Северный край стал второй родиной писателя–натуралиста А. Онегова. Несколько лет он прожил в заонежской тайге вместе с рыбаками, охотниками, пастухами, вел наблюдения и писал рассказы о заброшенных лесных деревушках, прозрачных озерах, но больше всего о животных - своих четвероногих и пернатых соседях.
Содержание:
Я ЖИВУ В ЗАОНЕЖСКОЙ ТАЙГЕ - ОТ АВТОРА 1
Глава первая - ОКАНЧИВАЛОСЬ ЛЕТО… 2
Глава вторая - НОЧЬ НА ОТГОННОМ ПАСТБИЩЕ 4
Глава третья - ПЕРВАЯ ТРОПА 6
Глава четвертая - КАРТА 7
Глава пятая - ОЗЕРА 9
Глава шестая - ОТПУСК 11
Глава седьмая - ЧЕРТУШКА 15
Глава восьмая - ИЗБУШКА 17
Глава девятая - ПОГОДА 20
Глава десятая - СУШНИК 21
Глава одиннадцатая - СТАДО 24
Глава двенадцатая - МЕДВЕДИ 26
Глава тринадцатая - МОЕ ОЗЕРО. ЛОСИ 29
Глава четырнадцатая - СОБАКИ 31
Глава пятнадцатая - ВОЛКИ 34
Глава шестнадцатая - СЛЕДЫ НА ВОДЕ 37
Глава семнадцатая - ДРОВА 39
Глава восемнадцатая - РЕЗКИЕ МУЖИКИ 42
Глава девятнадцатая - ДВОЕ 45
Глава двадцатая - ОДИНОЧЕСТВО 47
Глава двадцать первая - ЖЕНЩИНЫ 48
Глава двадцать вторая - ПРОЦЕНТ С МИЛЛИОНА 50
Глава двадцать третья - КУНИЦА 52
Глава двадцать четвертая - ЖИТЬ 54
В МЕДВЕЖЬЕМ КРАЮ - БАЛЛАДА О РЫБАКАХ 56
ОХОТА 61
В МЕДВЕЖЬЕМ КРАЮ 66
Примечания 71
Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Худож. Б. Н. Чупрыгин. - М.: Армада–пресс, 2002. - 416 с.: ил. - (Зеленая серия).
ISBN 5–309–00397–
Я ЖИВУ В ЗАОНЕЖСКОЙ ТАЙГЕ
ОТ АВТОРА
Когда вы начнете читать эту книгу, обратите внимание, что события, о которых идет речь, относятся к 1965 - 1966 годам. С тех пор прошло не так уж много времени, но для небольших лесных поселений нашего Севера эти несколько лет были эпохой.
Да, многие лесные деревушки, деревушки–красавицы, стоявшие на берегах чудесных лесных озер, перестали существовать. Сейчас о них напоминают многочисленным паломникам Севера лишь старые срубы да остатки заборов–огородов, еще не упавших на землю.
Первое впечатление от встречи с таким оставленным лесу поселением - недоумение: "Как же так? Как можно было оставить такую красоту? Как можно было уйти с родных мест?"
К сожалению, у многих людей, посетивших лесной Север в качестве туристов, это первое впечатление остается единственной оценкой тех событий, которые произошли на берегах лесных озер.
Мне надолго запомнится уже слабосильный старичок, только что переехавший из лесной деревушки в большое совхозное село, где были и свет, и почта, и магазин, и больница, и средняя школа, и неплохая дорога к районному центру. Этот старичок доживал последние годы, но еще курил крепкую махорку и умел чуть заметно посмеиваться повидавшими многое глазами.
С болью расставался этот потомственный лесной охотник и рыбак со своими тропами и избушками. В разговоре он нет–нет да и вспоминал лодки, сети, но он был мудр, мудр от той глубины и широты русской жизни в лесу, которая выпала на его долю.
Мы долго подсчитывали с бывшим охотником и рыбаком, что потеряли, что нашли люди, покинув глухие лесные поселения и обосновавшись на новых, бойких местах.
