, что они по-прежнему находятся посреди пустого океана.
Лишь к октябрю они смогли выбраться на чистую воду.
- Прямо по курсу - чистое море!
Крик, раздавшийся на рассвете из гнезда впередсмотрящего, вселил уверенность даже в самых павших духом и внушил надежды пребывающей в унынии команде - некоторые моряки уже начали бормотать, что уж лучше быстрая и достойная смерть, чем эта печальная участь вечно скитаться по бескрайнему морю с тошнотворными водорослями.
Когда, наконец, последние саргассы остались в кильватере и вода радостно запела, ударяясь о форштевень и корпус, моряки оставили позади бесконечный кошмар и с неописуемым счастьем вдохнули полные легкие теплого и полного разных запахов воздуха, который словно рассказывал о других мирах, о неведомых ароматах, об удивительных новых ландшафтах, которые никто еще не посмел осквернить своим присутствием.