Когда расстояние уменьшилось до сорока футов, я сообразил, что глаза видны из‑за чаши морского винограда и, чтобы увидеть туловище животного, надо подойти поближе. Мысль о том, что наше приближение может насторожить зверя и заставит его убежать, напрягла мои нервы до предела. Я перестал красться и почти побежал, но тут фонарь запрыгал из стороны в сторону. Глаза куда- то исчезли. Остановившись, я медленно повел лучом вдоль чащи кустарника. Никого не было видно!
― Он убежал! - сказал Чепе. - СаЬгбп.
В отчаянии я бросился в кустарник - туда, где раньше сверкали глаза, и стал искать какую‑либо возможность проникнуть внутрь. Вдруг луч фонаря нащупал длинный ход, ведущий в глубь кустарника. Но и там никого не было!
От огорчения я вновь почувствовал себя усталым. Надо было что‑то предпринять, и я начал продираться сквозь заросли морского винограда, надеясь найти хотя бы след на песке. Какая‑то ветка хлестнула меня по лицу, и я отшатнулся. В полумраке слева от себя я ощутил движение. Повернувшись, увидел пеструю завесу листьев и то, что находилось за ней. В десяти футах на фоне трепещущей листвы боком ко мне стоял ягуар. Пригнувшись для прыжка, он спокойно и пристально смотрел на меня.
Стоя беззвучно и неподвижно, я тщетно пытался дать знать находившемуся позади меня Чепе, что это tigre. Но я так и окаменел на месте и только пялил глаза на огромного золотистого кота, как бы впитывая в себя его облик. Ягуар мог исчезнуть через несколько секунд.
Я все больше и больше убеждался, что передо мной ягуар, а не оцелот, ибо черные пятна на шкуре образовывали розетки, а не глазки. Но, все еще сомневаясь в правильности своего суждения, я для верности сопоставил высоту расположения плеча и ширину грудной клетки со стоящим позади молодым деревцем. Рассматривая мощные мышцы, не свойственные оцелоту, я перевел луч фонаря на крупную голову животного и окончательно убедился, что никакой оцелот не может сравниться с ягуаром по массивности и силе.
Вы вправе удивляться возникшим у меня сомнениям, поскольку известно, что ягуар достигает размеров бенгальского тигра и что даже небольшие ягуары Центральной Америки весят двести фунтов и более, а оцелот не превышает размеров собаки–сеттера. Но дело происходило ночью, когда тени листьев морского винограда, одинаковость черно–золотистой окраски обеих пород животных и контрастный свет охотничьего фонаря могли даже на десятифутовом расстоянии легко ввести в заблуждение. Я хотел быть уверенным потому, что передо мной находилось животное, которое я страстно желал увидеть, даже больше, чем все то, ради чего сюда приехал. Это был мой первый ягуар, и я хотел, чтобы он оставил в памяти заметный след.
Внезапно Чепе обнаружил причину моего молчания.
― Santa madre, - пробормотал он. - Tigre.
Резко нагнувшись, он схватил находившуюся у меня в руке паку и швырнул ее в темноту. Легкое движение и звук падения паки заставили tigre пригнуться еще на два дюйма. Я подумал, какими дураками мы бы оказались, если бы ягуар забрал добычу, которую мы у него перехватили.
Послышалось едва уловимое звяканье стали, и я понял, что Чепе достал из‑за пояса нож–мачете. Я зашипел на него и погрозил пальцем, чтобы Чепе перестал шуметь, но тут же сам поднял множество звуков. Не отводя луча от головы ягуара, я нащупал мешок, висевший на плече Чепе, и снял его. Достав фотоаппарат, вынул из своего рюкзака фоторефлектор и стал на ощупь искать лампу. Во всем, что я делал, не было ни малейшего признака разума, но так же глупо вел себя и спокойно стоявший ягуар. Плохо повинующимися пальцами я ввинтил лампу и стал нащупывать замок футляра фотоаппарата. Луч фонаря я старался удерживать неподвижно. Обнаружив, где открывается футляр, я нажал на замок, и он с легким щелчком раскрылся. В это мгновение я увидел, как дрогнула голова зверя, и вдруг ее не стало - не сделав лишнего движения, он исчез, и там, где он только что так спокойно стоял, осталось пустое место. В десяти футах от нас ягуара мгновенно и целиком поглотила ночь, а Чепе и я остались одни.
― Que barbaridad, - пробормотал Чепе, вкладывая в эту фразу все, что она только могла вместить. Через секунду он опустился на песок, вытащил из кармана сигарету и закурил. - Какая красивая шкура! Но какая зверская скотина!
― Si, hombre, - ответил я только ради того, чтобы что- нибудь сказать. Я все еще не мог опомниться. Огромный зверь, недавно находившийся рядом с нами среди листьев морского винограда, еще стоял у меня перед глазами.