Да, в лесу осталась рыба, осталась клюква и брусника, остались грибы рыжики… "А с рыжиками‑то зиму не переживешь…" Охотник и рыбак был прав. Ни рыжики, ни клюква, ни даже рыба не заменят людям мясо, хлеб…
Небольшие лесные поселения, оторванные от современных дорог, небольшие полоски земли, отвоеванной у леса, не могли в то время дать людям то, что получали другие люди, работавшие в крупных сельских хозяйствах.
В лесной деревушке можно было прожить: кормил лес, кормили озера, что‑то давала скотина, родилась на огородах картошка. Но потребности людей росли, росло требование к людям, обрабатывающим землю. Почта, которая лишь раз в неделю пробивалась к лесным поселениям по тяжелым дорогам, уже не устраивала. Школа, где было всего четыре класса при одном учителе, тоже отходила в прошлое: четыре класса образования были слишком незаметными рядом с восьмилеткой, которая давала путь к управлению техникой.
Мне пришлось пережить самому то время, когда еще жили последние лесные поселения и когда другие села и поселки резко изменялись в лучшую сторону. Мне приходилось встречать жителей таких глухих деревушек, только что прошедших тяжелую лесную дорогу. Они выходили к "людям" за делами, в гости. Они были молчаливы и сосредоточенны, встретив другую жизнь, где светились электрические лампы, где в магазинах были такие товары, которые в лес и не завезешь, где каждый день были свежие газеты и где по вечерам в каждом доме светились экраны телевизоров. Сильные и мужественные жители лесных поселений выглядели будто растерянными, обиженными рядом со своими родственниками, работавшими на больших фермах, на тракторах. Я искренне жалел этих лесных людей и откровенно сочувствовал им.
Мне и самому много раз приходилось точно так же выходить из леса к людям, точно так же теряться и чему‑то завидовать. Я жил в лесу и один, жил в небольших лесных поселениях и с семьей, работал, ловил рыбу, охотился, писал, уставал от работы, был счастлив от этой усталости, но всегда чувствовал себя как‑то неловко, когда приходил туда, где жизнь била ключом…
Как помочь моей умирающей деревушке, как влить в нее новую жизнь, как поддержать людей? Я думал сам, советовался с соседями, думал вместе с руководителями района, обращался к руководителям области. Но все это были попытки сохранить старый мир, хотя и добрый, и мудрый, но все‑таки старый…
Конечно, к деревушке можно было подвести хорошую дорогу, можно было поставить по лесу электрические столбы, послать по дороге трактора, машины, переоборудовать ферму… Но ведь в деревушке было всего 18 дворов. Могли ли эти дворы, где взрослых, рабочих людей было всего раз, два - да обчелся, наладить современное высокопроизводительное хозяйство?
Но такие опыты все‑таки были. В деревню проводили свет, посылали технику - все было, как у людей, но люди из лесных поселений все‑таки уходили. Уходили теперь уже по хорошей, только что выстроенной дороге. Говорят, что по хорошей дороге уйти легче…
Видимо, всего этого не могли знать те, кто встречает сегодня на берегах озер брошенные лесные поселения и уносит после встречи с ними только недоумение.
Да, в лесу остались могилы предков, родные дома, покосы, пашни, тропы, озера - все это больно и трудно. Но я очень хочу спросить тех, кто искренне жалеет оставленные людьми дома и могилы родителей: "Кто из вас согласится переехать жить в лес?" Мне известен только один случай, когда московский житель оставил на полпути туристского похода байдарку, попрощался с товарищами и остался работать в небольшой глухой деревушке библиотекарем. Правда, работал он там не очень долго…
Да, в лесу очень хорошо летом в отпуск… А в зимние глухие ночи, когда только вой ветра и когда дорожку к проруби заметает следом за тобой снегом, а тебе, пробивающему дорогу к крыльцу, может помочь только тусклый уголок оконного стекла, чуть подсвеченного изнутри робким фитильком керосиновой лампы?..