― Стыдно, что у вас нет с собой ружья, - сказал Чепе.
Но мне вовсе не было стыдно, я получил все, что хотел. Я понимал, насколько смехотворными были мои безрассудные попытки сделать снимок, но все же после шести бесплодных лет мне удалось познакомиться с ягуаром. Я не встретил черепах, но какое это имело значение. Ведь я увидел ягуара!
― Черт возьми, а где наша пака? - спросил я.
Чепе вскочил на ноги и бросился в то место, куда он швырнул грызуна. До меня донеслось шуршание разгребаемого песка - Чепе пытался нащупать ногой лежавшую на берегу паку.
― Ее нет? - спросил я.
― A‑jah, - внезапно произнес Чепе. - Вот она!
Возвращение домой слабо запечатлелось в моей памяти. Все было кончено в тот миг, когда исчез ягуар. Да и в дальнейшем ходе событий не было ничего примечательного. Мы остановились и выпили в том самом месте, где повстречали паку. Семимильный переход до дома свелся к тому, чтобы беспрерывно переставлять одну ногу за другой. По–видимому, не было ни малейшей надежды на то, что авангард черепашьего стада движется вслед за нами, и никакое иное событие не могло взволновать наши души, очарованные красочным видением ягуара.
Сняв фонарь с головы, я всю дорогу шел в темноте, предаваясь мечтаниям, вспоминая подробности встречи с ягуаром и погружаясь в дремоту, насколько это позволяли машинально шагавшие передо мной ноги.
Как я уже сказал, обратный путь не сохранился в памяти, и в моих записях, сделанных на следующий день, нет упоминаний о чем‑либо интересном. Переход до деревни продолжался около трех часов, и ничего занимательного о нем не расскажешь, разве только о его конце.
Я вернулся к действительности, лишь когда мы подошли к пастбищу, где раньше стояла белая лошадь. Чепе пошел за оставленными здесь ботинками, а я включил фонарь, чтобы легче было найти куст, на котором они висели Покуда Чепе обувался, я ос вешал лучом пастбище, и свет упал на лошадь, стоявшую на том же месте.
Она посмотрела на нас больше из вежливости, чем из любопытства. потом отвернулась и принялась пощипывать траву. Я вновь подумал, что было бы неплохо нанять эту лошадь, но тут заметил на ее плече, у основания тощей шеи, какое‑то странное черное пятно. Раньше лошадь была чисто белой - я был твердо в этом уверен. Направив на нее луч и пройдя по траве около двадцати футов, я остановился. Затем кинулся бегом к Чепе, который сидел и зашнуровывал ботинки.
― На шее у лошади вампир! - крикнул я.
― Si, nо, - безразлично отозвался Чепе. - Отпугните его.
Мне никогда не приходилось видеть фотоснимок вампира, сосущего кровь из жертвы. Может быть, такие снимки и делались, но редко. Получить подобный документ показалось мне стоящей и своевременной затеей, и как будто все обстоятельства этому благоприятствовали.
Я достал фотоаппарат и рефлектор, вся аппаратура была выверена, отрегулирована и находилась в полном порядке. Чепе освещал вампира, а я подошел к лошади на двенадцатифутовое расстояние, по которому заранее был наведен фокус объектива. У меня было достаточно времени, чтобы тщательно подготовиться к снимку и еще раз проверить резкость фокусировки. Фотография была, как говорится, в кармане, и я торжественно нажал кнопку спуска.
Лампа не вспыхнула! Даже при напряжении 20 вольт, обеспечивающем вспышку в любых условиях, проклятая лампа не сработала. Нетерпеливым движением я вынул лампу, бросил ее позади себя, достал из мешка новую и ввинтил на место. Снова нацелил фотоаппарат, и жующая лошадь повернула ко мне голову, но именно в этот момент вампир закончил свою трапезу и плюхнулся вниз. Успев подхватить воздушную струю, он поднялся и скрылся среди пальм.
― Se fue, он удрал, - сказал Чепе, - этот негодяй.
Я принял безразличный вид, однако еще долго втихомолку сыпал проклятиями.
Не могу понять, являюсь ли я самым неспособным среди всех фотографов или же самым несчастливым!
Немного погодя я посмотрел на лошадь, из ее шеи продолжала сочиться кровь. Тогда я решил проверить проклятый рефлектор и документировать свою неудачу фотографией лошади с кровоточащей раной.
Надо было обождать, пока соберется побольше крови, ведь слюна вампира обладает противокоагулирующими свойствами, и, хотя от укуса животного образуется всего лишь поверхностная царапина, кровь сочится удивительно сильно.
Ко мне подошел Чепе и вскользь заметил, что вампиры особенно неравнодушны к белым лошадям. И я вспомнил, что то же самое мне говорили в Гондурасе и что моя белая лошадь Мето чаще возвращалась с окровавленной шеей, чем гнедая и чалая, с которыми она вместе паслась. Проше всего это объяснялось тем, что белая лошадь гораздо заметнее.