Я оставлял вместе с другими жителями лесные поселения, оставлял не один раз, ибо жил не в одной лесной деревушке. Сейчас вместе с семьей я поселился там, где есть почта, средняя школа, дороги и где я могу трудиться круглый год вне зависимости от погоды - ведь в лесу к зиме трудовая деятельность людей замирает: густеют ночи, гаснет день, охоту закрывают глубокие снега, а рыба затихает под толстым льдом.
Но рыбу я ловлю и сейчас и сейчас хожу за зверем. Хожу по тем же лесным тропам, по которым ходили старые охотники. Но когда заканчивается сезон, я возвращаюсь к людям до весны. Так же поступают теперь и те, кто раньше круглый год жил в лесу. Весной они угоняют в лес стада пастись на богатых лесных травах, уходят на промыслы, косят сено. Лесные деревушки не брошены, не забыты, внимание к ним родилось вновь, но теперь путь к ним лежит из сельскохозяйственного центра, откуда, очень может быть, совсем скоро лягут в лес новые, еще более совершенные дороги людей. Это качество не будет хуже прежнего хотя бы потому, что никогда не забудется тот великий опыт лесной жизни, который когда‑то создал на берегах чудесных озер красавицы деревушки.
И мне тоже очень хочется помочь тем, кто снова придет на берега наших озер. Вот почему я и вспомнил своих друзей, свои тропы, свой опыт, свои неудачи и победы. Я учился у леса, и эту науку мне очень хочется сохранить. Я понимаю, что небольшого повествования явно не хватит для того, чтобы отразить все то лучшее, что было в лесу, поэтому я считаю свое повествование всего–навсего одной–единственной робкой тропкой, которую доверили мне мои друзья.
Я благодарен им и не меньше буду благодарен тем людям, для которых мой рассказ станет большим, чем экзотическое повествование о некой лесной жизни, которую сегодня то там, то тут пошло именуют "кондовой".
Лесные поселения, лесные тропы, лесные нравы и законы создавались не для того, чтобы сегодня баловать кого‑то своей внешней первобытностью. "Первобытность" можно создать самому, неумело обстругав тупым кухонным ножом ножку от старого стула и назвав это "творение" то ли исконно русским топорищем, то ли мешалкой для кислого ржаного теста…
Талантливый ум, глубокая душа, отзывчивое и в то же время строгое сердце моих друзей - охотников, рыбаков, пастухов, воинов - не требуют какой‑то рекламы или рецензии. Сегодня, расставшись с лесом, эти люди уже заставили уважать себя там, где началась их новая жизнь. Вот почему я очень прошу всех, кто возьмет в руки эту книгу, забыть о той узкопотребительской мерке, с которой мы подчас раскрываем произведение, посвященное приключениям, путешествиям или рассказам о природе.
Мне осталось напомнить, что книга писалась в 1967- 1968 годах. В это время я сам еще задавал себе вопросы, которые задают люди, краем глаза увидевшие брошенные лесные поселения. Эти вопросы остались и в тексте, я не хотел их разыскивать и снимать, иначе повествование потеряло бы рамки того времени, когда я сам безвыездно жил в лесу. И я очень верю, что именно в таком виде мое повествование поможет многим прийти от вопросов к правильным ответам.
Мне думается: именно в этом виде мой труд напомнит и тем людям, которые начнут забывать о жизни в лесу, как когда‑то на берегах лесных озер стояли далекие деревушки…
С уважением к своим читателям
Анатолий Онегов
Это авторское вступление к книге было написано мною почти 30 лет тому назад. Сейчас, в самом конце XX века, я хотел было что‑то изменить в сказанном ранее. Я хотел рассказать о том, как много всего пережил наш русский Север с тех пор, как вместе с этой светлой и доброй землей переживал ее судьбу и автор, для которого заонежская тайга стала второй Родиной. Но я не сделал этого - я оставил все сказанное ранее нетронутым, ибо считаю, что все сказанное искренне не нуждается ни в какой позднейшей редакции.
Да, я был последним жителем, многих северных лесных поселений, последним рыбаком на многих таежных озерах и последним охотником в моей заонежской тайге… Мою тайгу погубили прожорливые мотопилы и не разбирающие никаких дорог трелевочные трактора. А следом за тайгой–лесом перестали существовать в своем прежнем качестве и многие бывшие таежные чудо–озера.
Увы, прошлое не вернешь. Но память о нем должна жить, чтобы сумели мы сохранить еще не ушедший от нас до конца северный таежный край, который по–прежнему живет мечтой о более счастливой доле.
Ноябрь 2000 года
А. Онегов
Глава первая
ОКАНЧИВАЛОСЬ ЛЕТО…
Оканчивалось лето, короткое светлое лето Севера. Оканчивалась моя работа на Долгом озере. От озера я ждал большего. В душную грозовую жару рыба ловилась плохо. Она ненадолго выходила из глубин и с первым ворчанием хрома скатывалась обратно. Искать рыбу на глубине было трудно, и нередко мне приходилось знать пустые, неудачные дни. Пустые дни ломали планы промысла, и к концу лета я стал чаще задумываться, где и как можно будет наверстать упущенное…
Долгое озеро старики называли летним озером. В озере были лещ, язь, плотва, щука, окунь, но все это было лишь в теплые светлые дни, когда по берегам шумел высокий тростник, а на лудах ярко светились огни белых лилий. Правда, осенью на эти луды нет–нет да и вырывались быстрые стаи тяжелых окуней, но окуни появлялись лишь иногда, и это "иногда" не могло устроить человека, для которого ловить рыбу было каждодневной работой.
Рядом были другие озера. Я хорошо знал их, любил плавать по лесным ручьям из одного озера в другое и по дороге вспоминать рассказ о том, как по этим озерам из Балтийского моря в Белое однажды прошел лещ… Названия озер звучали просто, не оставляя после себя особых вопросов: Окштомское, Долгое, Верхнее, Елемское… И только одно название - Тимково озеро - осталось пока не разгаданным мной.
Долгое действительно было долгим и больше походило на глубокую, тихую реку. Из Долгого озера кривой, заваленный лесом Долгий ручей хотя и не скоро, но всегда приводил лодку в Окштомское озеро. Окштомское получило свое название от реки Окштомки, что вытекала из озера не очень глубокой водой. Если пробиться через завалы и переборы, то лодка обязательно попадет из Окштомки в другие полноводные реки, в другие большие озера и наконец увидит волны Балтийского моря… По речке Окштомке и заходили в тайгу косяки леща. Упрямые, сильные рыбы поднимались в Окштомское озеро, по Долгому ручью попадали в Долгое озеро и даже добирались до Тимкова и Верхнего…
Верхнее было самым высоким среди лесных озер, но не последним. По ту сторону водораздела в глубокой низине, уйте, лежало еще одно, немалое Елемское озеро… Елемское озеро, как и Окштомское, уходило из тайги неглубокой речкой, но эта речка несла свои воды уже к другому, Белому морю… Пожалуй, ловкие на выдумку и быстрые на дело лесные старики не собирались открывать путь лещу с' запада на север, они рассуждали проще: в Верхнем есть хорошая, вкусная рыба, а в Елемском леща нет; а что, если поднять в Елемском озере воду и прокопать из него в Верхнее небольшой канал?
Я слышал этот рассказ в самых разных вариантах. Одни связывают историю леща, который прошел из Верхнего озера в Елемское и по реке Елемце отправился богато заселять последующие водоемы, с именами неугомонных стариков; другие появление хиленького канальчика и тщедушной плотины объясняли требованием лесосплава, который когда‑то шел по этим озерам. Но так или иначе "Великий путь" с запада на север через заонежскую тайгу был открыт намного раньше, чем Беломорско–Балтийский канал.