Когда кровь потекла вдоль шеи беспечно жующей лошади и стала капать на землю, я взял в руки фотоаппарат и нажал затвор - все сработало безукоризненно. Я вновь разразился проклятиями, но сразу же замолчал, чтобы не объяснять Чепе причину моих огорчений.
Тем временем начался дождь. Это был не грозовой ливень, а мелкий моросящий дождик, скорее напоминавший туман, который уходит вверх и уносится ветром. Моя хижина находилась всего лишь в четверти мили, и мы быстрым шагом пошли вперед. Дождь стал накрапывать сильнее.
Остаток пути мы шли молча. Дождь усилился, и это было очень приятно, но главным нашим желанием был сон. Когда мы подошли к воротам, я спросил Чепе, где он живет и что будет делать утром. Он сказал, что живет в маленькой хижине у реки, а утром поможет плотнику починить дно моторного челнока, затем выпотрошит паку и принесет ее мне еще до завтрака. Я сказал, чтобы половину паки он оставил себе, и это ему очень понравилось. Чепе передал мне рюкзак, предварительно вынув стеклянный поплавок, и, пожелав спокойной ночи, направился к реке.
Я открыл ворота и влез по лестнице на свою голубятню. Свалив в кучу рюкзаки и скинув промокшую одежду, я растянулся на холодной, туго натянутой парусине походной койки.
Дождь громко стучал по пальмам и крыше. То, что я ощущал, было прекрасным! Мне удалось провести чудесную ночь, встретиться с ягуаром, завтра же мне предстояло съесть паку. А черепахи приплывут в другую ночь…
Глава девятая
КАПИТАНЫ
Ветер стих на рассвете. Полосы тумана поднимались, плыли, редели и исчезали в неразличимом слиянии моря и неба. Слабая мертвая зыбь булькала о форштевень стоявшей на якоре шхуны; лопотание воды, омывавшей якорную цепь, разгоняло стайки молодняка хэмирампусов, и они беззвучно, без малейшего всплеска, рассыпались по поверхности воды, словно пригоршня брошенных кем‑то иголок.
Промысловый сезон подходил к концу - ветры, устремившиеся в Карибское море, могли в один миг превратиться в ураган. Сети были расставлены совсем близко от шхуны, с тем чтобы их можно было быстро выбрать, если только барометр начнет падать.
Оперевшись животом и локтями о поручни, повар сонным взглядом провожал исчезавшую в тумане промысловую лодку, след которой только и отделял океан от неба.
В лодке сидели трое: на носу - капитан, а ближе к корме, друг другу в затылок, - двое гребцов, и каждый из них греб одним длинным веслом, привязанным веревкой к планширу. Мачта и свернутый парус лежали вдоль борта, рядом с двумя индейскими двуручными веслами и багром. Капитан зажал между коленями длинное смотровое стекло; дым трубки, которую он курил, казался яркосиним на фоне мутно–белого тумана. Время от времени он вполголоса называл направление, и его распоряжения скорее напоминали советы, чем команду. Больше не произносилось ни слова; единственными звуками были поскрипывание весел и журчание воды, струившейся под лодкой.
Не успели очертания шхуны растаять за спиной капитана, как он заметил что‑то похожее на трещину в серо–дымчатой зеркальной морской глади. Это были два пробочных буйка, отстоявшие друг от друга на сотню футов и обозначавшие концы сети для ловли черепах, поставленной возле кораллового рифа. Возле буйков вода непрерывно пенилась, а находившаяся между ними сеть то всплывала, то снова пряталась под водой - именно в этом месте черепаха билась в упругих и крепких нитях опутавшей ее сети.
Встав на носу лодки, капитан укрепил на планшире смотровое стекло. Поверхность моря между обоими буйками вновь стала спокойной. Капитан подал знак сушить весла и принялся смотреть сквозь толщу волы.
В воде светает значительно позже, но, несмотря на сумрак, капитан сумел увидеть дрожание длинных, распростертых крыльев сети. Беспорядочное сплетение веревок опутало какое‑то существо, находившееся на коралловом выступе.
Это была большая зеленая черепаха. Некоторое время капитан к ней присматривался, затем вытащил стекло, сел на прежнее место и принялся раскуривать трубку. Он был сдержанным человеком, никогда не проявлявшим излишней поспешности. Нетерпеливым оказался второй гребен.
― Ну, как насчет нее, капитан? - спросил он. - Это она?
― Это она… - отозвался капитан. - И всегда была ею.
Капитан положил смотровое стекло позади себя и поднял острогу. Когда лодка скользнула над сетью, он схватил ее, потянул и верности ради пощупал.