К сожалению, путь оказался обходным и слишком мелким для приличных судов. Канал давно зарос, буреломы давно загородили лесные ручьи и речки страшными завалами, и теперь только карта могла рассказать о том, какие страны встретил бы незадачливый капитан, рискнувший пробиться с берегов Невы в Белое море через лес…
В начале пути первопроходца вряд ли встретили бы какие‑то неожиданности: Ладожское озеро, Онежское, потом знаки лоции указали бы голубую дорогу Волго–Балта. Дальше - бассейн Белого озера, а оттуда на север и начался бы самый трудный в истории России волок… Пожалуй, до Долгого озера этот капитан уже не довел бы свое судно.
К Долгому озеру человека может привести только тропа. Эта тропа и указала мне путь к бараку на берегу хмурого лесного озера. Барак я называл избушкой. Передняя часть строения давно рухнула, давно упала большая часть крыши, и теперь для рыбаков и охотников оставались только клеть сруба, потолок, крошечное окошечко в тайгу, неширокие нары и глиняная печь, дым из которой выходил прямо в избушку. В этой избушке я и провел весну и лето второго года жизни в лесу.
Весна и лето не принесли особой удачи, и теперь, к осени, я перебирал в памяти все озера, на которых можно было продолжить рыбный промысел до глубоких холодов. Окштомское, Тимково, Верхнее, Елемское были такими же летними озерами, но дальше в тайге оставалось и жило пока без меня еще одно интересное озеро.
У этого озера было свое официальное название. Рассматривая карту, я невольно приходил к выводу, что это название, наверное, не могло родиться в лесу. Казалось, какой‑то случайный человек, рисовавший карту и никогда не видавший самого озера, просто взял и пометил голубой кружочек первым словом, которое пришло в уставшую от бумажных трудов голову Слово, которым пометили озеро, не звучало.
Здесь, в лесу я привык к ясным и живым именам, которые местные жители давали воде, камню или дальнему выпасу… Шилово, Сухой Мыс, Черная лахта, Концезерье, Пустошь, Долгий ручей - все это жило рядом с человеком. Шилово означало острый, как шило, мыс на Домашнем озере, на том озере, где стояла деревня и куда возвращался рыбак после долгого и трудного промысла на отхожих озерах. Рыбак выходил из леса и по первому пустому, безлесному месту, по Пустоши, узнавал, что до Домашнего озера теперь совсем близко. Лодка ждала рыбака в конце озера, в Концезерье. Потом послушное суденышко миновало глубокую Черную лахту - залив, огибало Сухой Мыс, длинную, поросшую тростником отмель, и человек, уставший от многих дней волны и ветра, прокоптившийся в курной избушке, наконец видел свой дом. Дома ждали тепло и чистая постель. День, другой, третий - рыбак наводил порядок в хозяйстве и снова собирался пойти, отойти от Домашнего озера туда, где ждали его в тайге другие, отхожие озера, где были избушка, утлая лодчонка и где на этой лодчонке можно отправиться еще дальше по какому‑нибудь Долгому или Кривому ручию…
В лесу ручей действительно называют "ручий". Если сразу же после снега тихо пойти по лесной тропке, пойти тогда, когда богатая от весны вода поет звонче и ярче, и ненадолго задерживаться у каждой весенней воды, то обязательно услышишь, что лесной "ручий" совсем не похож на тот ручей, который сиротливо пробирается между камнями мостовой. Лесной "ручий" не сирота среди камня, возведенного человеком, ему вовсе не надо, выискивая себе дорогу, одиноко вскрикивать около каждого подвернувшегося булыжника: "Ручей, ты чей?" Может быть, поэтому у лесных жителей и не было особой необходимости давать своему певучему ручию иное, городское имя.
Ручий, а не ручей - было понятно мне. Сложней приходилось с именами небольших лесных озер. Каликино, Красово, Гусельное. Я не мог сразу объяснить себе происхождение этих названий, долго всматривался в берега и глубины каждой загадочной воды, чаще сразу ничего не находил, но с каждой следующей тропой все больше и больше убеждался, что других имен для этих озер и нельзя было придумать.