― Голова не запуталась, - сказал он. - Тащите в лодку.
Гребцы принялись выбирать сеть. Вес людей и натяжение сети с пойманной черепахой наклонили узкую лодку, и капитан откинулся в противоположную сторону, чтобы удержать равновесие. Движение капитана было машинальным - в этот момент он думал о странно изуродованной черепахе, которую заметил еще накануне. Перебирая в памяти события, связанные с этой черепахой, капитан вспомнил утро, когда много месяцев назад поймал это старое животное и отослал его во Флориду.
Раздался удар, потом резкое шипение, и черепаха появилась на поверхности. Гребцы ухватились за тонкие и круглые части передних ластов, расположенные у самого панциря. Дружным усилием добыча была перевалена через борт и брошена брюхом кверху на дно лодки. Черепаха принялась моргать и шипеть, вытягивая шею, размахивая и шлепая по брюху длинными передними ластами.
Обгрызанные рыбами края ластов были испещрены неимоверным количеством рубцов. Следы укусов с отвратительной точностью располагались только вокруг тонкой кромки всех четырех ластов. Это были следы ранений, которые странно было видеть на таком крупном животном, как черепаха. Настойчивая кусающаяся рыбешка была достойна удивления.
Следов укусов было вполне достаточно, чтобы капитан уверился, что перед ним лежит тот же самый трехсотфунтовый самец зеленой черепахи, которого он восемь месяцев назад выловил именно в этом месте и отправил в Ки–Уэст. Рубцы являлись достаточным доказательством, но все же капитан отвел в сторону один из шлепающих ластов старой черепахи и обнаружил на покрытом наростами нижнем панцире метку, которую когда‑то собственноручно вырезал.
Когда капитан Чарли рассказывал мне эту историю, ему было семьдесят восемь лет. Дело это случилось давно, лег тридцать назад. И хотя день и час события покрылись в памяти капитана пылью времени, самый факт запечатлелся достаточно четко. Ничего необычного с памятью рассказчика не случилось - точные даты легко забываются, если им не сопутствует нечто особенно яркое. В описываемом случае дата роли не играла, так как капитан твердо знал, что это случилось тридцать лет тому назад.
Я изучил все обстоятельства этого дела и теперь могу изложить вам ход событий, заставивших испещренную рубцами черепаху проделать удивительное путешествие от Ки–Уэста до Карибского моря.
Узнав от капитана Чарли, что событие относится к 1923 или 1924 году, я взял в библиотеке книгу Таннехила "Ураганы" вместе с комплектами газет того времени и без особого труда узнал все, что касалось урагана, пронесшегося в те дни над Карибским морем. Капитан Чарли твердо помнил, что дело случилось в октябре, неподалеку от Ки–Уэста. Я установил, что в октябре только один ураган прошел достаточно близко от Ки–Уэста, поднял большие волны и выпустил на волю черепах, находившихся в садках возле консервной фабрики Норберг–Томпсона. Этот ураган значился у Таннехила под номером VII.
В те годы еще не было научно обоснованного предсказания ураганов и каждый тропический шторм еще не называли очаровательным женским именем, как это принято теперь. Самолеты метеорологической службы не сопровождали ураган с момента его зарождения на далеком юге и не летели вслед за ним через моря, над объятыми страхом островами. В те времена об ураганах узнавали из сообщений, поступивших с кораблей или с побережий, по которым они нанесли свой удар. Безымянные и одинокие, они пенились в неистовой ярости.
Единственное название, которое я могу дать урагану, выпустившему на волю черепаху капитана Чарли, - номер VII, по Таннехилу.
Совпало так, что ураган зародился и начал свое движение чуть севернее отмели Москито, у Никарагуан ской банки, то есть там. где обитала черепаха с искусанными ластами. Предполагать в этом простом совпадении нечто сверхъестественное означаю бы впасть в мистицизм. Следует помнить, что ураганы - всего лишь ветры, несмотря на привлекательные наименования и широкую известность. Об урагане номер VII было раньше всего сообщено с острова Суон - заброшенного островка у берегов Гондураса, находящегося на расстоянии однодневного парусного перехода от Никарагуанской банки.
Ураган жестоко ударил по Кубе, но на пути к Флориде его силы истощились, а может быть, он просто остался незамеченным метеорологическими станциями, прошел мимо болотистых берегов и отмелей и направился в Атлантику. Газеты упомянули только о сопровождавшем его ливне. о разрушенных же черепашьих садках никто, кроме самого владельца, не проронил ни единого слова. А ведь это событие было важным и заслуживало быть отмеченным.
Единственное толковое дело, которое совершил ураган номер VII во Флориде, было затопление принадлежавших Томпсону садков и освобождение старой черепахи с искусанными ластами, которая, проплыв 800 миль, возвратилась к рифу родных отмелей Москито, где обитала прежде.